Ниагару некому переплыть

Оглушающий хлопок, столб грязи вперемешку со снегом и сбитыми сосновыми ветками, снаряд попал в цель, снаряд попал в окоп. — Санитар! Санитар! — крик режет собственные уши. — Чёрт, ничего не вижу. Док! Никакого ответа, лишь оглушающая тишина. Полная дезориентация. Пальцы пытаются уцепиться, но проваливаются. Тишина. Темнота. Пустота. — Санитар тебе уже не поможет, — чей-то голос пронизывает ткань пространства. — Док? Это ты? — резвая попытка поймать пунктирную линию жизни. — Да ладно тебе, отправите в госпиталь, высплюсь, поем нормально и сразу к вам, морозить свой зад дальше. — Прости, — звук эхом расходится по всем направлениям, —, но тебе уже ничего не поможет. Ты умер. — Умер?! — непонимание пропитанное сарказмом льётся из уст. — А ты кто тогда? Апостол Пётр с ключами от Рая? — Нет, — голос спокоен и ровен, — я ангел Господень Гавриил. — Что?! — пробиваются первые ноты отчаянья. — Это уже не смешно. — Просто встань и осмотрись. Вспышка бело-голубого света, глаза снова видят, над головой продолжаются рваться снаряды, в окопе изуродованное месиво тел. Двух тел, без малейших признаков жизни. А вот и Док. Спускается в окоп, переворачивает остатки туловищ, пытаясь найти пульс. Безуспешно. Не реагирует на крики, зов и мольбу. Хлопок по плечу, рука проходит сквозь него. — Теперь ты веришь, что умер? — голос исходит отовсюду и ниоткуда. — Да. Допустим, — взгляд всё ещё прикован к одному из самых заботливых и чувствительных санитаров, которых видывал свет. — Но зачем ты показываешь мне всё это? Разве ангелы не должны защищать людей? Санитар Юждин Роу, перепачканный в схватывающуюся на морозе кровь, покидает окоп, констатируя смерть Уоррена Мака и Алекса Пенкала. Слишком много трупов для этого бельгийского леса. Но мёртвым уже не поможешь, а вот у раненых ещё есть шанс. Шанс дойти до победного конца и вернуться домой к родным и близким. Если конец возможен при таком раскладе. — Чтобы ты поверил мне, — голос вибрирует и отражается от деревьев, но никто его не слышит. — Мне нужно твоё тело. — Этот фарш?! Зачем? Стрельба затихает, скрипят на ветру подбитые ветки, головы в касках, как грибы, высовываются из окопов. Док, минуя импровизированную полосу препятствий из осколков и мусора, докладывает о происшествии Маларки. Уоррен Мак погиб. Скипа больше нет. Ниагару некому переплыть. Дон пытается сохранить спокойствие, сдержать слёзы, но силы заглянуть в злосчастный окоп не хватает. — Так зачем тебе моё тело? — Чтобы спуститься на Землю. Люди, в большинстве своём, не способны увидеть моё истинное обличье и услышать голос. Только избранные, вроде тебя. — Умереть в 22 года, тоже мне, избранность. Маларки со всей силы ударяет кулаком о сосну, сбивая оставшийся на верхушке снег и переводя душевную боль в физическую. Нужно двигаться дальше, не дать врагу спуска. Сражаться до конца во имя павших. — Дон… — Он не услышит тебя. — Дон, не грусти. Эта заварушка скоро кончится, и ты вернёшься домой. Маларки поворачивает голову, пытаясь понять, почудился ему чей-то голос или нет. Посторонний гомон мешает сосредоточиться. А вот и приказ от начальства. Нужно идти. — С ним всё будет хорошо. — Откуда тебе знать? — Я заглядывал в будущее, — голос оставался всё таким же спокойным. — Хотел бы и я увидеть это светлое будущее, без войн и с чистым небом над головой. — Так не положено делать, — голос замялся, —, но я могу показать его тебе… Если ты разрешишь мне забрать твоё тело. — Забирай, не кормить же им червей. Очередная вспышка света. Весенний пейзаж, безоружные немецкие солдаты идут строем по просёлочной дороге. На полях зеленеют озимые, вдали мычат коровы, по небу стайкой бегут лёгкие перистые облака. — Германия подпишет акт о безоговорочной капитуляции в мае сорок пятого, — поясняет голос. — Гитлер застрелился в апреле того же года. — А с моими что? — Берлин пал под натиском русских, а вы оккупировали Орлиное гнездо в Баварских Альпах. Там для ваших солдат кончилась война с нацистской Германией. — С ребятами что? — Прости, я не знаю всех ваших бойцов поимённо. — С Маларки? С Дональдом Маларки? — У него будет семья, четверо детей. Он увидит двадцать первый век, век прогресса и свободы, а на Бродвее продолжат ставить «Оклахому!» На лице проступает улыбка, едва заметная, но по-настоящему искренняя. Всё будет хорошо, хоть и без него. — Пожалуй, мне пора в Рай или куда там меня определили, спасибо за это, Гавриил. Теперь, моё тело — твоё тело. Вновь вспышка света…