Наблюдатель

Если я хотела произвести впечатление, то мне это более чем удалось. Какое счастье, что мы еще не ехали, иначе это было бы стопроцентной аварией. Глаза Алана смотрели на меня так, точно я заявила, что являюсь Девой Марией, Клеопатрой, царицей Савской и Жанной д`Арк в одном лице. Постепенно до него дошло, КОГО я записала в члены своей семьи, и в глубине глаз явственно поселился страх. - Что ты хочешь этим сказать? – спросил Рикман, судорожно сглотнув. Я была ему несказанно благодарна за эту неопределенную форму вопроса, ведь кто, как не Наблюдатель, способен был прочитать истинный вопрос, готовый сорваться у него с языка: «Ты – демон?». Что ж, я готова дать необходимые пояснения. - Не подумай только, что я зазнаюсь, но неужели ты, правда, думаешь, что обычный человек, такой, как ты, Крис или Эндрю, мог бы стать Наблюдателем? - Нет, конечно, но… Я опять услышала недосказанное: «…но разве Наблюдателем может стать демон?» и усмехнулась, похоже, Рикман серьезно считает меня выходцем с темной стороны. - Ты когда-нибудь слышал о серых ангелах? Только не вспоминай Библию и иже с ней. Церковь до сих пор не признает их существования. - Я ничего о них не слышал. Какое ты и Пазузу имеете к ним отношение? - Когда Бог и Сатана сражались друг против друга, среди ангелов произошел раскол и разделение на белых и темных, во многих священных книгах это подробно описывается. Но ни в одной книге не упоминается о третьей, весьма малочисленной группе, которая не примкнула ни к тем, ни к другим. Они остались на Земле, чтобы жить среди людей. - И с людьми… - Они создавали семьи и у них рождались дети, если ты это имеешь ввиду. И я, и Пазузу – потомки детей, рожденных от серых ангелов. Так уж получилось, что, отойдя от белых ангелов, ангелы серые все равно оказались проклятыми, несмотря на отказ присоединиться к армии Падшего, поэтому их потомкам путь на светлую сторону закрыт. Ни при каких условиях ангелами они стать не могли, а вот демонами, так называемыми темными ангелами, — запросто. Люцифер более лоялен в отборе желающих послужить его имени, вот Пазузу и ушел на его сторону. Мои же предки остались среди людей. Определенная доля силы серых ангелов передалась и их детям, а затем внукам и так далее. Разумеется, от поколения в поколение передаваемая сила становилась слабее и слабее, и мне досталось где-нибудь так одна десятитысячная ее часть. Может быть мои дети не получат уже ничего и не смогут стать Наблюдателями, как я и мои родители. Разве что я выйду замуж за другого Наблюдателя, что увеличит шанс нашего ребенка. - То есть вы – проклятые на службе у сил света? - Можно сказать и так, хотя вернее будет, что мы оказываем посильную помощь на добровольных началах, причем больше для защиты людей, чем за компанию с ангелами. Там, в высших сферах, ангелы и демоны разбираются без нас, но тут… - Что тут? - Возможно, это окончательно уронит меня в твоих глазах, но я все же скажу. Тебе никогда не казалось несправедливым, что человека постоянно искушают демоны, но справляться, противостоять им он должен самостоятельно, под равнодушные взгляды и без помощи сил света? Человек, конечно, может попросить, но не защиты, не освобождения, а терпения и сил для борьбы. Наверное, это и правильно, человек должен сам доказать свое право на свет, но есть одна несостыковка: человеческие силы резко ограничены, тогда как силы и возможности демонов безграничны настолько, что можно сказать – человечество обречено. Вот мы и стараемся снизить частоту посещений этого мира гостями с той стороны. Разумеется, я говорю о темных ангелах, светлые сами по себе не большие охотники заглядывать на землю. - Скажи, а сколько сейчас на земле вас, таких потомков? - Потомков много, но не все из них обладают силой. Самое прискорбное, что рано или поздно содержание силы в потомках станет настолько ничтожным, что можно будет с уверенностью заявить – Наблюдателей больше нет. Вот тогда, наверное, и будет конец света. - Теперь понятно. Значит, ты и Пазузу – потомки серых ангелов. - Одного серого ангела, если абсолютно четко очертить нашу родственную связь. Пазузу – мой много раз прапрадедушка. Среди нас это многое значит, не то, что среди людей. Однако поспешу тебя огорчить, так Пазузу относиться не ко всем своим родственникам, а только к тем, кто еще обладает силой. Это не особая форма жестокости, просто он не в состоянии узнать в толпе обычных людей потерявших силу потомков серых ангелов, да и не он один. Это наша общая проблема. Может быть ты – тоже мой дальний родственник от потерявшей силу ветви, но я никогда этого не узнаю. Сохранивших же силу по нашей линии осталось не больше двухсот человек, это мизер по сравнению с общей численностью населения планеты, да еще и с каждым днем наше число уменьшается: кто-то умирает, кто-то погибает. Вот сейчас, когда Пазузу сказал, что нас оставляют в покое, для тебя означает мирное существование, а для меня – сильную встряску где-то в другом месте, в которую я не смогу вмешаться из-за имеющегося задания, и в которой, возможно, погибнет кто-то из моих друзей. - Вы смертны? - Конечно, единственное наше преимущество перед вами – это продолжительность жизни и внешний облик. Я навсегда останусь такой как сейчас. Те, кто появились на свет раньше, выглядят моложе; те, кто родятся позже, будут выглядеть старше. Пазузу выглядит совсем юным, хотя ему несколько тысяч лет. - А сколько лет тебе? Я изучающе посмотрела на Алана, он уже пожалел о своем вопросе. Как умный человек, он понял, каким может быть мой ответ в рамках всего им услышанного. - Ты действительно хочешь это знать? – спросила я, и опять услышала то, что ожидала: - Нет. Он завел машину. За всю дорогу до мотеля мы не проронили больше ни слова. К тому моменту, как мы вошли в комнату, уже окончательно стемнело. Тусклый свет настольной лампы освещал кровать, еще хранившую отпечатки наших тел. Сколько же прошло времени с момента тех страстных объятий? Несколько часов? А может несколько лет? Я заметила, что Рикмана мучает та же мысль. Мы снова поменялись ролями, теперь он должен принимать решение, теперь он узнал обо мне все, как я о нем немногим ранее. Вот только моя история не вписывалась в стандартную схему «детство – школа – колледж». Я понимала, что для принятия решения ему понадобиться более длительный промежуток, чем мне, и если я буду вести себя, как ни в чем не бывало, или же, наоборот, сидеть и заглядывать ему в глаза, то не только отдалю знаменательный момент, но и рискую оттолкнуть его от себя. Самое лучшее – ему не мешать. Я без слов проскользнула в ванную, пробыв там буквально несколько минут, я успела заметить, что, выходя за едой, Алан купил кое-что и для себя, что наглядно подтверждало его намерение остаться со мной на все выходные. Будет ли он по-прежнему тверд в своем решении? Я выскочила из ванной, как ошпаренная, а Алан последовал туда. Он пробыл там много дольше с явным расчетом выйти, когда я буду крепко спать. Мне было не до сна, но я притворилась, свернувшись клубком на половине кровати, спрятав лицо среди половины подушек, укрывшись одним из двух пледов. Вторая половина кровати, подушки и плед предназначались Рикману. Он принял предложение. Была глубокая ночь, но я все еще не спала, а лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к размеренному глубокому дыханию Алана, и старалась не шевелиться, чтобы ненароком его не разбудить. То, что он спокойно заснул, означало для меня, что решение принято, и завтра я узнаю, в мою ли пользу. Конечно, я приму любое его решение, но сомнения, теснившиеся в моем мозгу, изгоняли любые другие мысли, особенно о покое и сне. Правильно ли я сделала, что все рассказала Рикману? Что мной двигало в тот момент? Я отдавала себе отчет, что открылась Алану не потому, что хотела сказать ему правду, а потому что не хотела оставаться в его глазах демоном. А кто я для него теперь? По меньшей мере, инопланетянка, если он поверил в мою историю, и обыкновенная сумасшедшая, если не поверил. И в том и в другом случае, по моему мнению, ему должно захотеться не просто уйти, а убежать. Это понятное и вполне объяснимое решение, я бы даже сказала – единственно возможное. Я осознавала, какой малый шанс остается на то, что Алан решит не бросать меня, и чем больше размышляла, чем больше представляла себя на его месте, тем сильнее убеждалась, насколько это невозможно. Я была не просто экзотической птицей, я была чем-то нереальным и от того более страшным. Четко представляя себе, что изменить ход времени мне не под силу, я уговаривала себя успокоиться. Но чем больше я заставляла себя смириться, тем тяжелее мне становилось. Я поняла, что не смогу пережить уход Алана. До сих пор моих сил хватало, чтобы изгнать демона, ликвидировать любое последствие от допущенного непосвященными промаха, следить сразу за всеми и за каждым конкретно из порученных мне людей, но теперь их не хватит, чтобы пережить уход обыкновенного мужчины, даже если я не выполню свои обязанности, исчезну и никогда больше не встречу Рикмана на своем пути. Боже, как я кривила душой, называя про себя Алана «обыкновенным», когда на самом деле он был для меня исключительным, выдающимся, редким, потому что был любимым. Наконец-то я была честна хотя бы сама с собой, чтобы признать это. В первый раз у меня, как у Наблюдателя, не было в арсенале адекватной реакции на тягостные переживания. Тогда я в кои-то веки вспомнила, что кроме работы есть и обыкновенная жизнь, в которой я вовсе не Наблюдатель, а женщина. И как женщина, слабая и беззащитная, я могла позволить себе все, даже разрыдаться. Рикман не спал и по некоторым признакам понимал, что и Клео тоже не спит. Жалеет ли она о своей откровенности? Думает ли она о том впечатлении, какое произвел на него ее рассказ, и что она об этом думает? А что думает он сам? В голове Алана не укладывалось, что такая близкая и на первый взгляд обыкновенная девушка, как Клео, на самом деле имеет такое необыкновенное происхождение. Если бы он мог, он бы не поверил, но он почему-то не мог. В рассказанную Клео историю Рикман поверил сразу, и дело здесь было не в том, что он пережил при ней на съемочной площадке. Это была какая-то потусторонняя вера на уровне подсознания. А еще он помнил свой малодушный страх, зародившийся внутри при осознании родства Наблюдателя и демона, и мужчина понял, что Клео почувствовала этот страх и рассказала ему все, прежде всего для того, чтобы успокоить. Алан был ей благодарен за объяснение – жест полного доверия с ее стороны, но правда не знал, как следует поступить. С одной стороны, рядом с ним сейчас лежало во плоти почти мифологическое создание, в существовании которого сомневаются люди более знающие, чем он. Но с другой стороны – это же Клео, его Клео, девушка, к которой он привязался, ради которой рисковал жизнью… Которую он безумно желал… Даже в эту минуту в столь трудной для него ситуации он не мог как следует сосредоточиться от мысли, что у него за спиной находиться Клео, и в любой момент он может как бы невзначай к ней прикоснуться. Ни у него, и он был почти уверен, ни у нее не было в этом номере пижам и ночных рубашек. Девушка выскользнула из ванной в махровом халате, и вон он, сброшенный, спокойно лежит у кровати. Его сердце с трудом выдерживало спокойный ритм от картин того, что скрывает от его глаз покрывало, услужливо рисуемых воображением. Он заставлял себя дышать ровно, чтобы не выдать чутко прислушивающейся Клео свое волнение. И одновременно сам старался расслышать ее взволнованное дыхание. Но услышал он совсем другое. Сначала Алан решил, что ему показалось, слишком уж не вязались с обликом Наблюдателя подслушанные им приглушенные всхлипы. Однако через секунду эти же звуки повторились, и у Рикмана не осталось больше сомнений – Клео плакала. Ее всхлипы точно иголки вонзались в его сердце, и Алан не смог больше сдерживаться. О чем он думает? Разве у него есть выбор? Ему стало полностью очевидно, что он ни на минуту не сможет оставить Клео, кем бы она ни была. Он будет с ней столько, сколько она ему позволит, и уйдет, только если она его прогонит. Отбросив все ненужные теперь мысли и сомнения, Алан повернулся, скинув свой плед, решительно скользнул под покрывало девушки и притянул ее к себе. Я старалась не издавать слишком громких всхлипываний, но это не всегда удавалось. Накрывшись пледом с головой, я молилась, чтобы Алан не проснулся и не застал момента моей слабости. Ощущая, что близка к истерике, я впилась зубами в тыльную сторону ладони и тут почувствовала, как Рикман забрался под мое одеяло, его руки обхватили меня, развернули к нему лицом и прижали к его телу. По голосу я поняла, что он и не думал спать все это время: - Эй, ты что? Почему ты плачешь? Я попыталась отвернуться, но он крепко держал меня. В лунном свете, просачивающемся сквозь не задернутые шторы, я читала на его лице тревогу, заботу и что-то еще. - Ну-ка, давай рассказывай все как на духу… - Нет, — я еще сопротивлялась, отказываясь признаться в причине моих слез. Я не могла заставить себя сказать ему, что люблю и умру, если он уйдет сейчас, после моего идиотского чистосердечного признания. - Никаких «нет»! Пока я не узнаю в чем дело, то не оставлю тебя в покое. Лучше признавайся: это из-за того, что ты мне рассказала о себе? - Да, — выдавила я. - Ты считаешь, что теперь, когда я знаю, кто ты, я изменю свое отношение к тебе? - Да, – этот ответ мне дался уже легче. - Ты решила, что я испугаюсь и уйду? - Да! - Неужели ты серьезно думаешь, что я откажусь от тебя только потому, что ты не такая обыкновенная, как другие? Неужели ты думаешь, что я откажусь от ТЕБЯ? Нужно было слышать тот тон, каким это было сказано. Наступила секундная пауза, когда я, совершенно ошеломленная, пыталась осмыслить его слова, а когда мне это, наконец, удалось, то я решила, что сойду с ума от счастья. Уткнувшись лбом в плечо Алана, я постепенно успокаивалась, а он тем временем легко поглаживал меня по голове. Боже, какое это было сладкое чувство. Когда я, в конце концов, затихла, Рикман слегка отстранил меня и сказал, глядя в глаза: - Признайся, на самом деле ты же знала, что я не уйду, — его губы тронула легкая улыбка, которую я скорее почувствовала, чем увидела. - Да, — сказала я чуть слышно и поняла, что, несмотря на все терзавшие меня сомнения, говорю чистую правду, — Я знала… Не произнося больше ни звука, он обнял меня и начал целовать. Пледы и то немногое из одежды, что на нас еще оставалось, были отброшены, как ненужные: нам не было холодно и больше нечего было скрывать. Его губы, руки – всем этим он прекрасно умел управлять вместе и по отдельности, чтобы раз за разом подводить меня к последней черте, за которой кончается власть разума, и в последний момент увлекать за собой обратно. Когда же я была готова молить о пощаде, Алан остановился и произнес с торжествующей улыбкой: - Все-таки я был прав. Ты – ангел! На этот раз я не стала с ним спорить. Как можно отвлекаться на споры, когда его руки скользят по самым потаенным уголкам моего тела, когда его губы закрывают мне рот поцелуями. И когда наши измученные долгим ожиданием тела слились в единое целое, он прошептал: - В этот раз ты не ускользнешь от меня в самый последний момент… Мне оставалось только подчиниться.