Привязавшийся щенок

      Раньше Ино Яманака казалась ему слишком противно-зазнавшейся и ко всему безразличной, потому что он наблюдал за ней только издалека. Тянул удивлённо брови, когда она отдавала обед Чоуджи, или хмыкал с недоверием, когда та пыталась починить порванный браслет неизвестной ей девочки, что-то долго и мягко рассказывая, да утирая чужие сопли. Сейчас Ино Яманака — его человечность и остров смешавшегося с кровью тепла, потому что она едва ли слышно хрипит и чуть ли не всхлипывает, на дрожащих руках удерживая комок пушистого. — Я не знаю, что мне с ним делать. Он же живой? — Тише. Ино, он живой. Только не сжимай его. Мы дойдём и его осмотрят.       Раньше Ино Яманака кривила лицо от шерсти на своей выглаженной юбке, и осторожно упиралась Акамару ладонью в морду, чтобы тот не лез слизывать её румяна. Сейчас, когда Ино Яманака приходит к нему переночевать — она больше обнимается с белым зверьём, чем с Кибой, трётся лицом об шерсть и что-то забавное рассказывает псу, подтягивая его к себе ближе, и шутит, что они променяли Кибу друг на друга, пока ночью не тянется за широкой мужской ладонью и не прижимает к себе до выдоха тесно. Меньше морщится от языка на щеке, меньше куксится от собачьей морды на коленях и чужой головы на груди. Кажется, иногда он замечает, что она и сама оттирается щекой об его плечо, привыкшая к другой близости, и может даже шутливо лизнуть в губы, правда, её щёки пульсируют забавным цветом и она быстро отворачивается, хмыкая и закрываясь. Ино Яманака больше не кажется чёрствой и чужой, теперь она кажется самым близким и добрым человеком. Кутает едва ли дышащего щенка в свою белую кофту, уже от крови и грязи испачканную, и осторожно прижимает к груди, позволяя Кибе только осмотреть на предмет чего-то летального, чем отдать в руки. То и дело проверяет, пока идёт, шумно дышит, приподнимая край дорогой вещи, и поджимает губы, потому что боится не успеть. — Он мог бы умереть. Спасибо, мы поставим его на ноги.       Киба заметил. Больше с ней стал молчать, смотря в лицо, запоминая её эмоции. Больше молчит, когда утыкается в шею за теплом и больше молчит, пока она что-то долго и активно рассказывает, едва ли не задыхаясь от кончающегося с пульсацией воздуха в лёгких, иногда стуча по столу, если злится, или тихо хихикает в кулак, если говорит что-то ей смешное, заставляя невольно уголки губ Кибы тянуться во влюблённую улыбку. Он готов чесать языком часто, может быть, но с Ино он впитывает всю её в одежду и кожу, утыкается чаще носом в волосы, пытаясь как пёс уловить родной запах, и слушает, слушает, слушает, сейчас укачивая от тревоги и страха в крепких руках. — А если не спасут? — Я его видел. Он будет в порядке. Заберёшь его домой? — хрипло усмехается ей в волосы, представляя, как скривится лицо мамы Ино от пополнения в семье так же, как неловко она смотрела на Кибу, когда тот пришёл с любимыми сладостями Ино, чтобы та меньше хрипела от жара и кашля, да и просто хотя бы встала с постели. Оглаживает ей бок, забираясь под куртку, им накинутую, прячет кровавую кофту за собой, чтобы Ино не смотрела на неё, и за голову к груди прижимает, лишь бы спрятать хотя бы от этого. Сейчас, упираясь носом ей в волосы, он отвлечённо думает, какая е г о Ино Яманака до тоски жертвенная и слишком, слишком… Слишком хорошая для этого мира. Для его мира. Для него.       Даже сейчас, когда она цепляется за его плечи и вжимает в себя до хриплой тесноты, Ино не кажется ему уязвимой. Она всё ещё пытается подавлять боль, дыша шумно и медленно, как бы долго он не объяснял, что крик будет лучше попыток избежать. Может, не сейчас. Киба представляет, как на выходных заберёт её в горы, закутает в свою куртку снова и потянет на самую верхушку, заставляя её кричать всё, что разрывало изнутри и сжимало сердце, лишь бы ей стало легче и груз, разделённых на двоих, растворился в морозном воздухе слишком одиноких гор. Она прячет нос в плече, может, жмурится, и он ведёт широкой ладонью по спине, слыша, как пищат приборы и в почти гробовой тишине работают ветеринары, пытаясь вытащить скулящего щенка, потому что Ино слишком долго просила. Думалось, устроит истерику или поднимет всю больницу — от этого хочется хохотнуть —, но они здесь, и их… новый щенок будет в порядке. Ино слишком долго будет переживать, если нет. — Я не смогу его забрать. Да, мама. — Думаю, моя ма очень обрадуется трём собакам в доме, и кое-кто будет спать на улице. Я, например, — улыбается ей в макушку, держит крепко-крепко, и наконец ощущает, как расслабляются её мышцы, потому что долго видеть сдерживаемую ею боль невыносимо. Самозабвенно играется со светлыми локонами, наматывая на палец, и не предлагает уйти домой до утра — знает, как хмуро она посмотрит и толкнёт из-за этого плечо. Он бы и не ушёл. Она не уйдёт. И даже не предложит.       И это не обсуждается. То, что они до сих пор сидят здесь, у операционной, слишком вжатые друг в друга до жалости взгляда медсестричек. Он даже не особо вслушивается в разговор Ино с отцом, отписывает своей матери только сообщение и очаровательно-клыкасто улыбается девушке с кофе в руках, которая протягивает обоим стаканчики и улыбается в ответ, обещая что-то… лучшее. Ино кофе без сахара не пьёт, но сейчас, делая согревающие глотки, только облизывается бегло и грузно падает щекой обратно к груди, смотря куда-то мимо стены и шкафчика с фотографиями животных, безучастно опуская руки с кофе на колени и крепко держа. — Ты сегодня была молодец, героиня, — утешает её, сжимая бедро с юбкой, шепчет в ухо до едва ли заметных девичьих мурашек, и носом утыкается туда, где теплее всего и запах её ощущается явно — за раковину. — Он всегда будет тебе рад, даже если придётся его отдать в другие руки. — Я не хочу в другие руки. — Тогда твоя мама спросит, зачем ты принесла одну собаку и до сих пор приводишь вторую.       Шутливо только пихает его в бок и хмыкает, бодает лбом под челюстью и снова удобно садится, то и дело поглядывая на дверь, за которую щенка унесли. Ей страшно услышать плохие новости — Киба знает. Она не так часто встречалась с щенячью смертью, как он, и даже если тот не всегда может взять себя в руки — он будет рядом, чтобы та плакала и кричала, не держала в себе, и он её с этим не оставит. Как же сильно, чёрт возьми, Ино поменялась в его глазах.       Как же сильно Ино не скрывает радость, когда через стекло смотрит на спасённого щенка. — Когда можно забрать? — Ему нужно много специального корма и хорошее место. — Я найду, — она выглядит решительной до дрожи на кончиках пальцев у Кибы, — лучшее место. И корм. Напишите мне на листочке, но не думайте обманывать.       Смотрит на врача исподлобья до чужого удивлённого взгляда, и не усмехается только потому, что они не в комнате. — Спасибо, — она отчеканивает быстро благодарность, пряча листок в карман, и держит изгаженную кофту в руке, ещё пару раз оглядываясь на отделяющее её и щенка стекло. Поджимает губы — явно хочет судорожно выдохнуть —, и Киба осторожно притягивает её к себе за плечо, мягко пытаясь отвернуть. — Он поспит и станет сильнее, — обещает ей, пытается утешить и ведёт по коридору на выход, всё ещё пряча в своей куртке, — смотри, какое крутое одеяло под ним было. Они не изверги. Понимаешь?       Она только кивает, пряча лицо за волосами, и он осторожно разворачивает её лицо к себе, сталкиваясь в знакомом жесте лбами. Оттирается слабо, будто через прикосновение пытаясь отдать своё тепло, и носом касается чужого осторожно, заставляя её хотя бы улыбнуться. Это важнее поцелуя, даже если ему нравится кусать её губы. — Я тебя проведу. — Отец заберёт. Нас. — Значит нас?       В комнате Ино ему нравится. Большая кровать, где она в середине ночи всё равно пытается носом ткнуться в его тепло и залезть сверху. Мягкость и тепло, слишком много фильмов и поднос с едой. Нравится быть там одному с ней, особенно на кухне, и наблюдать, как она выводит кремом забавные рожицы для завтрака, пока родителей нет дома, а рубашка едва ли прикрывает бёдра. С Ино ему нравится. — Я заберу тебя в горы в эту субботу, — шепчет, носом об её обтираясь снова и за шею к себе притягивая. Нужно отдать Ино всю близость, которая есть, пока отец не приехал — он всегда смотрит с каким-то испытанием. — Чтобы мы отпустили свою боль. — Ты… — Дурнушка, да, — кивает, слыша едва ли уловимый рёв машины. — И я тебя люблю. Слишком сильно.