Божьей милостью.

[Смотри] Пытается. Приподнимается на локтях в попытке взглянуть. Шепчет: «одним глазком.» И падает в коляску, не может. У Барбары травма позвоночника и полная невозможность встать. Поломанная надежда и сломанная жизнь в придачу. Ее инвалидность — проклятие, не иначе, думают и отворачиваются, так легко, будто и не было вовсе, не существовало звёздочки. [Почему сложила руки на груди, диаконисса?] Тело Пейдж обвивают хлопковые одеяния. Она здесь уже не пастор, лишь больной. С извечной травмой на сердце и сломанными попытками перемен. Под ногами с каких-то пор не трава чуть жухлая и горячий песок, а ледяной метал инвалидного кресла и в ушах стоит гул шепота. С каких пор перестала пытаться менять? Сломалась? Сломали? Устала? [Очнись! Я тебя тащить не буду.] Слышит сквозь пелену, голос грубый и будто рычащий. Прекрасно. Барбаре хочется съязвить. Открывает глаза и млеет. Она. Ее как оказалось Розарией зовут. Потому на следующий день Барбара явится той в небольшую монашескую комнатку и выпросит рассказы о земле, слушая с упоением, будто поможет ей как-то. По ощущению читает взахлёб энциклопедии, все. И помнит каково это лишь из далёких снов. Пейдж сама не признаёт, влюбилась. Так резко утонула в глазах напротив. И признаёт слишком много для ребёнка, Ей и к любви своей прикасаться нельзя. Сломанный взгляд, сломанная мебель. [Спаси меня.] Розария читает почти по губам, стоит секунд несколько в проёме. Сияющая звёздочка не карабкается больше, тонет в бездне океанской, идёт ко дну. Розария тоже не хочет признавать, что с каких-то пор улыбается по-настоящему и млеет при виде блондинки. Потому и рассказывала ей о том, что травы сейчас нет, она снегом укрыта и камни в такие моменты скользкие и неприятно шуршат, лишь чтобы та осталась ещё ненадолго, так просто на деле оказывается. [Помоги.] Обнимает дрожащую фигуру и шепчет на ухо всякие шутки. Она любит, волнительно. Сжимает чужие плечи и целует не настойчиво в уголок губ, оставляя след от помады на бледной коже. Барбара напугана, она сжимает руку Тернового венца до посинения собственных костяшек, а потом как-то слишком резко выдаёт, что тоже любит. И оба думают, что они — до невозможности глупые люди. И любовь их тоже глупая. Ибо Барбара просит не целовать ее руки, А Розарии и вовсе готова расцеловать ее всю.