Агашка

      Аглая Павловна обыкновенно изволят спать не до зари — до тех пор, покуда солнце не взойдёт высоко-высоко.       Мягкие пуховые подушки в тонких батистовых с кружевом наволочках, мягкие же перины взбивает им горничная девка Агашка. Утонет кулаками в мягком тёплом нутре постели, вынырнет, снова утонет; проведёт рукой по гладкой ткани, осторожно притронется к кружеву, воздушному, что твой одуванчик. Нынче к этому же кружеву прикоснутся Аглая Павловна, и Агашка от этой мысли ещё ревностней принимается взбивать постель.       Вот и сегодня всё в доме поднялось, затрепетало, заволновалось, зашумело, — а Аглая Павловна всё изволят почивать. Слышно уже, как в соседней комнате проснулась Аделаида Павловна; слышно, как прошёл к Павлу Кирилловичу старый его камердинер, — а здесь, в спальне Аглаи Павловны ещё тихо.       Когда наконец Аглая Павловна изволят проснуться, Агашка уже с полчаса стоит подле их постели, — конечно, в ногах, а не у изголовья: так близко подойти к Аглае Павловне она не смеет! — и смотрит, затаив дыхание, на спящую.       Тонкие руки выпростаны из-под одеяла, и мерно колышется, поднимаясь и опускаясь, невысокая грудь. В косых лучах утреннего солнца кружится золотая пыль, — золотом отливают выбившиеся и разметавшиеся по подушке локоны Аглаи Павловны, которые Агашка каждое утро расчёсывает и заплетает в косу; ничего нет в целом свете приятнее, чем это занятие! Лёгкая улыбка играет на лице Аглаи Павловны. Что видится Аглае Павловне в предутреннем сне? Уж верно, что-нибудь приятное — откуда бы взяться в их жизни заботам и горю? Это Агашке временами бывает горько и грустно, это Агашка временами устаёт до изнеможения, — а Аглаю Павловну она никогда не видала огорчённой.       — Агашка! — тянут Аглая Павловна, только раскрыв глаза. — Агашка, одеваться!       Агашка помогает Аглае Павловне скинуть ночную рубашку.       На минуту, пока не надеты нижние рубашка и юбки, они обе задерживают взгляд на отражении в зеркале. Аглая Павловна довольно улыбаются, гордо поднимают голову, — вот, мол, краса-то какая! — кивают Агашке: что стоишь? Подавай бельё! Агашка же, как заворожённая, смотрит на плавный изгиб лебединой шеи, на покатые плечи, на аккуратные лодыжки и запястья. Каждый день и каждый вечер видит она Аглаю Павловну такою, — и каждый день и каждый вечер еле-еле может отвести взгляд.       Аглая Павловна хмурятся: сегодня они не терпят промедления!       Ежели Аглая Павловна изволят осерчать, то — Агашка знает это наверное, — холёные, с виду мягкие и нежные их пальцы сделаются жёсткими и крепкими, и Агашкиным щекам придётся несладко, ох как несладко! Впрочем, Агашка никогда не ропщет: угодно Аглае Павловне трепать её по щекам, значит, такова их воля; а как пойдёшь против барской воли? Да и если б можно было противиться, Агашка бы и подумать о таком не могла: пускай ей и больно, и обидно, зато Аглая Павловна снизошли до того, чтоб обратить на неё чуть больше внимания, чем обычно!       Агашка всё мешкает — Аглая Павловна хмурятся ещё пуще. Вот-вот разыграется буря… но Агашке бури не хочется.       Она поспешно продолжает одевание.       Вот уже талия Аглаи Павловны затянута так, что, верно, и дышать тяжело. Агашка горда своею работой: конечно, никто в округе не может похвастать такою стройностью, какою хвастают Аглая Павловна, — и хвастают именно благодаря ей, Агашке, простой и незаметной, но такой иногда необходимой!       Вот надето платье. Белое платье с пышными у плеч и узкими у кистей рукавами, сверху ещё покрытыми полупрозрачной тканью, с широкой полосой кружева по подолу, с приколотыми у груди бело-жёлтыми цветами. Агашка не дышит: такой лёгкой кажется ткань, что дыхнёшь на неё — рассыплется. Она оправляет подол, едва касаясь его, отходит несколько шагов назад и вздыхает.       Аглая Павловна подходят к туалетному столику, открывают ящик, достают оттуда шкатулку и откидывают её крышку.       — Вот, Агашка, возьми для праздника.       Аглая Павловна протягивают ей серебряный рубль; Агашка осторожно принимает его и сжимает в ладони, не зная, что с ним делать — оставить на добрую память? Потратить?       Пока Агашка размышляет, пока готовится сказать своё тихое «Благодарствую», Аглая Павловна выпархивают из комнаты, и уже слышится в отдалении лёгких стук их каблучков. Агашка уныло смотрит на дверь, — вспоминает, что случится сегодня. Пальцы сами собою разжимаются, монетка скачет, позвякивая, по паркету; Агашка не замечает этого — не замечает и того, что у ней из глаз побежали слёзы.       Агашка знает, что нынче Аглая Павловна уедет отсюда: уедет в Петербург после венчания. Ещё Агашка знает, что завтра (ей по секрету сказала бывшая кормилица Аглаи Павловны, а откуда она это прознала — Бог весть) Павлу Кирилловичу угодно будет продать соседу несколько дворовых — и Агашку среди них.       А это значит, что Агашка больше не сможет видеть Аглаю Павловну — не сможет взбивать её постель, не сможет заплетать её косу, не сможет приготовлять её платье.