кольцо крепких рук

сюркот себя закольцовывал, обнимал кривыми руками костлявые плечи, шарил по ребрам в поисках источника тепла. сердца ли? от которого круглятся в стороны пламенеющие волны горящей глади океана, жгут коленки и уходят в похолодевшие конечности. сюркот кольцевал себя и шептал о том, насколько же он глупый. действительно, какой дурак будет обнимать себя в попытке согреться? кошмары мучали еженочно, лапали сюркота за лодыжки, локти и ключицы, прихватывали острыми зубками. он отмахивался от них, словно от назойливых котят, норовивших перекусить глотку под предлогом невинно поиграть. тело истощалось, мозг холодел и размякал в черепной коробке, руки слушались хозяина всё меньше, со звоном роняя железные кру́жки. вскоре вещи начали терять цвет и вкус. — твоя еда! безвкусная и пресная, будто песок жуешь. чтобы еще раз сюркот притронулся к этой мути… лучше уж сожрать живую крысу: горячую и влажную, — ее брюшко дымится в холодке тюремной камеры. с куриным бульоном явно не сравнить. — твоя сменная роба! спасибо тебе, милосердный бог, за вторую робу, а то давно я не чувствовал себя свежим и обновлённым, ещё бы простыни меняли не раз в полгода, и тогда жизнь превратилась бы в сказку! — твоя новая соседка! вот это подарок! сюркот обернулся, и взору его предстала картина великой скорби: на ковре, что он выманил полгода тому назад у великого зозика, лопушились красные маки, по краям стояла колом строгая ковыль и рассыпа́лись черные, как смоль, усатые жуки, а поверх всего этого сада раскинулась девушка, словно божество. в полутьме показалось, что лицо её кровит единой массой, но сюркот сощурился, картинка сдвинулась к центру, и он понял: это просто размазаная кровь. — хрена́, — просипел он, — выглядишь так, будто тебя мутузил целый отдел. — и тебе добрый вечер, — прохрипела она, улыбаясь, — луна сегодня красивая. девчонку звали мантия, голос её лился водопадом, а руки походили на кошачьи хвосты, медленно извивающиеся в полутьме. сюркот чувствовал себя загипнотизированным и очарованным, наблюдая по несколько минут без отрыва за тем, как мантия читает или убирает кровать. этим глупым ритуалом она его заразила, раньше он никогда не застилал постель, но теперь это вошло в привычку. последнее, чего боялся сюркот — общественное осуждение, а потому на мантию он смотрел пристально и долго, колол глазами, словно змеиными укусами, чётко и без сокрытия. — почему ты на меня пялишься? — недоуменно спрашивала она. — захотел, — отреза́л сюркот привычной фразой, потом осекался, но дело уже было сделано, — поговори мне ещё здесь. — самый умный? давно ни с кем не цапался? иногда они ссорились, а потом падали вдвоем на ковёр, оба избитые кровоточащими запястьями, и дышали тяжело, извинялись. тела их дымились, словно загнанная на морозе лошадь, а руки сотрясало мелкой судорогой. за мантией водилась глупая привычка — начинать говорить на пустом месте. на поводу у разума девчонка шла регулярно: — ты бы хотел выбраться отсюда? — конечно. что за тупой вопрос? — сюркот отвлекался от книги и находил мантию в раздумьях. — выбраться это полдела, а дальше что? дома у тебя нет, твою комнату в замке уже наверняка переделали под бильярдную, работы тоже, родственников подавно. — и зачем я всё это тебе разболтал? — устало тянул сюркот, накрывая лицо книгой, — а у тебя как будто много есть. деньги? связи? куча квартир в центре, чтобы всю жизнь их сдавать и никогда не работать? — у меня есть талант! сюркот прыснул, а потом рассмеялся в полный голос: — эфемерное понятие, которое даже в абстрактную концепцию не укладывается. хороша́, девчонка, насмешила! мантия надулась и засопела, как маленький ребёнок, но потом фыркнула, отбросив волосы от лица: — никогда не замечал, что стены в коридоре увешаны картинами? — вот эти штуки с великим зозиком? — у сюркота даже слеза проступила, — ну висят, ничего такие, здоровенные. — это мои. сюркот аж смехом подавился: — все что ли? — неверяще прошептал он. — две трети. — нихрена себе, — больше сюркот не смеялся, — а ты хороша. глаза его наполнились уважением. когда стукнули первые заморозки, сюркоту показалось, что он сходит с ума; кошмары стали страшнее и глубже, а теплых одеял не выдавали. он смотрел, как медленные движения мантии, до этого плывущие грациозно и мягко, превратились в ломаные кривые, так и норовящие ссыпаться трухой на ковёр. стены камеры твердели под натиском декабря, и с каждым днём греть чайник на электрической плитке приходилось все дольше. — мы здесь околеем, — стучала зубами мантия, кутаясь в хлопковое одеяло и поджимая ноги. сюркот смотрел на неё, потом медленно моргал и отводил глаза: с таким телосложением она явно протянет дольше. видать, на свободе она жила весьма неплохо и могла позволить себе понятия «здоровая» и «еда» в одном предложении. не то, что сюркот, костлявый и острый, последний раз евший горячий суп полгода назад, всё это время мечты о щах его не покидали… — я загнусь только тогда, когда сам захочу. никакие заморозки мне не указ. и тебе тоже, — говорил он и наливал мантии кипятку, — мы будем бороться до конца, пускай они подавятся. спал сюркот дурно, вскрикивал посреди темноты от кошмаров и комкал одеяло в узловатых пальцах. мантия начинала возиться на верхней койке, и виновник торжества тихонько ложился обратно. — опять? — снова, — сбивчиво шептал сюркот и жмурился. наверху однозначно было теплее, весь хоть мало-мальски теплый воздух уходил туда, грел мантии локти и шуршал в волосах. а сюркот буквально чувствовал, как каменный пол камеры дышал мертвенно ледяным воздухом ему на щёки. спать было невозможно, образы преследовали, словно запах от собственного тела. сюркот весь изозлился, царапал руки, выдирал волосы клоками и, наконец, засыпал. мёрзли оба, холодало стремительно, и положение дел становилось отчаянным. выход из ситуации пришел обоим в голову практически одновременно: спать надо было вместе. поначалу сюркот противился, но ровно через сутки поймал себя на мысли, что готов наступить на горло своей гордости и прижаться к мантии. всё, что угодно, лишь бы согреться. мантия особенной неприязни не выказывала, только смущалась и бубнила себе под нос что-то про глупость ситуации. оба сломались, когда на каменных стенах тихонько захрустела корочка инея, и сюркоту показалось, что он оглох от этого звука, а мантия аккуратно провела по наледи пальчиком, оставив темную растаявшую полоску. сюркот кривил душой, всему его существу было неловко, и он аж кипел, когда видел абсолютно спокойное лицо мантии, согревшейся и посапывающей рядом на подушке. он хмурился и застывал, словно изваяние, ни дать, ни взять. раньше ему снились кошмары. после того, как он начал спать с мантией, они покинули его жизнь, взяли и пропали, словно испарились. нутро заполнялось чем-то приятным, когда в полусне мантия начинала ворочаться, и сюркот еле осознанно старался удержать рядом тепло её плеч. — нет, нет, — шептал с придыханием, сжимая вокруг поясницы мантии кольцо крепких рук. — я никуда не ухожу. — я знаю, — равнодушно отвечал сюркот, стараясь скрыть эмоции, — спи уже. он строит безразличие на сотнях столпов, не движется и сковывает льдом речевой аппарат, чтобы не сболтнуть лишнего. чего ради вся эта мишура, если посреди ночи он выдает себя с потрохами? — мантия, мантия… — сквозь сон шепчет желания, теплящиеся на подкорке и остро нуждающиеся в реализации, — не уходи… мантия приоткрыла глаза, поймала ими глупого мальчика и улыбнулась. чего ради он скрывался волком в зарослях кукурузы? боялся охотников, проходящих через поле целым потоком? холодной пули, ножа, освежевания, боялся не вернуться домой? боялся быть застигнутым врасплох. — девчонка, ты мне нужна… мантия погладила сюркота по жёстким волосам и выдохнула горячий пар, закруглившийся облаком над его беспокойной головой. притянула к себе, словно котёнка, согрела поцелуем в висок, и уже через пару секунд сюркот перестал метаться, вздохнул с прерывистым шумом, и кольцо рук вновь сомкнулось.