Love. Seduction of betrayal

Королевство ловит его недалеко от восточного крыла. Замок давно погрузился в тишину и темень - ночное время не располагало к шуму, что в этом месте и без того редкий гость. — Стоять. Низкий голос с заметной хрипотцой нещадно режет ночную тишь, властно заставляя юного принца еле заметно вздрогнуть в плечах. Англия медленно оборачивается, нацепив на лицо маску безразличия. Он не помнит что он мог сотворить такого, что разгневало бы отца, заставило бы пройти его сюда и поговорить с глазу на глаз. Лишь одна больная мысль неприятно ползла по спине, жгуче покалывая кожу, а англичанин нещадно гнал её подальше, не позволяя дурманить себе разум. — Отец? В свете одинокого факела за спиной Уэссекса можно разглядеть то, что он держит в руке — что-то тонкое и прямоугольное, точно лезвие гильотины. О, скольких она лишила головы. Безумной и очевидно глупой, абсолютно гениальной и до печали убогой, безнадёжно пустой и битком полной мыслей.. Англия не раз задумывался, когда же отец осерчает настолько, что без зазрения совести одним движением тяжёлой руки пошлёт неугодного отпрыска под лезвие. Какой была бы его голова? Говорила бы она, отделившись от тяжёлой оболочки тела? Умоляла бы продлить последние моменты её существования, упрямо молчала бы, сверля безмолвных, безразличных родителей взглядом? Подобрал бы, интересно, кто эту голову, обнял бы напоследок, пока ноздри ещё судорожно втягивают пропитанный кровью и мертвечиной воздух в пустые каналы, почём зря пытаясь вдохнуть в остывшее тело жизнь? Англия не знал, каждый раз одёргивая себя от подобных животрепещущих картин в больном воображении. — Я вижу, ты почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы ослушаться меня. Сердце Англии пропустило удар, по спине побежали мурашки, всё тело нещадно штормило то бросая в жар, то с головой окуная в холод. Лицо его, тем не менее, отражало всецелую непоколебимость. — Прошу прощения, я не понимаю о чём Вы. Отец злится. Англия видит, как тёмные брови сводятся к подбородку, на лбу залегает солидная морщина, глаза его наливаются кровью, а тонкие губы искажаются в издевательской гримасе. Сакс подходит ближе, — всего пару шагов разделяют их с Англией, — и машет перед лицом сына распечатанным конвертом. — Держишь меня за дурака, мальчишка!? По щеке Англии внезапно приходится увесистая пощёчина, сбившая его с ног. Слышится стук тела о каменные плиты, а худая ладонь ложится на вмиг налившуюся кровью, пылающую от боли и обиды в перемещку щеку. — Что я говорил тебе, образине, о переписке с северным дикарём!? Какого черта ты решил, что можешь писать кому-либо, не согласовав и показав прежде содержимое мне!? Ты хочешь угробить нас, хочешь разрушить то, что я потом и кровью строил годами!? Этого ты хочешь, межеумок!? Инстинктивно попятившись назад даже не пытаясь подняться, — Уэссекс не даст - огреет как следует прежде чем Англия успеет твёрдо встать на ноги, — союз смотрит в пылающие гневом глаза напротив. Он не узнаёт собственный голос, смелый, готовый отстоять себя и свои личные границы. — Пожалуйста, я могу объяснить, дайте мне сказать. Ожидаемо, отец не собирается его слушать. — Объяснить!? Чудесно, попытайся! Он разрывает конверт и громко, нарочито медленно читает аккуратно выведенный от руки текст на желтоватой бумаге, наугад начиная с середины написанного. — «Я затрудняюсь описать свои чувства. О них и вовсе писать не положено, но я обязан уведомить Вас - не могу дождаться Вашего прибытия в Винчестер. С нашей последней встречи на момент того, как я пишу Вам, прошло полтора месяца. Достаточно много, чтобы заскучать. Куда не гляну - вижу Вас, Ваше светлое лицо. Ночное небо напоминает мне о Ваших дивных одеяниях, в шелесте осенних листьев проглядывается огонь Ваших локонов, Ваши глаза я будто вижу повсюду, их зелень пленит, не оставляя..» Уэссекс не утруждает себя дочитать - безжалостно разрывает письмо в клочья, рыча не своим голосом. — Срам! Стыд и позор! Что за унижения, что за льстивые слова!? Я наказал тебе аккуратно подмять его под себя, подчинить, что же ты творишь, выродок!? Англия видит, как остатки его письма заветному получателю неровными клочьями летят на пол, опадая у ног. Он не слышит оскорблений, не слышит угроз — в висках бешено стучит кровь, заглушая собственные мысли. Отец кричит, говорит что-то обидное, обзывает жалкой потаскухой и гадким змеёнышем, с отвращением отпинывает от себя нерадивого сына вместе с обрывками его «творчества». Англия лишь жмурится, прикрывая руками голову и предугадывая, насколько большими окажутся синяки и гематомы на теле. Волновало его другое. Кто? Кто увидел, кто сдал? Прислуга не знала об этом, чтобы разболтать, никто из отцов не мог.. не мог ведь, верно? Англия со страхом распахивает глаза, оглядываясь за спину трясущего его за плечи Уэссекса. Длинный силуэт человека, стоящий позади в тени наблюдал за ними всё это время. Англичанин щурится, отворачивается от потока ругательств и кулаков, пытаясь разглядеть. Черные словно смоль локоны и болотисто-зелёные одеяния, показавшиеся в тусклом свете факела открывают ему глаза и убивают последнюю искру веры. Англия оседает на пол, безвольно принимая разозлённые пинки. Сдал. Предал. Отдал на растерзание, зная, какова будет реакция. Он мог ждать зло от кого угодно, но этот поступок уничтожил в Англии что-то, что-то светлое в зародке, что в итоге прорастёт в нём вечной гнилью недоверия к людям. — Гадёныш.. гад, гад, гад! Открывай рот! Англия поднимает опустошенный взгляд, не понимая, чего от него хотят. Он опомнился лишь когда на языке почувствовал текстуру бумаги. Отец крепко держал его за волосы на затылке, запихивая в рот покрытые пылью обрывки. Англичанин кашляет, задыхаясь, сжимает предплечье отца и пытается отстраниться. По щеке скатывается одинокая капля, сконцентрировавшая в себе всю боль, обиду, горечь и разочарование. Такой коктейль мог бы запросто убить кого-то, свалившись негаданно на голову, будь этот кто-то достаточно счастливым, не знавшим горя человеком. Краем уха он слышит шаги - они не принадлежат созданию, — так со злости думает Англия, — в зелёном, они неслышные, но тем не менее увесистые - их обладатель точно не в лучшем расположении духа. — Отпусти ребёнка. Ровный голос заставляет Уэссекс остановиться, резко обернувшись. На него осуждающе холодно смотрела пара бледно голубых глаз, пронизывая насквозь немой угрозой. Суссекс наблюдает, как муж подымается и отряхивается от грязи, — прислугу завтра ждёт если не смерть, о которой с таким пристрастием размышлял Англия, то выговор и тридцать ударов плетью - это наверняка. Глава семьи говорит что-то внезапно спокойно, но союз, увы, не может разобрать, лишь выплёвывает клочки бумаги и аккуратно утирает лицо краем рукава дорогой туники. — Ступайте, оба. Суссекс окидывает взглядом силуэту позади с особым неодобрительным вниманием. — Мы с тобой поговорим об этом позже. Полудурок ослушался меня и поставил под угрозу наши земли на севере. — Я знаю. Ступай, умойся, выпей воды и успокойся. Я не собираюсь говорить с тобой, пока ты находишься в таком состоянии. Уэссекс, на удивление, ворчит что-то под нос, но разворачивается и окидывает стоящего позади взглядом. Обе фигуры скрываются в темноте, не оставив после себя и следа. Как только звук шагов угасает, Суссекс оборачивается и спокойно подаёт руку Англии, что успел прийти в себя, и отряхивает сына от пыли. Между ними царит тишина, которой юный принц не боится. С папой, как бы это странно не звучало, ему есть о чём помолчать. Суссекс проводит ладонью по покрасневшей щеке Англии, подводит его к свету. Молчит, оценивая. После отворачивается и кивает, негласно прося идти за собой. Англия не сопротивляется - идёт рядом, потирая лицо руками и всеми силами держа себя в руках. Почему-то ему жуть как захотелось прямо сейчас спрятаться под мантию родителя, смеясь и дурачась, как делал это в детстве, спрятаться и никогда более не выходить из уютного места, где никто не достанет, не обидит, не навредит. Папа, кажется, был одним из немногих, кому не было наплевать. Об Англии также периодически пёкся Мерсия, но чаще он был занят самим собой, нежели кем-либо другим из своей семьи. Англия вновь не замечает, как родитель отпирает двери его покоев, пропуская сына внутрь. Союз проходит первым и оборачивается, поднимает взгляд бледно-голубых, будто слепых глаз на точно такие же будто слепые голубые глаза напротив. — Мне жаль, Англия. Суссекс поднимает руку, положив её на макушку сына. Не сдержавшись, юный англичанин бросается в объятия к отцу. По больной от пинков спине и метафорично воткнутого в неё ножа проходится мягкая ладонь, поглаживая, а всё что слышит Англия перед тем, как затрястись в неслышных истеричных рыданиях - тихий искренний голос. — Мне правда жаль.