Голод до прикосновений

Младое тело юноши, словно покрытые изморозью ветки, на коих сидят пташки, дрожало, пока он медленно — точно специально — расстёгивал пуговицы на джинсовой кофте. Его власы были цвета древесной коры, а не как у Кику — черны, будто измазали нечаянно в дёгте, — а миндальные глаза раскосые и с какой-то искринкой в них. Право, истинный шедевр. Всё то время, что тот раздевался, на Хонду исподлобья глядело упрямое бледное лицо, пусть на нём и светилась глупая улыбка — в каком-то смысле нервная. — Ты всё ещё можешь отказаться. Я понимаю, что не каждый сможет на такое согласиться, — произнёс безэмоционально, точнее, пустынно Кику, уловив напряжение в комнате. — Нет, я совсем не против! Просто… для меня это в новинку, да, м-м… — Им прикусил слегка нижнюю губу, стоило окончательно снять с себя теперь и футболку, оставших в одних джинсах. Тяжело вздохнув и чувствуя неловкость корейца, Хонда лишь махнул рукой да пробормотал: «Можешь не снимать, пока зарисую верхнюю часть тела». На Ён Су, на эти упоительные изгибы тела, красиво падал солнечный свет, укрывая заботливо нагую плоть вуалью из бликов. Казалось, что в темпе вальса лучи кружились вкруг него, порой впиваясь в атласную кожу, в этого глупого мальчишку, нежными поцелуями. Хонда не мог отвести взора от корейца, в особенности от слегка прикрытых длинных ресниц, обожжённых не то влюблённым солнцем, не то жаркими лобзаниями. О Боги, о чём только думает Кику? Неужели духу настолько тесно в объятиях тела? — Гм… Встань в какую-то обычную позу, пожалуйста, — сглотнув вязкую слюну и не поднимая глаз на однокурсника, попросил тихонько японец. Им кивнул головой и встал в самую непринуждённую позу, на которую только был способен сейчас, будучи до одури смущённым. Быстро взглянув на парня, Хонда тяжко вздохнул и подошёл к нему, осторожно касаясь, и Ён Су замирает, осязая каждое прикосновение кончиков сахарных пальцев да кривится от непрошенных дум. Доселе не ощущал подобный глад до чужих прикосновений; погружаясь в это смутное и ранее неизведанное чувство, ощутил, будто таким образом его целуют. Ах, верно, целуют губами, а не руками, но что, если?.. — Вот так и стой, Ён Су, — сказал сбивчивым голосом он, и душа юнца тут же переплелась со словами японца. Этот Хонда сумел подарить ему колебание в трепещущей грудной клети, заставляя цвести в ней не иначе, как излюбленные Кику яхонтовые хризантемы. Право, пока Им — дивный рассвет, он — алчущий воочию зреть своего натурщика. Рисование этого юного тела дало истинное упование, пока кореец всё никак не умолкал, будто проверяя таким образом прочность нервов однокурсника. Что ж, не слишком уж и большая плата. — …Потому я и приехал учиться в Японию. Знал бы ты как родаки меня достали! А тут хотя бы чувствую себя свободным. Сие чудное создание страждет рук, оно словно бы сладкоистомным шёпотом влечёт: «Воззри же на него!» Да требует оросить уста без тени страха тщедушным поцелуем. Прикусив чуть ли не до крови губу, японец стал с ещё большим усердием вырисовывать тело, желая отвлечься. Не заметив подошедшего художника, юноша вдруг вздрогнул, ощутив на своих лопатках чужие пальцы, кои провели кривую линию до шеи; не успел и пробормотать что-то, как Кику согнул ему локти и заставил встать по-иному, после чего отпрянул. — Стой вот так теперь. Из-за однокурсника, этого странного и по-своему замкнутого японца, под кожей Ён СУ пробежала приятная прохладная дрожь. Ах, нет более для устен утешения; выпятив румяную нижнюю губу, совсем как ребёнок, не получивший желанную сладость, после изогнул рот в ухмылке. — Кику, а, Кику, скажи, я тебе нравлюсь? — Слова корейца палят грудную клетку, а в душе тем временем гнездится нечто странное, не поддающееся объяснению. Хонда замирает на месте и спиной к однокурснику, пока тем временем мысли готовились улететь на крыльях смущения, что рождало на щеках маковый рассвет. — Я совсем не знаю вас, корейцев, так что не уверен по поводу смысла этих слов. Что ты имеешь в виду, Ён Су? — задал Кику вопрос, осмелев настолько, что взглянул в тёмные очи, отчего-то кажущиеся ласковыми. Вместо тысячи бесполезных слов на чуждом языке Им почти вплотную подошёл к однокурснику и поцеловал его мягкие уста, о которых грезил так давно, истосковавшись вместе с тем до чужого тепла. Разъяв немоту бледных уст, прошептал лишь одно, будучи до глубины души потрясённым: — Т-ты что творишь?! Кореец языком облизнул нижнюю губу, улыбнувшись потом легко и непринуждённо, будто ничего только что не сделал. — У тебя приятный вкус, Кику, напоминает чем-то мои сладостные мечты, — Ён Су прикрыл глаза, что-то представив, а его лучезарное лицо стало гореть от счастья, оно будто бы впитало в себя само солнце. Бесчинных шуток японец не приемлет, но почему-то казалось, что искренен этот странный кореец и что всерьёз питает какие-то чувства. Не зря же он читал яойную мангу… В сладкоистомном нектаре вязнут чувства Хонды, когда Им вновь тянется к нему, а он ничего не делает, лишь затаил дыхание да отчаянно ждёт чего-то. Под кожей быстро пробегает лёгкий да уничтожительный жар, стоит этим горячим губам коснуться щеки японца, эти лобзания становились всё настырные и жарче по мере того, как парень спускался к лебединой шеи. Кику совсем не спешил остановить юношу, только ощущал, как в груди, подобно стеканию, бьётся младое сердце, а лёгкие будто бы что-то распирает. В сию минуту ощущал одну лишь глубокую нежность наряду с каким-то приятным чувством, что душило. Им Ён Су обнажил свою душу перед угасающим и нагим солнцем, что грозилось вскоре исчезнуть за горизонтом. Обнажил пред милым искромётному сердцу художником... — Ты мне нравишься, думаю, я люблю тебя, Кику-кун, потому и согласился на это. Определённо, больше Кику не попросит его побыть натурщиком.