Приезжай. Прошу тебя, приезжай. Иначе моя смерть будет на твоей совести. Получено: 00:41
Взрослые разумные люди не пишут друг другу коротких любовных сообщений по ночам. Так делают лишь безумно влюблённые подростки, которым даже минута вдали друг от друга кажется вечностью, долгой и томительной. По крайней мере, Ацуши всегда был в этом твёрдо уверен. Пока не узнал, что взрослые люди бывают сумасшедшими — такими, которые всё-таки строчат эти самые сообщения и строчат в них отнюдь не о любви. Сакураи матерится сквозь зубы и гонит машину как безумный. Тёмные спящие улицы ночного Лос-Анджелеса мчатся навстречу, мелкие капли дождя размазываются по лобовому стеклу неаккуратными штрихами. Стрелка спидометра прочно упирается в отметку «100» — плевать, в такое время дороги уже почти пусты, а медлить нельзя. А на соседнем сидении буквально закипает небрежно брошенный мобильный. — Возьми трубку, Хаяши. Возьми, блять. Но ему отвечают лишь длинные заунывные гудки. Десять, двадцать, тридцать… Связь прерывается, и Ацуши, коротко матюкнувшись, снова набирает номер, швыряя злобно трубку на кресло. Бесполезно. Он уже в пятый раз набирает этот номер, а отзываться никто даже не собирается. Ацуши почти уверен, что ничего ужасного не случилось, что его изнеженный бывший в очередной раз влип в какую-нибудь неприятность, накатал на эмоциях сообщение, поплакал немного в одиночестве и завалился спать, а телефон не берёт, потому что бросил его в другой комнате и не слышит или попросту не хочет ни с кем общаться. Но всё равно Ацуши уже похож на огромный клубок спутанных нервов; как и обычно в такие моменты, даже понимая, что такая угроза — всего лишь повод его дёрнуть и не более того, Сакураи раздражается до безумия, злится и мчится через весь город в Беверли-Хиллз на зов. Потому что Йошики Хаяши ненормальный. И в момент лекарственного опьянения он способен на что угодно, в том числе и на самоубийство. Обычно именно в таком опьянении он и пишет Ацуши эти сообщения. Они расстались уже пару лет как и в обыденное время почти не общаются, но иногда Хаяши начинает буквально изводить бывшего любовника. Звонит, плачет в трубку, строчит любовные письма, практически в каждом угрожая покончить с собой. Сакураи уже несколько раз менял номер мобильного — не помогло, Йошики каким-то невероятным образом выясняет новый и не отвязывается. И в итоге для Ацуши эти сообщения столь же привычны, как утренняя головная боль и похмелье после посиделок в баре с друзьями. Наверное, стоило бы разок проигнорировать, отвернуться от телефона на другой бок спать. Может, если бы он не повёлся на эти уловки хоть раз, не пошёл у Йошики на поводу, тот бы надулся, обиделся и из своей глупой гордости больше не стал его донимать. Однако Сакураи каждый раз тревожно, где-то в глубине души ворочается неприятный червячок сомнения: а вдруг Хаяши и впрямь на эмоциях натворит глупостей, а Ацуши потом будет до конца жизни винить себя, что не поверил ему? Сакураи кривится и сильнее сжимает побелевшими пальцами руль. И громкие гудки всё ещё стучат у него в ушах. Звонок сбрасывается, он опять набирает номер. И опять. И опять. До бесконечности. Автоматические ворота приветливо распахиваются, впуская машину на огромную территорию, в зелёной глубине которой маячит красивый бело-стеклянный дом. Он выглядит необитаемым, в окнах не горит свет, и вокруг стоит такая мёртвая тишина, что всё кажется каким-то потусторонним и жутким. Словно затишье перед страшным ураганом. — Сакураи-сан? — открывшая дверь Эми растерянно отступает назад, на её лице — удивление, смешанное с тревогой. Судя по одежде, она ещё даже не ложилась спать, несмотря на то, что стрелки часов подобрались к двум часам ночи. — Что-то случилось? Эми — секретарь Йошики. Вернее, это её должность официально так называется. На деле же она — фактически одна из множества нянек, окружающих Йошики, в задачи которой входит следить, чтобы хозяин не забыл о чём-нибудь и не угробил себя случайно. Она довольно давно работает у Хаяши, Ацуши успел с ней познакомиться и проникся к ней почти добрыми чувствами. — Случилось. Где он? — резко спрашивает Ацуши, сдвинув брови. Эми растерянно качает головой. — Йошики-сан? Спит. От боли измучился, ему столько всего накололи, что он не в себе. Он не предупредил о вашем визите. — А разве он когда-нибудь предупреждает? И ничего он не спит, — Сакураи хмыкает и показывает ей экран телефона, который держит в руке. — Я думал, ты уже привыкла к тому, что я сюда пару раз в месяц приношусь посреди ночи. Эми смотрит на трубку и слегка опускает уголки губ. — Ясно, опять началось… — вырывается у неё тяжёлый вздох, и она поворачивается. — Пойдёмте. Они проходят по тёмным коридорам к лестнице на второй этаж. Подойдя к двери самой дальней комнаты, Эми стучит пальцами по створке. — Йошики-сан, простите, можно? Сакураи-сан приехал. Тишина. Ни единого звука не доносится изнутри, полное ощущение, что в комнате никого нет. Эми слегка растерянно качает головой. — Может, он ещё снотворного выпил? Обычно ведь просыпается от малейшего шороха и начинает ругаться… Йошики-сан! Отодвинув её за плечо в сторону, Ацуши осторожно надавливает ладонью на изогнутую латунную ручку. И, как он и ожидал, дверь с тихим скрипом поддаётся, она не заперта. Огромная спальня и вправду пуста. Двери на балкон распахнуты, ветер гуляет по комнате, колышет тоненькие, почти прозрачные занавески и завывает в углах. В глаза мгновенно бросается пустая развороченная кровать. Смятые простыни и одеяла, валяющийся на полу рядом шёлковый халат. А возле постели — разбитое ростовое зеркало, на остатках которого видны отчётливые капли подсохшей крови… Не самая хорошая картина. Сакураи хмуро трёт пальцами лоб. — Ой… — испуганно шепчет Эми сзади, прикрывая ладонью рот. — Где же он? Я полчаса назад сюда заглядывала, он спал! Йошики-сан! — вскрикнув, она бросается прочь из комнаты к лестнице, не переставая звать хозяина. Она тоже в курсе, что Хаяши может натворить чёрт знает чего, если его без присмотра оставить. И искренне за него переживает. Ацуши медленно подходит к распахнутой балконной двери и выглядывает наружу. Шумят зелёной листвой деревья, тихо плещется голубоватая гладь бассейна, подсвеченная белыми лампами со дна и стенок, мягко поблёскивает, отражая собой прояснившееся наконец небо. Но площадка пуста, по ней лишь гуляет ветер. Выдохнув облегчённо от мысли, что из окна Йошики, похоже, всё же не выпрыгнул, Сакураи вновь кидает взгляд на постель. И, приблизившись, осматривает тумбочку. Тут же присвистывает и укоризненно качает головой. Несколько пустых коробок с сильными обезболивающими, смятые блистеры от успокоительных, снотворные… Дивный набор. Но привычный. Хаяши страдает от постоянных болей в шее и спине; сидя за барабанами и резко вращая головой, он непоправимо вредит своим шейным позвонкам. Он крепко сидит на обезболивающих, Сакураи это прекрасно знает. Как наркоман. И порой, пытаясь заглушить боль, он глотает столько этих таблеток, что полностью теряет ориентацию в пространстве, бродит, как сомнабула в поисках лунного света. Неудивительно, что Йошики опять принялся строчить свои угрозы, от такого попробуй не опьяней. А вот и мобильный рядом. На то и дело вспыхивающем экране — множество пропущенных звонков от Ацуши. Но куда же делся сам Йошики? Как он ухитрился выскользнуть из спальни так, что Эми его не заметила и даже не услышала? Его надо найти, в таком состоянии он точно навредит самому себе… И вдруг со стороны бассейна Сакураи слышит тихое пение. Похолодев, он бросается обратно на балкон. Опирается на парапет, щурится близоруко, пытаясь разглядеть что-то в густой тени. И спустя пару секунд замирает от увиденного зрелища. Вынырнувший невесть откуда Йошики походкой зомби бродит по самому краю бортика бассейна. Весь разлохмаченный, обнажённый по пояс, в одних лишь джинсах, он раскачивается из стороны в сторону, как пьяный, и только каким-то чудом балансирует. А рука у него в крови… И Ацуши со стороны очевидно, что Йошики совершенно ничего не соображает. Будь он в сознании, он бы никогда не нанёс вреда своим рукам, он же пианист, так их бережёт. А тут, похоже, ударил ладонью от злости по зеркалу так, что разбил его и рассёк всю кисть. — Чёрт побери… — вырывается сдавленно у Сакураи. От одной только мысли, что Йошики вот-вот свалится в глубокий бассейн и захлебнётся, у него кровь стынет в жилах. И он хриплым голосом вскрикивает: — Хаяши! Йошики вздрагивает, будто его внезапно разбудили, и поднимает голову. Его длинные рыжие волосы спутаны, и он смотрит из-под неаккуратно свисающих на лицо прядей, как из-за решётки, прямо на Ацуши. И вдруг растягивает губы в жутковатой улыбке. — Ты опоздал, Аччан. В этом весь Хаяши — даже выдернув уже ставшего посторонним человека из кровати среди ночи из-за своих капризов, даже будучи в невменяемом состоянии от лекарств, он будет продолжать издеваться. — Не дури, — Ацуши изо всех сил старается, чтобы голос звучал уверенно и не дрожал, — отойди от бассейна, ты утонешь нахрен, если свалишься в него! — Да? А может, я этого и хочу? — Йошики покачивается, едва удержав равновесие, и, криво улыбнувшись, манит его к себе рукой. — Утонуть. И тебя с собой забрать! От этого насмешливого голоса сердце словно покрывается ледяной коркой. И прежде чем Сакураи успевает что-то сказать, Хаяши опять пошатывается и, чтобы удержать равновесие, делает шаг назад… Накачанное лекарствами тело мгновенно падает в голубоватую воду. Сдавленный вскрик, громкий всплеск, кашель… Как назло, Йошики рухнул в самую глубокую часть бассейна. Похолодев от ужаса, Ацуши выскакивает из комнаты, почти кубарем скатывается по лестнице и, крикнув выбежавшей на шум Эми: — Он там, у бассейна! — вылетает на террасу. Над бассейном висит зловещая тишина. Безупречно красивое тело покачивается на воде лицом вниз, рыжие волосы разметались по глади воды. За спиной взвизгивает Эми, а у самого Сакураи темнеет в глазах; забыв обо всём, прямо в одежде он кидается в воду и, ухватив бесчувственного Йошики поперёк грудной клетки, вытаскивает его на бортик. Мгновенно промокшие рубашка и брюки противно липнут к коже и холодят её, потяжелевшие чёрные волосы лезут в лицо, и он, чертыхаясь, отводит их в сторону. И ладонью похлопывает Хаяши по щеке, чтобы привести в чувство. — Сакураи-сан! — Эми бросается было к нему, но Ацуши приподнимает руку, останавливая её, прося не подходить ближе. — О боже, вы же простудитесь! — Плевать. Сакураи уже не слушает её, его куда больше волнует Йошики, безвольно лежащий на руках. Его лицо так печально. Губы сжаты, на длинных ресницах поблёскивают мелкие капельки. — Он захлебнулся, — почти в панике шепчет Эми и тянется к карману брюк. — Вызову «скорую». — Не надо. Сейчас очнётся. Ацуши сжимает в нитку губы и, приподняв руку, с размаху бьёт его по щеке. Хаяши резко распахивает глаза и отворачивает в сторону голову, с отвращением выплёвывая воду, кашляет, кривясь и высовывая язык. Старый способ, а всё ещё действенный — Сакураи всегда так делал и раньше, как только пьяный в хлам Йошики начинал икать и квакать. И вообще в их отношениях никогда не было места сюсюканьям и ласковым поглаживаниям — нет, всё исключительно силой и через боль, которую они оба охотно друг другу причиняли. — Ещё раз так сделаешь — я тебя сам утоплю, — зло произносит Ацуши, встряхивая его. — Надоел! Йошики улыбается ему. Глаза его пусты, и улыбка из-за этого кажется просто жуткой. — А я заберу тебя с собой, если так, — шепчет он и обвивает руками шею. — Утонем вместе. Это будет счастливая смерть. Сакураи, не думая, отвешивает ему ещё одну пощёчину, и он, вскрикнув, откидывается назад, но рук не разжимает, держится за шею, как приклеенный. — Испорченное существо. Меня не интересуют твои мысли о двойном суициде, — и Ацуши легко поднимает обмякшего, истерично хихикающего Йошики на руки. Эми, растерянно наблюдающая за ними, склоняет набок голову. Вид у них, наверное, со стороны абсолютно сногсшибательный. — Точно не надо «скорую», Сакураи-сан? — С ним всё будет в порядке. Первый раз, что ли, — равнодушно бросает Ацуши и кидает на бывшего любовника злобный взгляд. — Я его просто к кровати привяжу, и всё.***
— Не уходи, Аччан… Не оставляй меня больше, прошу… Йошики тихо всхлипывает ему в плечо, обняв крепко обеими руками. Он весь дрожит, слёзы блестят на щеках, а глаза по-прежнему пустые, как стеклянные пуговицы. Такой его вид, кажется, мог бы заставить заплакать даже камни. Но Ацуши уже слишком привык к такому, чтобы воспринимать всерьёз. Спектакль «Плачущая невинная принцесса» в исполнении Йошики Хаяши отшлифован у них до мелочей и идёт на сцене уже не первый год. В прикроватной тумбочке Йошики держит наручники и плётку. Зачем? Ацуши не знает. Да ему и неинтересно. Он просто машинально тянется к столику. — Я люблю тебя, — шепчет Йошики, пока он равнодушно застёгивает кожаные ремни с протянутой между них цепью на его хрупких запястьях. Окровавленную руку при помощи Эми удалось залить йодом и забинтовать. — Люблю, люблю, люблю, Аччан… Не могу без тебя… — Заткнись, Хаяши. Ты говоришь это из-за таблеток, — бросает Сакураи сквозь зубы. — Как будто я не вижу, что ты ни хрена не соображаешь. Скреплённые запястья не мешают Хаяши закинуть руки ему на шею и прижать его к себе. — Всё равно я тебя больше не отпущу. — Я знаю. Каждый раз заканчивается одним и тем же, — тяжёлый вздох, Ацуши утыкается носом во всё ещё красную от удара щёку. — Сколько ты ещё будешь писать эти сообщения? А если бы я был не в Лос-Анджелесе, а дома? — Я знал, что ты здесь. — Откуда? — Тебе не насрать? Знал, и всё. Ацуши щурится, глядя ему в лицо. В пустых глазах вдруг мелькает злой огонёк. Йошики следит за ним. Незаметно, не попадаясь на глаза и не давая о себе знать, но следит. Кто-то из ближайшего окружения Ацуши явно докладывает ему обо всех перемещениях Сакураи. И эта же таинственная личность, видимо, сообщает о новом телефонном номере. Ацуши очень хотелось бы знать, кто из его знакомых способен на такое предательство. Но понятное дело, что Йошики никогда об этом не расскажет, чтобы не лишиться своего информатора. И это уже просто жутко, он превращается в какого-то сталкера. — Ведёшь себя как ебанутая яндере, — констатирует Сакураи недовольно. — Тебе настолько заняться нечем? Хаяши бездумно улыбается. — Просто присматриваю, чтобы кто-то не занял моё место. Я не хочу быть вторым. Ты ведь это знаешь. — А ты когда-то был первым? — Ацуши усмехается и поддевает пальцами его подбородок. — Я был женат, когда мы встречались. Забыл? — Считай, не был, — отрезает Йошики. — Все знают, что ты жене своей изменял направо и налево. Тебя даже наличие сына не смущало. Потому-то она тебя и бросила. Как раз после той фотосессии, хах. Заревновала ко мне. Он едва не урчит, трётся носом об острую скулу и запутывает подрагивающие пальцы в длинных чёрных волосах. Нежится, ласкается, как кот, стянутые ремнями руки ему никоим образом не мешают, привык. А Ацуши до безумия хочется выхватить из тумбочки плётку, швырнуть его грубо на живот и со всей силы хлестнуть этой плёткой по заднице, чтобы он завизжал, чтобы на его белой коже остался ярко-красный след. Потому что Йошики напоминает о том, о чём вспоминать на самом деле не хочется. О том, что всё началось с обычной фотосессии, не предвещавшей такого кошмара в будущем. — Смотри на меня, Хаяши. Йошики вздрагивал от звука мягкого бархатного голоса, сладко так вздрагивал, но упрямо отводил в сторону глаза при первой же возможности, опускал длинные пушистые ресницы. Он словно хотел спрятаться, закрыться от всего, исчезнуть из этой студии с невыносимо давящими белыми стенами. А его лицо выражало лишь немое страдание. — На меня. Ацуши подхватывал его за острый подбородок, гладил лицо самыми кончиками пальцев. И пытливо смотрел в его удивительные глаза, стараясь разглядеть их настоящий цвет за голубыми линзами. О Йошики в кругах общих знакомых говорили больше, чем о ком-либо ещё. Но Ацуши только усмехался и никогда не воспринимал всерьёз эти разговоры. Побывав пару раз на концертах «X», понаблюдав из зала, он искренне недоумевал, что вся эта толпа фанаток, скандирующих его имя, в нём находит. Йошики казался ему похожим на болезненно худую, угловатую девушку со слишком грубыми чертами лица; хороши у него были лишь волосы, рыжие, густые, спадавшие почти до пояса. А сейчас Сакураи впервые увидел лидера «X» так близко. И Ацуши, не воспринимавший его до этого как объект желания, но все последние годы западавший на симпатичных мальчиков и девочек, вдруг почувствовал интерес. В нём манило буквально всё. Его бледная кожа, его удивительные раскосые глаза, его губы, его роскошные волосы, его тоненькая, как у фарфоровой статуэтки, фигура. И спустя два часа, что уже длилась эта фотосессия, Ацуши уже просто не мог не прикасаться к нему. А Йошики отдавался. Хаяши прятал глаза, но позволял так бесстыдно касаться себя. Запрокидывал голову, давая Ацуши запутывать пальцы в роскошных рыжих волосах. Подставлял ему щёку для поглаживания. И изредка быстро-быстро, змеиным жестом облизывал алые от помады губы. И при виде кончика розового языка, пробегавшего по ним, Сакураи прошибала дрожь. Чувствовал ли он уже тогда, что что-то идёт совсем не так, как надо, что фотосессия для совместного интервью лидеров двух групп превращается в нечто куда более… интимное? Йошики и сам начинал тяжело дышать, размыкая губы и опустив ресницы на повлажневшие глаза. Ладонями он то и дело поглаживал себя по бёдрам и ягодицам, обтянутым тонкими штанами. Эти его движения вызывали чувство какого-то дикого сексуального напряжения; Ацуши только не понимал, почему этого не улавливает никто, кроме них, хотя людей вокруг полно — фотограф, визажисты, костюмеры… А потом его губы вдруг тронула эта самая безумная улыбка. Хаяши поймал его. И не собирался больше отпускать. А Сакураи этого попросту не заметил. На жёсткой ручке кожаной плети золотом выгравировано его имя. Ацуши разглядывает её, задумчиво гладит кончиками пальцев, прежде чем крепко сжать. Наблюдающий за ним Хаяши кусает губы, запрокидывает на подушку встрёпанную голову, закрывает глаза в ожидании болезненного удара. Дышит тяжело, хрипло. Но Ацуши не спешит. Нависнув над безвольно лежащим Йошики, он медленно ведёт плетью по груди, по разгорячённому животу, вниз, к паху. Едва уловимо, почти ласкает, разглядывая в полутьме очертания тела. Он всё ещё такой хрупкий, как подросток. Тоненький, красиво сложенный, пропорциональный весь, прямо как те куколки, что создавались для поклонников по его образам. Сощурив глаза, Сакураи резко и сильно ударяет его в живот. Ярко-красная полоса мгновенно расчерчивает бледную кожу. Крик Йошики эхом бьётся в ушах, он выгибается дугой, с размаху ударившись пахом в бёдра Ацуши, слёзы брызгают из глаз. — Ты никогда не хотел моей любви, Хаяши, — собственный голос сейчас кажется почти чужим, холодным и бесстрастным, — всегда просил быть с тобой грубее и плётку держал в тумбочке. Тебе нужны острые ощущения, чувство безответной влюблённости. И неважно, к кому, к Тайджи-чану, — он нарочно называет имя того, кто был с Йошики перед ним, знает, что Хаяши это больно заденет, — или ко мне. Ацуши вновь бьёт его плёткой, ниже, в пах, прикрытый джинсами, и Хаяши едва не сгибается пополам от боли, скреплённые наручниками руки судорожно стискиваются в кулаки, длинные ногти до крови впиваются в ладони. — …Потому что ты мазохист, — равнодушно заканчивает Ацуши. Ухватив его за волосы, грубо переворачивает на живот, держа над подушкой, чтобы он не задохнулся. — Боль на наркоту похожа, на неё тоже подсаживаешься ещё как. Йошики судорожно всхлипывает, зажмурив слезящиеся глаза, Сакураи жадно оглядывает его спину. Под тонкой кожей угрожающе проступает позвоночник и видны все расходящиеся от него в стороны мелкие косточки. Выпустив его, дав плюхнуться на подушку, Ацуши тянет его вверх за бёдра. Взяв плётку в зубы, наощупь развязывает тугие верёвочки, держащие вместо ремня узкие мокрые джинсы. И, рывком спустив брюки, оглаживает ягодицы ладонями. — Мазохист… — шепчет чуть слышно Йошики, слегка повернув набок голову и сдувая с носа волосы. — …И именно это меня в тебе привлекло. Свист, хлопки, кожаные ремни с силой ударяются в нежную бледную спину, в оголённые ягодицы. Йошики вздрагивает, кричит всё громче с каждым ударом. Но Ацуши его даже не слышит, он бьёт остервенело, вымещает этими ударами всю злость, копившуюся долгое время. В эти моменты Ацуши почти ненавидит его. А заодно и себя. Йошики — за то, что не позволяет ему уйти прочь, а себя — за то, что вид избитого Хаяши опять вызывает у него эрекцию. Опустив уставшую руку с плетью, он тянется к собственному ремню. Терпеть невозможно, джинсы безумно впиваются в пах, подливая еще больше масла в костёр злобы. — Аччан… — всхлипывает Йошики, и Ацуши равнодушно оглядывает дело своих рук. Спина и ягодицы исполосованы вздувшимися болезненными красными рубцами, а кое-где кожа и вовсе лопнула, и в ранах проступает кровь. Но Хаяши вовсе не кажется измученным болью. Наоборот — приподняв голову, смотрит на него лихорадочно блестящими глазами, и член у него стоит, освобождённый от тесной шнуровки. Эти раны на спине — словно следы отрубленных крыльев. Ацуши тихо скрипит зубами. Наклонившись к нему, кончиком языка лижет самый большой рубец, собирая капли крови, Йошики ойкает и кусает губу. — Ненавижу тебя, — шипит Сакураи сквозь зубы. — Ты меня сделал таким же чокнутым, как ты сам, Хаяши. — Тогда выеби меня, — хрипит Йошики. Звякает цепь на наручниках, он упирается запястьями в подушку, выгибает спину и вдыхает глубоко. — Выеби со всей ненавистью! Ацуши утыкается носом ему в затылок. От рыжих волос так знакомо пахнет шампунем, свежим, с лёгким отголоском мяты. Едва не застонав, он проводит кончиком носа по его шее, целует между лопатками. Двигаясь вниз едва уловимыми прикосновениями, затрагивает губами каждый получившийся след, лижет языком. Привкус крови на языке опьяняет его. Поцеловав его напоследок в ягодицу, Сакураи вновь сжимает плётку и тянет его за плечо, поворачивая обратно на спину, ловит, придерживая на весу — ему будет больно так лежать. Йошики дрожит в его руках; губы у него искусаны почти в кровь, на них гуляет всё та же жуткая улыбка, а в безумно блестящих глазах застыли слёзы. Он тянется к Ацуши, прикладывается едва уловимо к его рту, облизывает губы, обводит их по контуру. Целуя его вот так, ловя холодное, мокрое прикосновение без всякой надежды на ответ, Хаяши явно ищет хоть каплю ласки и нежности в этом сплошном океане боли. Но Сакураи всё ещё сжимает плётку. Он отвлекает Йошики поцелуем, запутывает пальцы в его шелковистых волосах. Буквально на пару секунд. Чтобы, отстранившись, ещё раз с силой ударить его в живот и заставить глухо охнуть и стиснуть зубы. Пока он пытается отдышаться и прийти в себя, Ацуши отстраняется от него и выпутывается из тонкой рубашки. Она успела подсохнуть после купания в бассейне, но по-прежнему холодная и противная, на разгорячённой коже это чувствуется ещё сильнее. Йошики из-под влажных ресниц оглядывает обнажившееся крепкое тело, впившись бесстыдно глазами так, будто видит его впервые. Лёгкий огонёк вспыхивает в пустых тёмных радужках. Неуклюже приподнявшись, он утыкается носом куда-то в грудь, дышит тяжело. Сакураи тянет его за волосы, заставляя приподнять голову. Гладит ладонью, отводя спутанные прядки с лица. А по избитой спине небрежно водит плетью. — Ты очарователен, — Ацуши наклоняется к нему. Ещё один поцелуй, такой же холодный, почти равнодушный. — Тебе так идёт заплаканное личико. Хаяши выдыхает ему в рот, вытягивает шею, не давая отстраниться. Прикрыв глаза, трётся о гладящую его руку, целует кончики пальцев. Ладонь разжимается, плётка с тихим шорохом падает на постель. Сакураи укладывает любовника на спину; быстро проведя языком по соскам, медленно и широко лижет ярко-красную полосу на животе, вырывая очередной судорожный вздох. После чего легко подхватывает под костлявые бёдра, чтобы было удобнее вжаться между его ног. И тут же останавливается, а Йошики в ответ кидает на него слегка недовольный взгляд. Тяжело ждать. — Давай договоримся, — Ацуши поддевает пальцами его подбородок, гладит легонько шею и выступающий кадык. — Я сейчас тебя трахну и останусь с тобой до утра. Но это будет в последний раз, и больше ты не станешь мне писать угрозы самовыпилиться. Он прекрасно знает, что это бесполезно. Хаяши утром проснётся, протрезвев от лекарств, и даже не вспомнит, что творилось ночью и что Ацуши у него был. Эми пару раз говорила, что Йошики, очнувшись, искренне недоумевает, откуда у него раны от плети, почему постель так смята и чьей спермой перемазан живот. А в следующий раз, напихавшись таблетками, он всё равно опять схватится за телефон. И Сакураи в курсе, что последует за этой просьбой. Глаза Йошики мигом наливаются слезами; скривившись, он утыкается в губы Ацуши. — Аччан, — чуть слышно, сдавленно. — Ты же не бросишь меня… Не бросишь! — Я тебя уже бросил, — едва не выплёвывает Ацуши, — это ты никак не хочешь этого принимать. — Врун! — истерично вскрикивает Хаяши. — Ты бы не таскался сюда каждый раз, если бы ничего ко мне не чувствовал! Дал бы мне просто сдохнуть спокойно, — он кривится, — я всё равно не могу без тебя, не могу, не могу! — Да что за херь ты несёшь? Ты же меня и не вспоминаешь, пока тебе лекарства в башку не треснут. И меня это уже начинает бесить. — Если я об этом не говорю вслух и не дёргаю тебя, это не значит, что я не помню! Йошики с силой дёргает запястьями, забыв, видимо, что руки скованы, всхлипывает бессильно и жадно вцепляется в его губы. — Если уйдёшь, — шипит он, — утоплюсь! Я же тебе сказал, я и тебя за тобой утяну, это будет на твоей совести. — Почему ты такая тварь, а? — Сакураи горестно вздыхает, пропустив прядки его волос сквозь подрагивающие пальцы. — Это ещё кто из нас тварь! Это ты со мной поигрался и выбросил! Ацуши бьёт его по щеке, Йошики, громко всхлипнув и захлебнувшись слезами, отворачивает голову набок и затыкается. — Да, поигрался. И ты об этом знал с самого начала. Я же тебе сказал, — Ацуши зло щурится, — я долго с одним человеком жить не могу. Ещё тогда, блять, сказал, когда ты передо мной разделся в гримёрке. Я ничего тебе не обещал, в вечной любви не клялся. А то, что ты ко мне привязался, уже только твои проблемы, а не мои. Хаяши, оглушённый пощёчиной, молчит, смотрит в сторону распахнутыми глазами. — В общем, ты понял. Сейчас я останусь здесь, с тобой. Но утром уйду. И на твои сообщения больше реагировать не буду. Ты прав, я сам понять не могу, какого хрена я к тебе мотаюсь. Я же знаю, что ты никогда с собой не покончишь. Ты слишком любишь себя для этого. Йошики бессильно кривит губы и, закинув руки на его шею, тянет к себе. Целует, вжимаясь в него животом, плавно-плавно задвигавшись навстречу. — Тогда не теряй времени, — шепчет он в губы. — Презервативы в ящике. А глаза его вновь кажутся пустыми и бессмысленными, стеклянными, как у фарфоровой куклы. Даже слёз в них уже нет. Ацуши тянется к ящику за яркой коробочкой, и Йошики целует его плечо, несколько раз почти невесомо прикоснувшись к нему горячими сухими губами. Ему будет больно без всякой подготовки, презервативы дела особо не спасут, но Сакураи всё равно, да и Йошики, думается ему, тоже. Наощупь раскатав по члену скользкую резинку, он опять тянет любовника к себе за бёдра. Проталкивается в него привычно резким, сильным движением, наблюдая, как Хаяши зажмуривает глаза и со всей силы сцепляет зубы, явно сдерживая рвущийся наружу крик. Упрямый до невозможности, будет терпеть боль, но не уступит ни за что. Ацуши утыкается носом ему в шею под ухом, ладони устраиваются на его ягодицах, сжимая, сминая мягкую кожу. У него точно останутся синяки, следы пальцев. Этот секс в привычном темпе едва удерживается на самой тонкой грани насилия: Ацуши буквально вбивает Йошики в подушки, не дав времени даже привыкнуть. Сакураи старается не потерять голову, хотя на деле это ощущение тесноты сводит его с ума — Йошики такой горячий, такой узкий, так сжимает его, словно невольно сопротивляясь такому вторжению. Закинув руки на его шею, Хаяши всё ещё дёргает запястьями, целует без конца губы, явно по-прежнему ищет в его действиях хотя бы намёк на любовь. И яростно царапает своими длинными ногтями спину. — Погладь меня, Аччан, — всхлипывает Йошики бессильно, приподнявшись, потёршись стоящим членом о его живот. — Хоть немножко… Я не могу сам… Ацуши целует его в приоткрытые губы и послушно кладёт руку на член, с силой сжав на нём пальцы и двигая рукой в ритм толчкам. Хаяши от этого как током пронзает; залившись огненным румянцем, он трётся носом о щёку, слегка двигает бёдрами навстречу, плавно-плавно. И едва слышным шёпотом просит продолжать. Йошики и впрямь мазохист. Сколько бы ни было этой самой боли, ему её мало. И, похоже, он никому не позволяет делать себе так больно, кроме Ацуши. А Сакураи не знает, радует его это или, наоборот, злит. Он ускоряется с каждым толчком, чувствуя, что времени осталось катастрофически мало. Уткнувшись привычно носом в щёку, на которой уже наливается синяк, Ацуши бездумно смотрит ему в глаза. В пустых радужках вновь вспыхивают искры, Йошики вдруг выгибается дугой с протяжным стоном; Сакураи, фыркнув, тут же убирает от него руку, подведя к самому краю и толкнув с него. В ответ — сдавленный всхлип, слеза, мазнувшая по его собственной щеке. — Сволочь, — сдавленно выплёвывает Хаяши. — Браво, ты наконец понял. И, хмыкнув, Ацуши целует его подбородок. Он нарочно больше даже пальцем не притрагивается к Йошики, лишь ласкает языком его шею, а тот, мучаясь, изо всех сил дёргает запястьями, цепь на них громко позвякивает, частично возвращая в реальность. Лишь почувствовав приближение собственного оргазма, Сакураи громко выдыхает и поддевает пальцем головку. Это последняя капля: высокий хрипловатый крик бьётся под потолком, по животу мгновенно растекаются вязкие капли. Сам Ацуши кончает почти в ту же секунду, успев сделать ещё пару мощных толчков. Подрагивая, подаётся назад, стаскивает испачканную надоевшую резинку и ложится на тяжело дышащего Йошики сверху, опять уткнувшись носом в его шею. Хаяши слабо улыбается и целует его в висок. И от этого тепла и нежности прильнувшего к нему тела Ацуши становится окончательно не по себе. …Лишь под утро успокоившийся Йошики засыпает в руках Ацуши. И до самого рассвета, до момента, когда нежно-розовые солнечные лучи начинают скользить по спальне, Сакураи лежит рядом с ним, поглаживая по волосам, время от времени касаясь губами впадинки под ухом. Уже можно уходить, даже нужно, пока Хаяши в отключке, но вставать почему-то не хочется. Ацуши наблюдает за ним, склонив голову к вздрагивающему плечу. Память опять возвращает его к тому давнему моменту, когда он впервые увидел лидера «Х» на сцене, а потом и поближе, на фотосессии, разглядел его получше и понял, насколько Йошики не похож на других, осознал, что ошибался, что черты лица у Хаяши на самом деле очень мягкие, совершенно не выражающие его жёсткий характер. Нежная роза, но с острыми, смертельно ядовитыми шипами. И эти шипы со временем меньше не стали. Наоборот, Ацуши от них всё больнее с каждым разом. Сакураи целует спящего Йошики в лоб почти нежно и, отстранившись, тянется к брошенной на пол одежде. У него нет никакого желания оттягивать это безумие. Лишь желание трусливо сбежать и больше не возвращаться сюда. Одевшись, он кидает последний взгляд на любовника и тихо выходит в коридор. — Уезжаете? Эми встречает его возле входной двери. Теребя пальцами блузочку, опускает глаза. Она явно слышала всё, что происходило в спальне. Ещё бы, Йошики так кричал, и от боли, и от оргазма потом, что вряд ли эти крики не разносились по всему дому. — Да, — бросает Ацуши равнодушно. — Йошики-сан… — робко начинает Эми. — Он спит. И вряд ли что-то вспомнит, когда проснётся, — хмуро обрывает её Сакураи и выходит на крыльцо, оказываясь прямо в круге нежного розового света. — Я больше не приеду. Эми слегка кусает губу. Она неслышной тенью выскальзывает за ним следом и провожает его до машины. — Он убьёт себя, Сакураи-сан. Ацуши делает вид, что не слышит её, молчит, щёлкая брелком. — Он очень по вам скучает, — тихо продолжает Эми, — даже когда не под лекарствами. Думает, я не вижу, но такие вещи трудно скрыть. Неужели вы и вправду ничего к нему не чувствуете? Сакураи задумчиво поднимает взгляд в ясное небо, покрытое полупрозрачными облаками. Перед глазами у него вдруг встаёт размытая картинка гримёрки «Токио Доум» и Йошики, сбрасывающего с себя халат. Его распущенные по плечам огненные локоны, хрупкое, бестелесное тело, весело блестящие глаза и игривая улыбка, которую Ацуши давным-давно уже не видел. Это была маска для посторонних. Теперь же Сакураи знает, что под ней скрывается: капризное, эгоистичное существо, которое хочет лишь одного — чтобы партнёр подчинился ему целиком. «Я не хочу быть вторым, Аччан». Йошики не нужна его любовь. Йошики хочет владеть им. Хочет быть всё время рядом с ним, целовать, перебирать пальцами его чёрные волосы, ревновать безумно и быть для него первым и единственным. Было время, когда Ацуши, как ему кажется, мог полюбить Йошики. В самом начале их отношений, когда Сакураи буквально упивался им. Но он не хочет подчиняться. Не хочет менять свой образ жизни. Его пугают чувства Йошики, пугает эта одержимость. И чувствуется, что ни к чему хорошему это не приведёт. Это тупик, из которого, если уткнёшься, выход найти будет очень сложно. Ацуши этого не хочет. И поэтому он предпочёл сбежать. — Нет, не чувствую, — холодно отрезает Ацуши и садится в машину. — Больше не чувствую. Эми слегка качает головой и скрывается в доме. Ацуши выводит машину с территории и, сжав пальцами руль, откидывается на сидение. И тут же кривится. На спине саднят царапины, оставленные Йошики. У них обоих на спине раны от отрубленных крыльев. И даже если они затянутся и больше не будут видны, боль эта останется с ними навечно.