Худший друг

Say after me It's no better to be safe than sorry Take on me Take me on I'll be gone In a day or two "Take On Me", песня норвежской синт-поп группы A-ha

       Мы много раз пробовали на прочность хрупкий наст под ногами. Мы вглядывались в черную пучину вод и весело переглядывались. Ты был ниже ростом, любил выпивку и курил забористую местную дрянь. Ещё обладал потаённым азартом, тягой к хулиганству и авантюризму, что было довольно неожиданной чертой для государственного служащего. Ты и сейчас, должно быть, похож на лиса - тощего и потрепанного, но не утратившего ловкости скольжения между ловушками. Тихий нонконформизм под гнетом ледяной, зубастой, железобетонной системы.        Мое желание проверить границы, услышать похрустывание льда под ногами, а то и холостой щелчок капкана поначалу было неосознанным. Я просто был любопытен, в том числе и до устройства стальных челюстей. Когда я впервые приехал в твой край, все было очень прилично и официально - мы придерживаюсь строгой дистанции, и, как там, в «Маленьком Принце»? - ты был просто одним лисом из многих. Впрочем, причина нашего сближения была далеко не сказочной. Дело в том, что ты любил выпить, дружище Вин. А я, будучи истинным сыном своей скандинавской родины, в этом деле тоже не дурак. Поэтому в первый же вечер моего последующего (и менее формального) визита в страну Пукчосон мы прилично надрались в баре гостиницы «Янгакто». Черти заплясали в твоих темных глазах после второй бутылки. "Кажется, вот мой partner in crime." - Подумал я. Однако, кидая камешки в пруд с чудовищем, ты никогда не переходил черту, зная чутким инстинктом лиса, где она находится. И это спасало нас долгое время.       Итак, камешки и чудовища. Я знал, что могу задавать тебе самые каверзные вопросы. За годы дружбы мы говорили про политику, войну, семью, культуру, секс, и это была та самая «инсайдерская инфа» без купюр, за которой охотятся тысячи журналистов. Конечно я спрашивал себя, в какой мере все это было политической игрой, затеянной для того, чтобы использовать меня во благо системы. Все-таки интересно, насколько часто ты выдавал ложь за правду там, где я не мог этого проверить. В любом случае это была хорошая игра, и несколько раз мы настолько ей увлеклись, что прошлись у самого края капканов, щедро расставленных в большей степени для своих же. Хотел бы я надеяться, что кроме алкоголизма и депрессии ты тоже вынес из нашей дружбы что-то полезное.       Тут мне нужно сделать одно признание. Я рос в обществе, где тонкое чутье чужих настроений, эмоций и тайных мотиваций – естественный результат социализации. Нам есть что скрывать в конкурентной борьбе, поэтому с детства мы читаем в глазах тысячи оттенков неискренности. Прости, друг, хоть ты и не был открытой книгой для меня, но где-то я читал строки, которые ты считал надежно скрытыми. И даже больше: мне было доступно знание тех глав, которые ты всегда избегал.       ...Знаешь, по-моему самое интересное происходит между двумя людьми, когда они смотрят друг другу в глаза, и мороз по коже идет от того, как они похожи. Сквозь культуру, опыт, время, боль. Это просто невероятно. Я видел, как ты подолгу задерживаешь взгляд на мне. И какое неприкрытое откровение несёт этот взгляд, какое бессознательное и потому бесстыдное признание. Я бы мог рассказать, почему тебе хотелось продолжать игру гораздо дальше, чем предусмотрено сценарием - нет, это не было желанием перевыполнить план. Ответ показался бы тебе невозможным святотатством. Это в самом деле иногда срабатывает против нашей воли. Я помню, как ты смотрел - и оценивающе, и восхищенно. Европейский дьявол, метр девяносто, глаза голубые, в меру упитан (привет капиталистическому фастфуду) и в расцвете сил пришёл забрать твою душу. Ты бы и рад отдаться, если бы сам себе принадлежал.       Окей, что же у нас с другой стороны? Не совсем турист, не совсем дипломат, не совсем бизнесмен. Я помню эту внимательную заботу, и иногда даже чрезмерное беспокойство за моё благополучие (инструктор на лыжном склоне для норвежца, серьёзно?). Со мной так даже в детстве не возились, и черт возьми, мне этого, видимо, не хватало. Разве стал бы ты так подставляться в ином случае, стал бы так прикрывать чью-то чужую задницу от железных жерновов? Наблюдая за тем, как быстро сливаются с пространством твои коллеги при первых проблемах, я знал, что твоё отношение не просто предупредительно, но и весьма лично. Восточное гостеприимство, верное служение партии? Соратник, соучастник, собутыльник. Помню, как ты забавно покраснел, что было заметно даже сквозь загар (традиционный выезд на полевые работы), когда в особо приватном разговоре я признался, что имел опыт не только с женщинами.       Однажды ты здорово надрался (впрочем, я тоже был нетрезв) и поймал меня в темноте гостиничного коридора. Света в тот день не было из-за какой-то аварии. Я хотел, кажется, пошутить на этот счет, но вдруг твои руки оказались у меня на плечах (для этого тебе пришлось встать на цыпочки). Твоя дрожащая ладонь на щеке, запах коньяка и крепких сигарет, неловкий поцелуй, на который я не успел ответить, потому что ты по-лисьи выскользнул из моих рук и скрылся в темноте коридора. На следующий день ничто не выдавало того вечернего происшествия (профессиональная выдержка), но было наивно надеяться, что темнота сохранит твою анонимность. Черт, я даже не могу воспринимать этот момент как хоть сколько-нибудь эротический. Все это скорее ужасно грустно.       ...Эти неразряженные чувства ещё долго служили топливом в наших совместных делах. Даже когда хрупкий мир рухнул от прорыва ветра, случившегося в очередной раз в твоей стране, и погреб под собой наше доверие и дружбу, ты старался оградить меня от опасности. «У меня есть семья, и у тебя есть» – говорил ты. Я знал, что ты живёшь ради них. Да чёрт возьми, я тоже люблю своих, но какой это варварский выбор! Правая или левая рука тебе больше дорога? Я предпочёл бы иметь обе при себе, вот и все. Впервые я был напуган своим шатким положением. Стратегия, которую ты выбрал, а я не сразу распознал, - уходи, когда хочешь уберечь и молчи, когда прикрываешь косяки других. Разрыв и угрозы - разве в этих условиях мог ли я мог ожидать от тебя лучшего признания? Теперь же, когда мне все ясно, единственное, что я могу сделать в попытке сохранить самое ценное - написать книгу и это письмо, зная, что они вряд ли когда-нибудь окажутся у тебя. Sincerely yours, твой худший друг.