1
— Проси. Тэхен закатывает глаза и сладко всхлипывает, когда чужие длинные пальцы впиваются в его щеки, задирая потное, раскрасневшееся лицо выше. Толстый член входит еще глубже, ударяясь головкой о воспаленную простату и вырывая из тэхенова рта очередной раскатистый стон. Тэхен знает, о чем ему приказывают просить, знает, что хочет кончить до ебаной дрожи во всем теле, но, ухмыляясь, лишь бегло облизывает пересохшие губы и кое-как вертит головой в отрицании. Парень, размашисто трахающий его у стены, проводит подушечкой большого пальца вслед за кончиком его языка и с рыком толкает в нагревшийся бетон спиной, шепча прямо в раскрытый от удовольствия рот: — Я знаю, что ты на грани. — Его вторая ладонь опускается к паху Тэхена, чтобы сомкнуться тугим кольцом вокруг основания члена. — Не кончишь, пока не попросишь. — Пошел ты нахуй, — ядовито шипит Тэхен с улыбкой. — Кто ты такой, чтобы я у тебя оргазм выпрашивал? — Тот, на чей член ты запрыгнул, даже имени не спросив. — Не ты первый — не ты последний. Незнакомец, лица которого Тэхен почти не различает во тьме, поглотившей просторную гостиную, пробирается пальцами со скул на шею и, уверенно надавливая ими под самым подбородком, начинает ускоряться. Тэхен задыхается и хрипло смеется, откидывая голову назад. Ему блядски хорошо. Наслаждение затапливает каждый уголок его напряженного тела, вынося мозг и не позволяя трезво думать о возможных последствиях. Чужой член, такой горячий, длинный и пульсирующий, заполняет его до краев, растягивая податливые стенки до предела с каждым новым толчком внутрь. Тэхен закидывает одну ногу на талию парня, чтобы раскрыть себя как можно лучше, и скулит, когда шершавая ладонь на его стволе оживает, принимаясь торопливо надрачивать. — Кончишь для меня? — хрипят ему на ухо. Незнакомец душит его настойчивее, с довольной ухмылкой наблюдая за вздувающимися венами на висках. — Давай, детка, пора заканчивать. Тэхен понимает, что больше не может стоять на ногах. Единственное, что помогает ему сейчас держаться ровно — это рука на его шее, и он хватается за нее трясущимися пальцами, кончая густо прямо в крепкий кулак, трущий ему головку. Перед глазами мгновенно появляются мириады звезд. Легкие горят от недостатка кислорода, и их пронизывает острая боль, когда Тэхену наконец дают возможность сделать первый глубокий вздох. Он надрывно всхлипывает, стонет сквозь слезы, все еще чувствуя, как его неритмично трахают в погоне за собственным оргазмом, и позволяет навалиться на себя, чтобы отдышаться. Гостиная погружается в долгожданную тишину, нарушаемую лишь частым тяжелым дыханием и редким причмокиванием. Парень влажно целует Тэхена в шею, очевидно, безмолвно извиняясь за оставленные в попытке удушения следы, после на мгновение опускается к ключицам и рвется к потрескавшимся губам, нежно зализывая раны. Тэхен пылко отвечает ему и цепляется за длинную шею, разрешая себе повиснуть на незнакомце. Он совсем не чувствует того, как его с усилиями поднимают на руки и несут в сторону софы. Чужие губы затуманивают ему мозг и отравляют обессиленное тело сладостной негой. Ни на секунду не отрываясь друг от друга, сплетаясь конечностями и продолжая тягуче целоваться, они устало умещаются на маленьком диванчике и засыпают в обнимку.2
Сквозь крепкий сон Тэхен слышит звук городской сирены. Он не вызывает у него паники или хотя бы беспокойства — только раздражение от вынужденного и совершенно нежеланного пробуждения. Его голова раскалывается от выпитого за ночь алкоголя так сильно, что в ушах беспрестанно пищит какая-то надоедливая высокая нота. Тело тянет от усталости, и, к сожалению, Тэхен прекрасно знает причину того изнеможения, сковывающего его затекшие мышцы сейчас. Вчера вечером ему просто захотелось развлечься. Это желание было таким безобидным и невинным, что Тэхен решил не ограничивать себя стенами родительского дома и съездить в любимый бар в центре города, чтобы всего лишь пропустить пару стаканчиков хорошего алкоголя. К несчастью, за желанием выпить пришло желание с кем-нибудь поболтать, после этот кто-то, оказавшийся, видимо, крайне сексуальным и горячим парнем, вызвал у Тэхена возбуждение и вот — он лежит бог знает где в обнимку с огромным теплым телом, затраханный едва ли не до смерти. Осторожно приоткрывая тяжелые веки, Тэхен сонно оглядывается настолько, насколько это ему позволяет принятая за ночь поза. Обычная холостяцкая халупа: они лежат на узком диване посреди вполне просторной гостиной, сбоку есть несколько дверей, ведущих, вероятнее всего, в спальни и кухню, перед диваном стоит большая плазма, у стен расположены полки с книгами и стандартными предметами декора из Икеи. Никаких рамок с фотографиями и особенно личных вещей. На журнальном столике рядом валяются разодранная упаковка от презерватива, бутылочка смазки, ключи и пара телефонов. Одежда их разбросана по всей комнате, но пара трусов и использованная резинка лежат возле кусочка свободной стены — значит, трахались они ночью именно там. Тэхен хрипло усмехается: удивительно, что в таком состоянии ему вообще удалось пропустить в дырку стоя. Парень рядом с ним вздыхает и сладко причмокивает губами, удобнее хватая Тэхена за бедро. Тэхен на секунду морщится, желая вырваться из чужой хватки, но ему не хватает сил пошевелить даже пальцем, поэтому он обессиленно роняет голову на твердый бицепс незнакомца и, заторможенно моргая, осматривает лицо вблизи. В принципе, он понимает пьяного себя: парень в действительности выглядит симпатичным даже в опухшем сонном состоянии и с высохшей слюной в уголках рта. Взгляд Тэхена неспешно скользит по широкому лбу с едва заметными морщинками, густым бровям и серебряной штанге пирсинга в одной из них, по крупному носу, сбитым щекам, пухлой нижней губе и точке родинки под ней. Черные, короткостриженные волосы парня разметались по диванной подушке. На его шее, частично скрытая в сгибе руки, висит цепочка с военным жетоном. Рука, по-свойски лежащая сейчас на голой заднице Тэхена, забита татуировками от плеча до пальцев, еще несколько татуировок украшают парню живот и бедро. Тэхен думает о том, что, кажется, немного влип. Парень выглядит молодо — Тэхен дал бы ему не больше двадцати пяти, — но у него уже есть армейский жетон. Вероятно, он совсем недавно закончил университет, после сразу пошел служить и теперь вновь оказался на свободе. Если Тэхен этой ночью попался под руку ему — изголодавшемуся по плоти мальцу, без разбора готовому наброситься на любое доступное тело, — то неудивительно, почему он чувствует себя настолько уставшим и разбитым. В любом случае, наверное, это даже хорошо — они оба избавились от стресса, развлеклись и расслабились, поэтому сейчас расстанутся на доброй ноте и больше никогда не встретятся. По крайней мере, Тэхен, соглашаясь на звериный перепих с незнакомцем в чужой квартире, именно на это и рассчитывал. Звук сирены за окнами натурально выедает Тэхену мозг. Его голову колет ровно напополам, а эти протяжные гудки лишь усугубляют ситуацию, вызывая тошноту. Парень под боком начинает шевелиться активнее, и Тэхен решает более не медлить: выпутывая руки, он осторожно расталкивает незнакомца до полного его пробуждения. — Эй, — хрипло зовет его Тэхен. Он мимолетно присматривается к жетону и, замечая на нем имя, обращается громче: — Чонсок. Вставай давай. Чонсок. — Я Чонгук, — неразборчиво бубнят ему в ответ. — Да какая разница. Когда чужая хватка на бедре наконец ослабевает, Тэхен быстро встает с неудобного диванчика и, держась рукой за трещащую голову, с прищуром смотрит по сторонам. Сейчас он полностью обнажен, однако это совершенно не останавливает его от того, чтобы, шатаясь, пройти к ближайшему окну и, раскрыв то нараспашку, обеспокоенно взглянуть на пустые улицы. — Какого черта там происходит? — доносится из-за его спины. Тэхен коротко оборачивается назад, замечая приближающегося к нему Чонгука, и наклоняется вперед, упираясь локтями в подоконник. Чонгук неспешно шагает ближе и кладет горячую ладонь на поясницу Тэхена. — Внимание! Закройте все окна, — слышится из ближайшего громкоговорителя. Распространяясь, женский голос и вой сирены, кажется, достигают самых запущенных городских подворотен. — Внимание! Закройте все окна и двери немедленно! — Это какие-то учения? — глухо отзывается Чон. — Понятия не имею, — Тэхен потерянно следит за тем, как одна парочка внизу торопливо забегает в ближайший подъезд. — Такого никогда не было. — Я включу телевизор. Чонгук отходит от окна и идет к плазме, захватывая по пути свои боксеры. Он включает первый же центральный канал, и Тэхен, также надевая белье, присаживается рядом с ним на еще теплые подушки дивана, с тревогой вслушиваясь в срочный репортаж: — Неизвестное вещество, представляющее собой токсичный газ, называют розовым облаком. Известно лишь то, что оно убивает за десять секунд. Подобный феномен наблюдается в городах по всему миру. — На экране появляются кадры из разных стран, над которыми в небе нависли густые, ярко-розовые облака. — В целях безопасности запрещены выходы на улицу. Хотя есть те, кто не считает облако существенной угрозой. Чонгук хмуро переключает канал. — Пока не было получено никаких проб, — обеспокоенно заявляет ученый в интервью. — К сожалению, мы не знаем, что это за газ. Студенты университета Нью-Джерси США стали жертвами облака. На записи с камеры наблюдения видно, как неизвестное облако проникает в здание университета и поражает своими парами одного из студентов. Тэхен замирает, видя, как незнакомый ему парень, будто плененный, ступает навстречу полупрозрачному туману и почти мгновенно валится на пол замертво. — Блять, это прикол какой-то? — Чонгук нервно выключает телевизор и отбрасывает пульт в сторону. Тэхен косо смотрит на него и трет дрожащими пальцами лоб, уже покрывающийся холодным потом. — Я не знаю. Нужно закрыть все окна и двери, а потом уже думать о чем-то. — Да. Они одновременно встают с места, чтобы обезопасить квартиру. Тэхен несмело следует за помятым, еще не отошедшим ото сна парнем и позволяет ему подсаживать себя на руки, чтобы как следует заткнуть старыми тряпками щели высоких французских окон. Они проверяют каждые ручку и стык, внимательно осматривают корпус входной двери и, останавливаясь возле большого окна в спальне, взволнованно смотрят на небо. Некогда голубое и чистое, теперь оно заволочено привлекательным лиловым туманом и завораживающими фактурными облаками розового цвета. Неспешно передвигаясь по небосклону, они накрывают собой весь город, окрашивают здания и деревья в собственные оттенки, бросают пугающие пурпурные тени на асфальт и манят к себе с первого же взгляда, пленяя красотой и поверхностной безобидностью. Тэхен зачарованно поднимает руку и невесомо касается кончиками пальцев холодного стекла, говоря едва слышно: — Интересно, это надолго? — Понятия не имею, — Чонгук отрывается от разглядывания облаков, смотря на растрепанную макушку Тэхена. — Ты есть будешь? — Я не ем по утрам, — Тэхен оборачивается к нему. — Лучше свяжусь с родными. — Ладно. Чонгук бесшумно выходит прочь из спальни. Тэхен отвлеченно провожает его широкую спину взглядом и возвращается к окну, озадаченно следя за движением большого облака, нависшего прямо над их домом. Получается, он попал, так? Застрял с незнакомым парнем-на-одну-ночь в его квартире на неизвестное количество дней из-за странного ядовитого облака, убивающего людей своими парами за десять секунд? Ну... пиздец, что еще тут можно сказать. Еще двадцать минут назад Тэхен думал о том, как вернется к себе домой, хорошенько отоспится, после примет душ и займется очередным незаконченным холстом, а теперь... Теперь он вынужден сидеть в «четырех стенах» чужого жилища и ждать у моря погоды, пребывая в полной неизвестности. Единственное, на что Тэхен теперь смеет надеяться, — так это наличие у Чонгука здравомыслия и адекватного характера, иначе они вынесут друг другу мозг уже к сегодняшнему вечеру: тогда уж жертв не избежать в любом случае. Растирая лицо ладонями и вздыхая, Тэхен возвращается в гостиную и, усаживаясь на диван, берет свой бездыханно валяющийся на столике телефон. Тот, к счастью, оказывается заряженным почти наполовину. Тэхен взволнованно набирает номер мамы в первую же очередь и, слыша не менее обеспокоенное «Тэхен-а?» в трубке, коротко улыбается. — Привет, мам, — тепло здоровается он. — Тэхен-а, с тобой все в порядке? Ты в безопасности? — сразу же забрасывают вопросами его. — Да, мам, не волнуйся. Я в квартире друга, с которым встречался вчера в баре. Все хорошо. — Ох, слава богу, — облегченно вздыхает женщина. — Я так перепугалась, когда ты не вернулся домой вечером, а на утро по новостям начали говорить про эти страшные облака. Места себе найти не могла. — Прости, что так поздно позвонил тебе. У вас там все хорошо? Как бабушка? — Нормально. Ночью у нее поднялось давление. Мы вызвали доктора Чхве, и он решил остаться до утра, а теперь вынужденно застрял в нашем доме. Мне так стыдно, Тэхен-а. Его жена и дети ждут, волнуются, а он тут с чьей-то старушкой возится и выйти прочь не может. — Но вы же не виноваты в том, что весь мир накрыло ядовитое облако, верно? Ничего страшного. Не думаю, что это продлится долго. — Мы тоже на это надеемся, но кто знает? — она тяжело вздыхает. — В любом случае береги себя, Тэхен. Осторожнее там со своим другом, хорошо? У вас есть что покушать? — Да, все в порядке. Не волнуйся. Я в безопасности. — Хорошо. Пиши мне как можно чаще, ладно? — Обязательно. Позаботьтесь о бабушке. И не рассказывайте ей про облака, чтобы она не волновалась. — Конечно, Тэхен-а. — Пока, мам. — Давай. Тэхен заканчивает звонок и, открывая мессенджер, по порядку отписывается друзьям и коллегам, волновавшимся о его состоянии еще с раннего утра. Подобный наплыв внимания к себе, однако, кажется ему немного странным. Обычно он не стремился к тому, чтобы иметь продолжительную дружбу с кем-либо в принципе, находя наиболее интересного собеседника в самом же себе, но, видимо, такой глобальной проблеме всего за одно несчастное утро на удивление легко удалось объединить миллионы равнодушных друг другу людей. Заканчивая беседу с последним коллегой, Тэхен устало поднимается с места и бесшумно входит на кухню. Чонгук там, до этого тихо разговаривавший с кем-то по телефону, вмиг торопливо завершает звонок и пихает между тонких губ зажженную самокрутку. — Прости, что прервал, — Тэхен хочет было выйти прочь, но Чонгук, выдыхая густой дым, успокаивает: — Все нормально. Тэхен кивает самому себе и прислоняется плечом к стене, оглядывая сидящего за столом парня. Тот, жадно затягиваясь, задумчиво смотрит на клубы дыма, расплывающиеся перед его лицом плотным туманом. Тэхен улавливает сладковатый запах и, кивая на косяк в пальцах Чона, интересуется: — Это ведь не простая сигарета? — Травка, — Чонгук отмахивается. — Наркотик? — Я бы назвал это успокоительным, — он хрипло усмехается. Тэхен коротко хмурится и складывает руки на груди. — Окей, ты думал о том, как мы будем жить здесь вместе? Чонгук непонятливо ведет плечами, и Тэхен поясняет: — Слушай, я не знаю, как для тебя, но для меня такая ночь была в новинку, и я бы не сказал, что шибко доволен ее последствиями. Думаю, мы оба понимаем, что это был простой секс без каких-либо обязательств, верно? Чонгук смотрит на парня с сосредоточенным прищуром и кивает: — Конечно. — И то, что мы с тобой вот так вот застряли в одной квартире — не более чем глупая ошибка судьбы. Я просто хотел сказать, что не совсем привык делить с кем-то свое личное пространство, поэтому я прошу тебя выделить мне личную комнату. Я заметил одну запертую дверь напротив твоей спальни. Почему бы тебе не заселить меня туда? Чонгук вмиг усмехается. — Ты не будешь жить в той комнате. — Почему? — Потому что я так сказал. Чужой взгляд становится заметно острее и холоднее, и Тэхен на секунду теряет былую уверенность, поджимая губы. — Если хочешь личное пространство, оставайся в спальне. Я поживу в гостиной. — Уверен? Будь я на твоем месте, спать в своей кровати ни за что не позволил бы. — Не все такие принципиальные... — Чонгук делает паузу, очевидно, пытаясь вспомнить имя. — Тэхен. — Тэхен, — тише заканчивает Чон. — Тем более я почти не живу здесь. Мы оказались в этой квартире только потому, что я не могу трахаться с кем-то в доме родителей. — Если ты так говоришь, — Тэхен безразлично пожимает плечами. — Да вообще без проблем, — еще более незаинтересованно бросает Чонгук, в очередной раз затягиваясь и тыча истлевшим окурком в забитую пепельницу. — Так, — он со вздохом встает, — я спать. Можешь делать здесь, — он обводит руками помещение кухни, подразумевая всю квартиру в целом, — все, что угодно, только не греми посудой и прочей хуйней. — О-окей, — заторможенно лепечет Тэхен, пропуская парня в гостиную. Он мимолетно цепляется взглядом за часть татуировок на чужой спине и, промаргиваясь, шагает к кухонному столу. Аппетита у него совершенно нет. Из-за того ли, что волнение тревожит его часто бьющееся сердце, или из-за того, что по утрам он почти никогда не ест, — неизвестно. Тэхен бесцельно приоткрывает все полки серого гарнитура, занимающего целую стену, оглядывает немногочисленные запасы круп и лапши и, замечая почти нетронутую кофемашину, решает заварить себе крепкий кофе. Как только последняя ароматная капля неспешно приземляется в маленькую чашечку, Тэхен выходит из кухни и решает осмотреться. Чонгук, развалившись на диване в гостиной, уже сладко похрапывает. Тэхен неспешно шлепает босыми ногами по прохладному паркету, скользит взглядом по высоким полкам с декором и осторожно дотрагивается пальцами до корешков запылившихся книг. «Все еще не так потеряно», — тянет он про себя, подмечая знакомые фамилии: Мураками, Пруст, Дадзай, Берроуз, Кристи. Тэхен в действительности боялся, что умрет здесь со скуки. Он начинал искренне жалеть о том, что поддался соблазну уехать из дома и выпить в баре вчера. Если бы он остался в родной комнате под крышей родительского дома, то сейчас наверняка бы занимался новой картиной. Остаться без любимого творчества и чтения книг для Тэхена было гораздо страшнее, чем быть взаперти долгое время и не иметь возможности встречаться с кем-то из знакомых. Чонгук не был похож на читающего человека, поэтому Тэхен сильно заботился о том, как именно будет выживать в непривычной халупе, однако ему, к счастью, очень повезло: в халупе этой были неплохая библиотека и еда. Если правительство вскоре наладит доставку товаров на дом, то Тэхен закажет себе пару холстов и краски, и тогда жизнь его точно наладится. Тэхен улыбается этим своим мыслям и, вытягивая из ряда книг ту, что наиболее привлекает его обложкой, идет в спальню. Он закрывает за собой дверь, аккуратно складывает на стул декоративные подушки и покрывало и, забираясь под чистое одеяло, с предвкушением открывает первые страницы. Розовые переливы из окна почти не мешают ему. Как и звонкий храп, раздающийся в гостиной. Незнакомая история погружает его в себя с головой. И былое волнение, на время стихая, исчезает.3
Первая неделя взаперти наедине с собственными мыслями (и Чонгуком) для Тэхена проходит крайне неплохо. Это не то чтобы особенно удивляет его: в конце концов, ранее для него совсем не составляло труда находиться в одном помещении на протяжении долгого времени, не выходя на связь со внешним миром, однако... Блики розовых облаков, теперь захвативших собою некогда чистый небосклон, несомненно, давят. Тэхен почти все время сидит в чонгуковой спальне. Обстановка светлой комнаты, содержащей в себе минимум необходимой мебели, становится ему родной за пару дней буквально. Чонгук редко беспокоит его, в основном смотря телевизор в гостиной, поэтому Тэхен позволяет себе вольность сделать простенькую перестановку на более привычный манер: передвигает стол к окну, а массивный комод — к стене, освобождая себе больше места для будущего творчества. Мировые новости продолжают греметь беспрерывными заявлениями с утра до ночи. Тэхен старается заходить в интернет как можно реже и читает лишь статьи о том, как скоро правительству удастся разобраться с доставкой продуктов и товаров первой необходимости. Мама часто звонит ему. Почти каждый их разговор начинается с перечисления перепуганной женщиной самых последних вестей о розовом облаке, но Тэхен, мягко перебивая ее, просит говорить лишь о состоянии здоровья бабушки. Это, пожалуй, волнует его больше всего. Мир заметно сходил с ума, и Тэхен мысленно посмеивался над этим: прошла только первая неделя, а люди уже успели свихнуться. В новостных лентах появлялись страшные прогнозы медиумов и ясновидящих, не предвещавших планете ничего хорошего; ученые молчаливо разводили руками, а потому народ верил буквально всему, что только мог где-либо услышать. Некоторые жители, застряв из-за облака прямо в ресторанах и магазинах, выкладывали видео о том, как им приходится выживать в непривычных условиях. Кто-то начинал вести блог, посвящая каждому дню изоляции новое видео. Кто-то уже записывался к психотерапевту на консультацию. Тэхен же ждал того момента, когда сможет получить хотя бы один скромненький холст. Руки чесались от желания вновь поработать кистью. Рисовать карандашами и потекшими старыми ручками, которые он находил в чужой квартире, ему совершенно не хотелось. Душа требовала родных масляных красок, однако удовлетворить это острое желание Тэхен никак не мог, а потому, чтобы восполнить пустоту внутри, изо дня в день погружался в просмотр старых сериалов и фильмов, по которым фанател еще в пубертате. Делать ему в любом случае больше было нечего. Так его первая неделя изоляции и проходит. Вечером квартиру наполняет насыщенный розовый неон. Как только небо темнеет, облака заметно сгущаются и освещают собой жилища так, что и свет не нужен. Тэхен вкладывает потертый флаер, найденный в тумбочке, между прочитанными страницами, откладывает книгу на кровать и, выключая светильник, задумчиво смотрит в окно. Пленяющий туман там соблазнительно ползет к самому карнизу и, едва касаясь стекла, расплывается в стороны полупрозрачной пылью. Манит к себе сказочной привлекательностью, так и просит открыть форточку, вдохнуть себя полными легкими, скрывая за этим поверхностным шармом смертельный яд. Тэхен думает, что должен как-нибудь нарисовать хоть часть пейзажа с облаками. В конце концов, это событие точно станет достоянием мировой истории. Его будут изучать в школах, описывать в эссе, разбирать в научных статьях. Так что для любого деятеля искусства будет огромным упущением не включить крупинку этого апокалипсиса в собственное творчество. Возможно, Тэхен изобразит ночной этюд. Пририсует к окну небольшой балкончик с цветочными клумбами и пустит ползучий розовый туман по парапету и хрупким бутонам азалии. Тусклое небо будет тяжелым, низким, таким, словно протяни руку — и сможешь коснуться самих звезд. Угнетающе, безнадежно, но безудержно красиво — то самое настроение, преобладающее сейчас в сердцах всех людей мира. Тэхен с легкостью сможет передать его, но он уверен в том, что к работе над такой картиной пока не готов. Дело даже не в умениях и навыках, приобретенных им за десять лет активного творчества. Дело во внутренней готовности. Если он сядет за холст прямо сейчас, в это самое время, видит бог, ничего у него не получится. Возможно, через месяц, два или три, но точно не сейчас. Тэхен сосредоточенно кивает собственным мыслям и отворачивается от окна, всматриваясь в розоватый сумрак прохладной спальни. За дверью слышатся чонгуков смех и его же громкие шуточные споры с кем-то не менее громким. Где-то на фоне играет приглушенная музыка, а пространство квартиры, кажется, вновь наполняет уже привычный сладковатый запах травки. За все то время, что они провели в изоляции, Тэхену так и не удалось понять, с каким именно человеком он застрял буквально один на один. Они редко разговаривали друг с другом. Быть может, лишь когда пересекались на кухне во время готовки или когда Чонгук делился с Тэхеном своей домашней одеждой. Чонгук ничего не рассказывал о себе, как, собственно, и сам Тэхен, однако, в меру накурившись, мог позволить разболтаться о работе или увлечениях. Так Тэхен узнал, что до появления облаков Чонгук умудрялся совмещать работу в офисе и клубе. Отучившись на экономиста по настоянию родителей, теперь Чон с угрюмым лицом перебирал бумаги днем и крутил пластинки за пультом диджея в свое удовольствие ночью. Совмещать две абсолютно разные жизни в одной для него было трудно, однако, постепенно решая проблемы, он более или менее справлялся. Он казался Тэхену подростком-старшеклассником, заточенным в крепком теле двадцатипятилетнего парня. Находя единственное успокоение в очередном косяке, Чонгук с насмешками смотрел новости об облаке и выглядел совершенно не озабоченным нынешним положением дел. Наверное, ему, как и Тэхену, было вполне комфортно сидеть в четырех стенах, потому как особенных порывов поскорее выбраться на свободу Ким за ним не замечал. Они жили в одной квартире как два абсолютно чужих друг другу человека, не имевших в общем прошлом ни пьяного знакомства в баре, ни последующего жаркого секса на первой же попавшейся поверхности. Казалось, будто то возбуждение, которое каждый из них вызвал друг в друге, было лишь миражом, а случившаяся ночь — сном, закончившимся неудачным заточением в замкнутом пространстве едва уютного дома. Ничего более. Просто люди, переживающие изоляцию в разных комнатах. Чувствуя подступающий голод, Тэхен решает выйти из спальни. Он замедляет шаг, когда проходит мимо Чонгука, общающегося с друзьями в Скайпе, после заваривает коробочку сырного рамена и, выключая свет в кухне, усаживается в угол дивана к вальяжно развалившемуся там парню. Чонгук мельком поглядывает на него и кивает головой, приветствуя. Тэхен молча поджимает губы и невольно прислушивается к чужому разговору. — Эй, кто там с тобой? — Эм, — Чонгук теряется, — тот парень, с которым я застрял. Я уже говорил вам о нем. — Ну-ка покажи. Чонгук неловко озирается на Тэхена, одним взглядом спрашивая разрешения, и Тэхен пожимает плечами, давая волю. Чон поворачивает к нему ноутбук, стоящий на журнальном столике, и, вытягивая руку, представляет: — Это Тэхен. А это Юнги, — он тычет пальцем в экран, — Чимин, Сону и Чонхи. Тэхен коротко машет раскрытой ладонью трем парням и девушке. Из динамиков раздается многоголосое «привет, Тэхен», после чего Чонгук возвращает ноутбук в прежнее положение и берет бутылку пива, делая пару долгих глотков. — Так вот, на чем я остановился? — звучит мужской голос. — На том, что ты пропустишь концерт Арианы Гранде, — помогает ему девушка. — О да, — разочарованно тянут в ответ. — Это ебаное несчастье. Драма всей моей жизни. — Что вообще такого в Ариане Гранде? — Она ахуенная, — говорят сразу несколько молодых людей. — Ты слышал, как она поет? — неожиданно встревает Чонгук. — У нее самый приятный женский голос из всех, что я когда-либо слышал. Если бы и у меня обломалась возможность послушать ее вживую, я бы с грусти подох. — В конце концов, она очень красивая. — Черт, да, — вздыхает один из парней. — Будь у меня такая девушка, я бы делал для нее все, что только возможно. — Реально, — Чонгук салютует ему бутылкой. — Ну, не знаю, — возражает Юнги. — Тут на вкус и цвет, я считаю. Тем более я видел много фоток, где сравнивали ее лицо до пластических операций и после. — Девушка может делать со своим лицом и телом все что угодно, дебил, — ворчит женский голос. — Главное, чтобы это нравилось ей самой, а не каким-то там укурышам, которые только и могут, что за компьютером яйца высиживать круглые сутки. — Эй, это ты про меня сейчас? — усмехается Юнги. — Частично. — Сучка. — Не за что, Юнги-я. — Бля, но слушайте, — прерывают их, — уверен, что секс с ней — это чертово волшебство, вне зависимости от операций и прочего. — Боже, Сону, — тут же в отвращении растягивают ребята. Тэхен недовольно морщится. — Отключите его, господи, — усмехается Чонгук, делая очередной глоток пива. — Ну а что? — восклицает парень. — Это правда. Из-за этой изоляции я остался в доме родителей, и единственное, что теперь может меня порадовать, это моя же рука. — Чонгуку хотя бы повезло: у него есть тот, кто сможет протянуть руку помощи. — Ой, блять, заткнись, — раздраженно вздыхает Чон. — Что? Тэхен не ведется на твои чары? — Он, вообще-то, все еще здесь. Чонгук вновь поворачивает ноутбук в сторону. Тэхен натянуто улыбается неловко притихшим молодым людям. — Я уже повелся однажды и застрял здесь с ним из-за облака, — тихо признается он. — Серьезно? — усмехается пара парней. Тэхен кивает. — Так вы, типа, решили потрахаться без обязательств, а теперь живете под одной крышей как женатики? — предполагает Юнги. — Именно, Шерлок, — ворчит Чонгук, начиная делать очередной косяк. — Дерьмово. Тэхен невольно подмечает кучу окурков в пепельнице, после скользит сосредоточенным взглядом по Чону и, задерживаясь на его непослушных татуированных пальцах, скручивающих тонкую бумагу, возвращается к друзьям парня. — Надеюсь, он там тебя еще не заебал? — сочувственно интересуется Чимин. — Обычно он носится везде, как в жопу ужаленный, так что ему теперь туго приходится в четырех-то стенах. — Нет, все в порядке, — отвечает Тэхен. — Единственное, что меня беспокоит, это постоянный запах его травки, но он отдал мне свою спальню, так что я не так сильно чувствую его там. — Эй, Чон, — обращается Сону, — а чего ты ему комнату Чонсока не отдал? Все равно он уже давно- — Заткнись, — прерывает Чонгук. — Это никого не ебет. Комната закрыта. — Окей, — неловко тянет парень. — Кстати, Гук, ты много куришь в последнее время, — замечает девушка. — Да нормально, — Чонгук отмахивается дымящимся косяком в руке. — Уверен? — Да-да. Но мои запасы кончаются. Осталось около пяти граммов, но мне кажется, что я запрятал парочку пакетиков в кладовой. Не знаю... Нужно проверить. — Интересно, травку можно будет заказывать в интернете? И смогут ли ее доставлять, как обычные посылки? — Понятия не имею, — Чонгук глубоко затягивается, продолжая приглушенно: — Но им реально стоит подумать над этим. Я не вынесу сидеть на жопе ровно без этой штуки, — он кивает на раскрытый пакетик, лежащий на столике. — Аналогично, — обреченно соглашается Сону. — Вы, ребята, неисправимы, — вздыхает девушка. — Так что, мы так и будем сидеть и обсуждать эту сраную изоляцию? Может, устроим вечеринку по Скайпу? — Врубим одинаковую музыку и будем голосить в динамики? — смеется Юнги. — Почему нет? — она пожимает плечами. — Я за, — с улыбкой соглашается Чонгук. — «no tears left to cry»? — предлагает он, включая музыкальный центр с колонками. — Ох, это же Ариана Гранде? — Именно, — усмехается Чимин. — Да! — восклицает Сону. У всех молодых людей включается начало одной и той же песни, и они, вставая с места, начинают голосить знакомый им всем куплет. Тэхен хмурится от громкости музыки и коротко вздрагивает, когда Чонгук неожиданно склоняется к его уху, предлагая: — Потанцуешь с нами? Тэхен исподлобья смотрит в его большие глаза с расширившимися зрачками, коротко вдыхает сладковатые остатки дыма и, качая головой в отрицании, бормочет: — Н-нет. Я пойду к себе. — Уверен? Ты там постоянно сидишь. Отвлекись хоть на немного. — Нет, все в порядке. Чонгук бегло оглядывает все его лицо и, кривя губы, сдается. — Как хочешь. Он отходит от дивана и, начиная танцевать, раскатисто вопит в потолок столь полюбившуюся ему песню. Вместе с друзьями он поет задорный припев, и Тэхен, не находя себе места на этом воображаемом празднике беззаботного веселья, неспешно уходит в спальню. Он выбрасывает коробку от рамена в мусорное ведро, берет свой телефон и найденные в комоде наушники и, забираясь под одеяло, пытается заглушить Ариану Гранде из гостиной более привычным ему Конаном Греем. Ему нравится чувствовать себя сейчас так, будто, отказываясь от веселья, он не упускает чего-то важного. Это прошло лишь в двадцать два, когда совесть наконец перестала грызть его каждый раз, когда он менял посиделки с одногруппниками на долгие единения с собственной фантазией перед холстами дома. У него пропало это острое, гложущее ощущение того, что он выпадает из общей реальности и не соответствует нормам. В конце концов, он выбрал собственные нормы, подходящие лишь ему. И только благодаря этому смог познать настоящий комфорт жизни. Так что он не хотел изменять себе. Ни ради чего-либо. Пурпурные блики красиво играют на его загорелой коже, когда он, ворочаясь, ложится лицом к большому окну. Пробиваясь сквозь тонкий тюль, они оседают на его плечах и щеках, мнимо обжигая. Тэхен вытягивает руку навстречу свету облаков и перебирает пальцами в воздухе, играясь с рассеянными лучами. Когда-нибудь это закончится, верно? Когда-нибудь небо вновь станет голубым, а Тэхен сможет выйти на улицу и вернуться домой. Он снова будет заниматься картинами в мастерской по вечерам, а утром мчаться в детскую художественную школу на занятия по искусству с малышами лет пяти. Когда-нибудь все встанет на свои места, и они с Чонгуком разойдутся в разные стороны, выбрав совершенно противоположные жизненные дороги, так? Они слишком разные. То, что им пришлось вот так вот застрять в одной квартире, больше похоже на сюр, чем на веление судьбы, но... Едва сгибая пальцы, Тэхен видит, как с ними переплетаются другие: грубые, узловатые и с татуировками до самых ногтей. Они цепляются уверенно и крепко, прямо как в ту злосчастную ночь, которую Тэхен никак не может забыть. Он одергивает руку, и странное видение, мгновенно расплываясь в розовом тумане, исчезает. — Вот черт.4
— Хэй, Намджун-хён. — Привет, Тэхен-а, — тепло раздается в трубке. Тэхен вмиг не сдерживает тонкой улыбки и, удобнее усаживаясь на подоконнике в спальне, принимается отвлеченно теребить кайму тонкого тюля. — Как ты, Тэ? С тобой все в порядке? Ты в безопасности сейчас? — Да, хен. Все нормально. — Ты дома? — Эм, — Тэхен выдерживает недолгую паузу, — нет. Так вышло, что я не успел добраться до дома из-за определенных обстоятельств. Намджун в трубке также смолкает на пару секунд, а после с явным волнением в голосе спрашивает: — У тебя точно все в порядке? — Да, хен, — Тэхен вздыхает. — В ночь перед тем, как мир накрыли эти облака, я решил выбраться из мастерской в бар. Просто пропустить пару бокальчиков и сразу вернуться домой. Но я не смог контролировать себя — перебрал с текилой и напился — и в итоге переспал с незнакомцем. Теперь мы с ним живем в его квартире из-за изоляции. — Вот черт... Но этот парень, он адекватный? Не донимает тебя? — Нет. Мы сразу обусловились, что эта ночь была не чем иным, как обыкновенной случайностью. За эти две недели мы даже не поговорили нормально ни разу. Быть может, позавчера обсудили проблемы дистанционной работы, и все. — Так, это хорошо? — Да, — неуверенно бросает Тэхен, задерживая взгляд на объемных розовых облаках на небе. — Он выделил мне свою спальню, и теперь я думаю лишь о том, когда смогу заказать холсты и краски. — Ох, Тэхен-а, — Намджун коротко посмеивается. — Тебе, наверное, тяжело без рисования сейчас, да? — Ты бы знал, хен, — Тэхен улыбается. — У Чонгука в квартире есть запас неплохих книг, и пока я заглушаю желание рисовать чтением, но уверен, скоро мне перестанет хватать этого и я начну сходить с ума. — У нас уже наладили доставку еды. Кое-как протянули по всему городу герметичные трубы и с помощью дронов пускают по ним посылки. — У нас тоже, но доставка пока открыта лишь для предметов первой необходимости, типа лекарств и продуктов. В первый раз лезть за коробками было страшно, но сейчас это уже становится привычным. Кстати, где ты теперь? В последний раз, когда мы созванивались, ты был в Европе. — Я в Гамбурге сейчас. В гостиничном комплексе. — У тебя там все хорошо? — Да, — тянет Намджун, кажется, осматриваясь. — Живу в большом номере с двумя комнатами. Персонал домика быстро закрыл все двери и окна, так что мы тут можем выходить в коридоры, общаться с другими постояльцами. Недавно нам даже устроили большой совместный ужин. На последнем этаже живет какой-то очень заносчивый нувориш, который любит все эти душевные единения в минуту всенародного несчастья, если ты понимаешь, о чем я. — О да, — Тэхен пропускает смешок. — Я рад, что с тобой все в порядке. Я очень скучал по тебе в последнее время, хен, — тихо признается он. — Тэхен-а, — грустно тянет Намджун, — я тоже по тебе сильно соскучился. Как твои родители? Как бабушка? — Нормально. Они сейчас в доме в безопасности. Вместе с ними застрял врач, который наблюдал за бабушкой, так что, думаю, она под присмотром. В последний раз мама говорила, что ее давление пришло в порядок. — Ну и отлично. Скорее бы эта изоляция уже закончилась. Вид из гостиницы мне открывается, конечно, прекрасный, но я больше всего на свете хочу вернуться в Сеул сейчас. — Было бы круто, если бы мы с тобой сейчас застряли в родительском доме, да? — Снова принялся бы рисовать мои портреты? — Возможно, — губы Тэхена трогает легкая улыбка. — Ты все равно их никогда не понимал. — Потому что ты не рисуешь лицо. — Портрет — это не всегда лицо. Иногда вещи, принадлежащие человеку, отражают его внутренний мир гораздо ярче, чем внешние параметры. Вспомни стулья Ван Гога. Например, тот, что с трубкой¹. Это определенно портрет самого Ван Гога, хен. Сиденье, на котором лежит трубка, даже похоже на его бороду. Или кресло его товарища Гогена со свечой². Это тоже портрет. Почти все натюрморты Ван Гога — это метафорические автобиографии. — Почему ты часто сравниваешь свое творчество с творчеством Ван Гога? Ты же работаешь в совершенно отличных от его техниках. Тем более Ван Гог, прежде чем стать художником, перепробовал кучу профессий: от учителя до миссионера. У него не было художественного образования, и он оправдывал некоторые свои неумения простым «я художник, я так вижу». Ты же с самого детства все свое свободное время отдавал рисованию и уже в восемнадцать нашел уникальный стиль. — Я сравниваю не наше творчество, а наши с ним образы мысли. — Но Ван Гог был сумасшедшим, Тэ. В честь него даже намеренное причинение боли в психиатрии назвали «синдромом Ван Гога». Из-за этой истории с отрезанным ухом. — Кто знает, может, я тоже немного не от мира сего, — задумчиво предполагает Тэхен, продолжая рассматривать облака за окном. — Да хватит тебе наговаривать. С тобой все в порядке. Они смолкают. — В любом случае, как только эти облака исчезнут, я первым же рейсом вернусь домой, — обещает Намджун уже, видимо, на прощание. — И ты нарисуешь с меня столько портретов-стульев, сколько твоя душа пожелает, хорошо? — Конечно, хен, — Тэхен опускает взгляд на свои колени, прижатые к груди. — Буду ждать тебя. — Давай, Тэхен-а. Мне пора на обед. Держись, хорошо? Скоро получишь холсты и краски и будешь рисовать вдоволь. Обязательно отправляй мне фотографии картин позже, договорились? — Конечно. Пока, Намджун-хен. — Пока, Тэ. Тэхен отнимает телефон от уха и, нехотя завершая вызов, упирается затылком в оконную раму позади. Он всегда хотел, чтобы у него был родной брат. Многие одноклассники и друзья из художественной школы, которые жили в шумных многодетных семьях, твердили ему, что он должен радоваться подобному одиночеству, но Тэхен не слушал их. Ему, такому тихому и замкнутому, почти всегда была необходима твердая опора — человек, способный поддержать в трудную минуту и разогнать страшные мысли из еще неокрепшего сознания. Однако, когда родители уже собрались было завести второго ребенка, бабушка Тэхена неожиданно заболела: перестала узнавать родственников, стала забывать выключить плиту после готовки или свет в комнате, начала замыкаться в себе и неопределенно молчать на какой бы то ни было вопрос. Понятное дело, что здоровье несчастной женщины вмиг стало единственной заботой взрослых. Желания подрастающего Тэхена тогда отошли на второй план, но обиды держать Ким не хотел: наоборот, вместе с родителями он часто приезжал в дом к бабушке и терпеливо разговаривал с ней, рассказывая разные истории из школы. В конце концов, его воспитывали не эгоистом, а хорошим, послушным мальчиком, поэтому модели поведения этой он искренне старался соответствовать. А в семнадцать он познакомился с Намджуном. Тогда, после очередного показа итоговых работ в школе искусств, этот высокий широкоплечий молодой человек предложил Тэхену впервые выставиться в настоящей галерее. За короткими переговорами Тэхен успел найти в Намджуне родственную душу. Несмотря на то, что мужчина был старше его на целых десять лет, он понимал все его подростковые тревоги и проблемы, находя для них самые верные решения. Они общаются почти одиннадцать лет и за все это время не ссорились ни разу. Намджун часто уезжал на заработки и выставки за границу и, возвращаясь, всегда первым делом мчал в дом Кимов, чтобы вместе с Тэхеном обсудить их жизни в скромненькой мастерской младшего. Тэхен ждал его из раза в раз с тем же трепетом, с каким встретил впервые, еще будучи юнцом. Пожалуй, ближе человека у него не было. Тэхену до боли в груди сейчас хотелось поскорее избавиться от этого мнимого одиночества, в которое он окунулся с головой еще две недели назад. Розовые блики вновь окрашивают его поникшее лицо в собственные оттенки, но более не завораживают — лишь угнетают, нагоняя тоску по дому. В действительности, было бы просто прекрасно вдруг оказаться в родной студии наедине с извечно улыбающимся теплым хеном, который бы несомненно помог ему справиться с этими тревожащими мыслями. Тогда бы он вновь взял в руки кисти и начал рисовать, прислушиваясь к тихим советам Намджуна. Он бы вернулся в прежнюю обстановку, помогавшую ему отвлечься от простых жизненных забот. Смог бы расставить все по полочкам в голове. Однако Тэхен все еще тут — в чужой квартире, где ему, кажется, никогда не будет места. Он чувствует холод в груди и, тяжело вздыхая, невольно растирает замерзшие ступни пальцами. Его руки и ноги постоянно покрываются мурашками озноба в этом неуютном жилище, но Тэхен не удивляется: вне дома всегда холоднее. В гостиной подозрительно тихо: там не раздается даже шагов по привычке бродящего из угла в угол Чонгука. Тэхен задумчиво поглядывает на закрытую дверь спальни, закусывает нижнюю губу и, слезая с подоконника, решает наконец выйти из своей скромной темницы. В квартире светло. Стены по-прежнему слабо окрашены пурпуром, и Тэхен, шагая к дивану, оглядывает обстановку так, будто видит ее впервые. Чонгук, сидящий на полу возле журнального столика, на него внимания не обращает, сосредоточенно смотря новости по телевизору. Тэхен почти бесшумно падает на мягкие подушки софы и, подпирая голову кулаком, также вслушивается в свежий репортаж. Ведущий — молодой парень, очевидно, застрявший в телестудии из-за облака, — с натянутой улыбкой приветствует жителей Сеула, после рассказывает о том, как успешно правительство страны справляется с большинством глобальных проблем, вызванных всеобщей изоляцией, и передает слово подключившемуся к эфиру мужчине в выглаженных рубашечке и пиджаке. — Меня зовут Пак Хенсик, и я являюсь заведующим кафедрой психологии в Сеульском Национальном университете, — представляется он. — В настоящее время мы вынужденно столкнулись с проблемой, столкнуться с которой, вероятно, не ожидал никто. Уже почти месяц мы сидим взаперти в своих домах наедине со страхом и пугающими нас мыслями. Наши близкие находятся вдалеке от нас, и мы не имеем возможности встретиться с ними как прежде, однако, друзья, я призываю вас не волноваться и верить в лучшее будущее. За все время существования человечества еще не было ни одного апокалипсиса, которому удалось бы сломить и уничтожить нас. Так давайте же будем, как и прежде, держаться вместе и смотреть лишь вперед — в счастливое, свободное от оков облака будущее. — Ахуеть как воодушевляюще, — бурчит Чонгук, будучи совершенно не впечатленным. Тэхен, коротко усмехаясь, согласно кивает ему. Он берет пульт, чтобы переключить надоедливые новости на что-нибудь более нетривиальное, но натыкается на очередной репортаж, содержащий в себе кадры с камер наблюдения из маленького магазинчика. Группа людей, к несчастью, застрявшая среди полок с продуктами, отчаянно дерется за остатки еды. Ожесточенная борьба там сопровождается криками и жертвами, отползающими от толпы с поджатыми руками и ногами. После на экран выводят записи из холла токийского университета, где один из студентов, не выдержав изоляции и голода, безжизненно шагает прочь за главные двери и всего за пару мгновений умирает от испарения облаков, охватывающих его тело. Все это транслируется без единого лишнего слова от диктора, в полном молчании, нагнетающем и так напряженную обстановку. — Блять, какого черта ты включил это? — тут же вскипает Чонгук. Он нервно вырывает из рук растерявшегося Тэхена пульт и, выключая телевизор, с дрожью в голосе шепчет: — Вот же пиздец. — Эй, — Тэхен взволнованно хмурится, — все в порядке? — Отъебись от меня, — рявкают в ответ. Тэхен хмурится пуще прежнего и скользит взглядом на трясущиеся пальцы парня, вытаскивающие из какого-то журнала заложенные туда остатки травы. Пакетик оказывается почти пустым, и Чонгук вновь матерится себе под нос, принимаясь раздраженно перебирать страницы других журналов в поисках хотя бы пары граммов. То, что с ним не все в порядке, Тэхен понимает легко. Собственно, так же легко, как и то, что Чонгук переживает эту изоляцию не настолько беззаботно, как казалось Тэхену изначально. Странно, но за все это время Чонгук ни разу не проявлял свою тревогу открыто. Все, что он делал, так это постоянно курил травку, смотрел фильмы по телевизору и болтал со своими друзьями в Скайпе. Поэтому Тэхен считал, что он в норме. Но сейчас Чонгук был определенно не в норме. Не находя ни капли из запрятанных остатков легкого наркотика, он вскакивает с пола и принимается шариться по всем полкам в гостиной. На его лбу выступает испарина, а руки продолжают мелко потрясываться, когда ему не удается отыскать желанный пакетик или сверток ни в книгах, ни в вазах, ни в декоративных горшках. Он обхватывает голову руками и, прикрывая глаза, выдыхает: — Вот же дерьмо. Эй, — неожиданно обращается к Тэхену он, — не помнишь, где я мог траву запрятать? — Мне-то откуда знать, — Тэхен пожимает плечами. — Блять. Посмотрю на кухне. Он спешно скрывается в нужном проходе. Тэхен растерянно провожает его спину взглядом и бездумно осматривает наведенный беспорядок вокруг. Он никогда ранее не был зависим от чего-либо. Тревога редко охватывала его сознание настолько, чтобы ему приходилось в панике глотать седативные или искать успокоение в нелегальных препаратах. Для того, чтобы отвлечься от окружающего его хаоса, Тэхен с головой погружался в творчество. Иногда — заглушал страх бокалом крепкого алкоголя, но все же старался им не увлекаться, чтобы не подсесть. У Тэхена есть выдержка и выработанный с годами самоконтроль. У Чонгука же, судя по всему, есть лишь адская паника, с которой он, очевидно, не умеет бороться. Все, что он умеет, — это крутить ровные косяки и, забываясь, думать, что у него все в порядке. Но дурман не вечен. Так что единственное, что помогает Чонгуку продлить приятное умиротворение, — его сладкая зависимость, о существовании которой он, вероятнее всего, даже не подозревает. Тэхен напряженно следит за тем, как судорожно Чонгук, возвращаясь в гостиную, пытается отрыть что-то в полках низкого комода, и, неожиданно ловя озарение, косится в сторону кладовой. — Я в туалет, — зачем-то оповещает он. Чонгук даже не слышит его, так что, вскакивая с дивана, Тэхен шагает в скромную комнатку в самом конце узкого коридора. Там жутко темно. Всюду стоят ящики с инструментами, остатки стройматериалов и старые коробки, подписанные размашистым «Чонсок-а». Тэхен осторожно пробирается сквозь кучу этого хлама и напрягает голову, пытаясь придумать, где здесь могут быть спрятаны запасы травки. Он бегает взглядом по всему помещению и, замечая потертую шкатулку, стоящую на одной из полок, решает проверить именно ее. И интуиция не обманывает его. Только приоткрывая крышку, он вмиг натыкается подушечками пальцев на гладкую поверхность до отказа набитого пакетика. Его сердце неприятно сжимается — в конце концов, Тэхен впервые в жизни касается чего-то подобного, — однако он не теряет времени и, выходя обратно в коридор, на всякий случай разглядывает найденную заначку на свету. В действительности — обыкновенная травка, подобная той, что он видел у Чонгука ранее. Продолжая вертеть находку в руках, он медленно шагает в гостиную и обращает на себя внимание тихим: — Ты не это, случаем, ищешь? Чонгук тут же оборачивается к нему и, замечая желанный пакетик, облегченно выдыхает. — Черт, братан, ты меня спас. Он начинает идти навстречу Тэхену с протянутой вперед рукой, но Тэхен вдруг сжимает сверток в кулаке, отрезая: — Ты его не получишь. — Что? — Чонгук тормозит. — О чем ты? Отдай мне мою траву. Он вновь тянется к нему рукой, но Тэхен отступает, присаживаясь на диван и скрещивая ноги. — Нет. Чонгук смотрит на него с полным замешательством во взгляде, но, все еще не воспринимая подобные угрозы всерьез, говорит: — Тэхен, просто отдай мне пакет. Пожалуйста. Он мне нужен. Тэхен с комком в горле оглядывает покрасневшие глаза парня, его бледную кожу лица и темные синяки, окрасившие собой нижние веки. Всего за две недели Чонгук из здорового, привлекательного парня превратился в ебаное привидение, снующее по квартире безликой тенью. Его тело охватила безмерная усталость, а затуманенный сладким дымом разум — никуда не исчезающая паника. Тэхен в очередной раз замечает его подрагивающие кончики пальцев и, выставляя пакетик с травкой перед своим лицом, выдает: — Раз его нашел я — то теперь он мой. И просто так ты его не получишь. — Какого... — потерянно лепечет Чонгук, но, тут же ориентируясь, спешит спросить: — Чего ты хочешь? — Сделаешь все ради этого дерьма? Чонгук гулко сглатывает. Он не кивает в согласии, не говорит четкого «да», но Тэхен видит по его замыленному взгляду, направленному исключительно на желанный наркотик, что, черт возьми, да — он готов сделать все. «Отвратительно», — устало усмехается Тэхен про себя. — Тогда раздевайся. Чонгук смотрит на него всего пару секунд, явно пытаясь понять, всерьез ли ему сказали это или нет, а после обессиленно стягивает с себя футболку и шорты. Он продолжает молчать, но Тэхен замечает, как его глаза наполняются полным разочарованием. В себе. В том, что он не может противостоять сейчас ни единому тэхенову слову. В собственной зависимости. Грудь Тэхена охватывает неприятная жалость, оседающая внутри непреодолимой горечью. Ему хочется остановиться, бросить этот несчастный пакет парню в ноги и вновь запереться в маленькой спальне наедине с книгами, но Чонгук нуждается в этой встряске. Ему нужно выбираться на поверхность, иначе он вот-вот задохнется в толще приторного дурмана. И кто, если не Тэхен, способен ему сейчас помочь. — Все? — глухо спрашивает Чонгук, опустив голову. Тэхен кривит губы и откидывается на спинку дивана, низко бросая: — На колени. Чонгук поднимает на него разбитый взгляд, смотрит прямо в глаза, выжигая бездонным отчаянием, и делает это: покачиваясь, опускается сначала на одно, а после на второе колено, покорно складывая руки на бедрах. Тэхен замечает, как его тонкие губы заражаются слезной дрожью. Наверное, неприятно, да? Тэхен знает, что неприятно. Чонгук и обладает волей прекратить все это — скажи он сейчас, что больше не прикоснется к травке, Тэхен вмиг извинится перед ним, правда, — однако он продолжает сидеть перед Кимом на чертовых коленях и, сглатывая ком в горле, бормочет: — Теперь все? Тэхен позволяет себе пораженно усмехнуться. Желание выбить из Чонгука всю дурь кулаками все больше охватывает его тело, однако он предусмотрительно сдерживается и решает, что раз начал этот спектакль, то должен идти до конца. Упираясь ладонями в подушки, он медленно разводит скрещенные ноги и, склоняя голову, указывает бровью на свой пах. Чонгук судорожно вздыхает. Он смотрит на шнурки чужих шорт, после снова Тэхену в глаза и, на секунду прикрывая веки, начинает послушно ползти ближе к дивану. Его трясущиеся влажные от пота ладони опасливо ложатся на тэхеновы бедра. Они оглаживают ровную кожу и прерывисто скользят к низу живота, вызывая у парня неподходящий ситуации трепет. Чонгук в очередной раз сглатывает и, прощаясь с жалкими остатками собственного достоинства, склоняется вперед, чтобы нежно поцеловать гладкое колено. Тэхен хмуро следит за тем, как, тихо плача, Чон продолжает мазать губами по его стройным бедрам, и мысленно чертыхается. Как только татуированные пальцы опасно поддевают резинку его шорт, он сдается и грубо хватает чонгуков подбородок, отстраняя его голову прочь. — Блять, посмотри на себя, — шипит он, склоняясь к раскрасневшемуся лицу парня вплотную. — Посмотри, в кого ты превратился. Ты, блять, зависим, понимаешь? Тебе нужно остановиться. Сколько можно заглушать ебаную панику этим дерьмом? — Тэхен трясет пакетом с травкой над его макушкой. Чонгук звонко всхлипывает, заливаясь слезами. — Проснись уже наконец! Включи голову и вернись к чертовой реальности. Мы вынужденно застряли здесь вдвоем, и я не хочу смотреть на то, как хороший человек гробит самого себя просто потому, что его не научили самостоятельно справляться с проблемами. Если тебе нужна помощь, то ты должен обращаться за ней, а не забивать очередной косяк и делать вид, что все в порядке. Услышь меня. Я тебя очень прошу. Голос Тэхена предательски ломается. Он убирает пальцы от подбородка Чонгука и, вставая с места, торопливо сбегает в спальню. Его глаза неприятно щиплет, а руки, поледенев, заражаются дрожью. Тэхен делает несколько частых глубоких вздохов, желая привести себя в порядок, однако это совершенно ему не помогает. Сердце в груди колотится, будто сумасшедшее. Всепоглощающая тоска и обида загоняют его в чертов угол, не позволяя думать о чем-то, что могло бы успокоить. Трясясь, он забирается под измятое одеяло с головой и, утыкаясь лицом в ткань подушки, закусывает подрагивающие губы. — К черту его, — уговаривает он себя. — К черту. Не нужно было лезть. Тяжелые пурпурные тучи на небе сгущаются, окутывая комнату липким сумраком. Тэхен высовывает голову из-под кучи одеяла, потерянно смотрит в окно и вздрагивает, когда о стекло звонко разбивается первая крупная капля. Громкий дождь не дает ему уснуть до самого рассвета.5
Насколько Чонгук помнил, он курил где-то с пятнадцати. Первой меж его сухих губ оказалась сигарета из отцовской пачки, за которую он впоследствии закономерно получил неплохих пиздюлей. Жестко запрещать курить ему, однако, никто не старался. Мать, правда, часто сетовала на то, что подобной привычкой он лишь угробит свой организм и посадит легкие раньше времени, но Чонгук обычно от таких нравоучений беззаботно отмахивался: один хер — все помрем. Чего воспитывать в себе синдром отложенной жизни и беречь собственный организм, если он и так когда-нибудь износится. Но, начиная с простых сигарет, торопливо выкуриваемых обыкновенно за углами школы, Чонгук не предполагал, что когда-нибудь подсядет на травку. Впервые он взял в руки косяк, когда только устроился работать в ночном клубе сразу после окончания университета. Ребята — пара забавных вышибал, охранявших вход в здание — после смены протянули ему уже подожженную самокрутку с незамысловатым «будешь?», и он, недолго поразмыслив, согласился. И после с этого дерьма больше не слезал. Легкий наркотик расслаблял мозг. Всего через пару затяжек проблемы переставали давить на нервы, а голова заметно плыла, становясь легче. Не то чтобы, конечно, у Чонгука была какая-то особенно тяжкая жизнь, которую он едва мог тащить на собственных плечах, однако ему нравилось хотя бы на несколько коротких часов пропадать из серой реальности и забываться в приятной дреме, позволяющей отвлечься буквально от всего. Он не чувствовал никакой зависимости. У него не было потребности находиться под легким кайфом постоянно. Радостные эмоции и расслабление ему приносили встречи с друзьями и работа в клубе. Травка лишь закрепляла это удовлетворяющее Чонгука состояние одинокими вечерами, будучи дополненной парой бутылок пива и новым сериалом. Но накрывшее мир облако и всеобщая паника вынудили едва забытые им страхи всплыть на поверхность. И то, что из-за изоляции он застрял не дома, а в почти незнакомой ему квартире брата, только усугубляли сложившуюся ситуацию. Быть может, если бы он все же не загляделся на красивое лицо Тэхена в баре и не повелся на его умелые попытки флиртовать, то жил бы сейчас в привычной ему комнате в доме родителей, будучи в полных безопасности и комфорте. Но он вынужденно застрял здесь — в холодной и совершенно неуютной для него квартире — с едва знакомым парнем, отлично делающим вид, будто Чонгука тут даже не существует. Тревога, не имеющая определенных причин и возникающая буквально из ничего, начала накрывать его еще в первый день изоляции. Он искренне пытался справляться с ней сам — отвлекал себя сериалами и фильмами, часто переписывался и созванивался с друзьями, — но волнение, сжимающее всю грудь, уходить прочь ни в какую не желало. И тогда Чонгук, едва того желая, взялся за травку. Поначалу наркотик помогал. Паника, вызванная очередным выпуском новостей или приблизившимся к окну облаком, проходила тут же, стоило только ему глубоко затянуться очередным косяком и сделать глоток любимого пива. Чонгук искренне думал, что держит все под контролем. Что он далеко не зависим, что делает это лишь потому, что сейчас в его жизни наступил объективно сложный период, и что непременно завяжет сразу после изоляции, но недавний поступок Тэхена буквально окунул его лицом в ледяную воду. Посмотрев в тот день на свое отражение в зеркале, Чонгук почти себя не узнал. Его взгляд, ранее выражавший хоть каплю внутреннего стремления к жизни, заметно потух, затянувшись серой пеленой некогда сладкого дыма. Он работал над своим телом почти два года, трудился над упругой горой разных мышц и в итоге всего за три недели осунулся так, будто не ел годами. Он был похож на призрака, не имеющего ни души, ни здравого разума. Обыкновенная тень, плывущая по окрашенным в розовый стенам блеклым бесполезным пятном. Стыд за самого себя окутал Чонгука так прочно, что от безысходности он проплакал в подушку почти всю ночь. Ему хотелось зайти в комнату брата, которую он обычно скрывал от глаз чужаков за закрытой на ключ дверью, лечь на узкий диванчик и почувствовать родные крепкие объятия, способные уберечь его от всех невзгод. Комната брата всегда дарила Чонгуку спокойствие. Все находящиеся там предметы были знакомы ему наизусть. Он приходил туда как минимум раз в месяц, задумчиво ходил из угла в угол, после молчаливо вытирал пыль с каждой статуэтки и рамочки и, запирая дверь, возвращался в наполненную сплошными заботами и проблемами жизнь. Обычному человеку, увидевшему эту комнату впервые, показалось бы, что ее хозяин — вполне себе здоровый человек, который ежедневно проводит за рабочим столом по несколько часов, возясь с бумагами. Но комната была мертва. Ее серые стены, некогда пестрившие плакатами и чертежами, теперь не дарили прежнего тепла и нагоняли одну лишь скорбь. Пространство не могли скрасить ни цветастые чехлы на декоративных подушках, ни фоторамки с родными сердцу снимками. Чонгук старался наполнить кабинет жизнью на протяжении долгих лет, однако после смерти брата он так и не почувствовал себя нужным здесь. Чонгук лишился самого дорогого для него человека именно в тот момент, когда он был нужен ему больше всего. Когда проблемы взрослой жизни погрузили его в себя с головой, он более не мог приехать к брату и, как прежде, уткнувшись ему в плечо, высказать все, его волнующее. У него больше не было возможности сходить с Чонсоком на пляж осенью, чтобы просто посмотреть на шумные волны. Рядом с ним больше не было того необходимого тепла, той поддержки, которые всегда помогали ему двигаться дальше. Он не помнил, как именно ему удалось смириться со столь огромной потерей. Тот период, отнявший из жизни Чонгука чертовы полтора года, проскальзывал в памяти черным пятном, не скрывающим за собой ни единого яркого кадра. Лишь сплошная угрюмая повседневность и утомляющее безделье, совсем не помогающее отвлечься от горя. Скорбь сошла с его сердца вместе с последним снегом этой весной. Чонгук только-только начал жить, а не существовать, но его против воли окунули во все эти воспоминания и боль вновь. Однако зацикливаться на подобном ему не хотелось. Честно. Чонгуку очень хотелось видеть краски вокруг, радоваться мелочам и не быть зависимым от чего бы то ни было. Слова Тэхена отдаются в его голове набатом с самого утра. Он просыпается в шесть пятнадцать без будильника и на собственное же удивление чувствует себя абсолютно выспавшимся. Тусклый сумрак, пронизанный розовым свечением густых туч, навевает тоску, но Чонгук старается не зацикливать на нем свое внимание и, дотягиваясь до журнального столика, берет в руки телефон.Чонгук
Я решил слезть с травы
Довольно резко заявляет он в общем чате с близкими друзьями. Написанное им предложение приятно отзывается в груди легкой взволнованностью. Осознание того, что он впервые в своей жизни принимает важное решение, которое, несомненно, повлияет на последующее его существование, заметно придает ему уверенности. Юнги Серьезно??Чонгук
Ага
Чимин Есть какая-то причина? Запасы кончились?Чонгук
И это тоже
Но
Мне кажется, я стал зависим от нее
Из-за стресса от изоляции и облаков
Я имею в виду
Я застрял в квартире брата, и каждый ее сантиметр напоминает мне о нем. Я не могу нормально жить здесь, постоянно видя эти ебучие облака за окнами, поэтому заглушаю постоянную тревогу травкой. И Тэхен — тот парень, который теперь живет со мной, — вчера застал меня врасплох
Чонхи Что между вами произошло?Чонгук
Я искал остатки травы вчера, потому что у меня началась паника из-за гребаных новостей, и Тэхен нашел эти остатки раньше меня. Блять, я испытал такое унижение только ради того, чтобы получить очередные пару граммов. Я просто перестал чувствовать, что контролирую свои тело и голову. В итоге Тэхен неплохо прочистил мне мозги, и я понял, что, пожалуй, пора прекращать
Сону Воу... Чонхи Я рада за тебя, Чонгук Юнги Плюсую Ты реально не в себе был последнее время Думаю, отказ от этого дерьма тебе поможетЧонгук
Надеюсь
Но обстановка квартиры продолжает давить на меня
Я специально не захожу в комнату Чонсока, чтобы не доводить себя до грани, но боюсь, меня надолго не хватит
Я слишком много думаю
Сону Но, чувак, ты же не один сейчас, так? Во-первых, у тебя все еще есть мы Ты можешь писать нам в любое время и по любому поводу Чонхи Да!!! Сону А во-вторых, рядом с тобой живет реальный человек Почему бы тебе не повеселиться с Тэхеном?Чонгук
Не знаю
Мне кажется, он не очень во мне заинтересован
То есть мы с ним даже не общались нормально ни разу
Утром после той ночи он сам расставил границы, сказал, что произошедшее между нами — не более, чем ошибка, и закрылся в моей спальне с книгами
Не думаю, что я интересен ему хотя бы как собеседник
Чимин Гук Ты же был накурен почти все это время Конечно, Тэхен не захотел сближаться с тобой Какой от тебя толк, если ты почти не соображаешь в таком состоянии? Юнги Реально Попробуй поболтать с ним сегодня Начни с благодарности за то, что он вернул тебя к жизни А там уж как-нибудь завяжется Кто знает... Может, Тэхен на самом деле заинтересован в тебе Чонхи И, может, не только в качестве обычного собеседника Сону Кстати, да По какой-то же причине он выбрал тебя в ту ночь для сексаЧонгук
Не то чтобы люди обычно заморачиваются по поводу партнера на одну ночь, знаешь
Сону В любом случае попытка не пытка, верно?Чонгук
Думаю, да
Чонхи Давай, Чонгук-а! Мы жаждем возвращения нашего задорного любознательного друга с кроличьей улыбкой!Чонгук
Боже...
Уговорили
Чонгук коротко улыбается и, блокируя телефон, бездумно смотрит в светлый потолок. Откуда-то со стороны слышатся тихие шаркающие шаги, и он тут же подбирается на месте, загнанно глядя на сонного Тэхена, вышедшего из спальни. — Доброе утро, — хрипло здоровается он с ним. Тэхен, очевидно, еще не совсем трезво соображая, долго сверлит его потерянным взглядом, а после, отмирая, отвечает тихим: — Доброе утро. Они продолжают молча смотреть друг на друга так, будто увидели впервые. Тэхен неожиданно для самого себя понимает, что, кажется, впервые встречается лицом к лицу с обыкновенным Чон Чонгуком — парнем со своими проблемами и тревогами, с неизвестными ему пока мнениями и взглядами на жизнь. Прежний Чонгук — обычно накуренный или находящийся под легким алкогольным опьянением — знатно отталкивал от себя, вызывая непроизвольное отвращение, но этот Чонгук — отрезвевший, такой потерянный в открывшейся ему реальности и отчего-то смущенный — вызывает у Тэхена кроткую улыбку. В квартире, привычно наполненной сиреневыми оттенками густых облаков, повисает тишина, никого, однако, не стесняющая. Чонгук жадно оглядывает замершего посреди гостиной Тэхена с ног до головы и только сейчас в действительности осознает, что все это время жил рядом с живым человеком — с тем, кто мог бы помочь ему, поддержать и выслушать. За последние дни он обрек себя на полное одиночество, на мнимую смерть, от которой ему ни за что не удалось бы сбежать, и забыл о том, что в соседней комнате буквально находится такой же заложник обстоятельств, способный понять его, как никто иной. Чонгук приоткрывает рот, чтобы вновь сказать что-то, но они одновременно вздрагивают, когда со стороны окна раздается грохот прибывшей посылки. Тэхен вмиг подбегает ближе к трубе, по которой к ним скатывается несколько небольших коробок, и, оборачиваясь к Чонгуку, радостно бормочет: — Наконец-то пришло. Чонгук невольно заглядывается на его искреннюю улыбку — он, кажется, видит такую впервые — и встает с дивана, чтобы также пройти к окну. — Тебе помочь? — спрашивает он, кивая на форточку, располагающуюся слишком высоко, чтобы достать до нее самостоятельно. — Эм, да. Принесешь стул? — Зачем? — Чонгук присаживается перед ним на корточки и, похлопывая по своим плечам, предлагает: — Запрыгивай. — Ты уверен? Твое тело сейчас не в самой лучшей форме, уж прости, так, может, не стоит брать на себя такие нагрузки? — Давай быстрее, — пропуская мимо ушей, требует Чон. — Мне уже интересно, что ты там заказал. Тэхен подавляет очередную легкую улыбку, неуклюже забирается к Чонгуку на плечи и накрепко хватается за его шею, когда он выпрямляется. — Устоишь? — на всякий случай интересуется он. — Да, все в порядке, — уверяет Чонгук. Для надежности он укладывает ладони на бедра Тэхена, вызывая у самого парня едва слышный вздох, и шагает ближе к окну. Тэхен взволнованно тянется руками к небольшой ручке, после неспешно приоткрывает форточку, герметично соединенную с широкой трубой, и, вытаскивая оттуда коробки, одну за одной укладывает их на подоконник. Как только он забирает последнюю посылку, Чонгук снова присаживается на корточки, чтобы Тэхен мог спокойно встать на пол. — Что ты заказал? — с интересом разглядывая посылки, спрашивает Чон. — Холст, мольберт и краски с кистями. — А как это все в такие маленькие коробки запихали? — Мольберт сборный, а холст еще не натянутый, — объясняет Тэхен. — В наборах лежат одни деревяшки и шурупы. Чонгук понятливо мычит и теряется, когда Тэхен, собирая коробки в стопку, вдруг начинает молчаливо шагать в сторону спальни. — Т-тэхен! — излишне громко зовет он. Тэхен оборачивается к нему через плечо, и Чонгук, растрачивая последние остатки уверенности, бормочет: — Ты будешь завтракать? Я хотел сделать сэндвичи с омлетом. — Я же говорил — я не ем по утрам, — отрезают в ответ. Чонгук вмиг понуро кивает, опуская взгляд, и Тэхен, смягчаясь, добавляет: — Но ты можешь сделать мне кофе. Если тебе не трудно. Чонгук вмиг улыбается и кивает: — Хорошо. — Я буду в спальне. Оповещает напоследок Тэхен, скрываясь в комнате. Долгожданные посылки вызывают в его пальцах легкое покалывание. Он с предвкушением вскрывает все коробки и, доставая из них детали для сборки мольберта и холста, принимается знающе соединять друг с другом длинные деревянные перекладины. Боже, Тэхен действительно так давно не рисовал. Для такого фанатика своего дела, как он, подобный перерыв в любимой деятельности можно смело приравнять к страшной пытке. Его голову давно разрывало от постоянных идей для картин, и сейчас, глядя на готовый хлопковый холст, слепящий его своей девственной белизной, он даже не знает, за что взяться в первую очередь. Чистая ткань манит Тэхена к себе, будто просит нанести хоть каплю краски, и Тэхен сдается под натиском собственного желания: выдавливая на приспособленную под палитру плоскую тарелку несколько оттенков масляной краски, он смешивает пару цветов плоской кистью и порывисто накладывает на холст первый мазок. Шорох жесткой щетины о ткань отзывается в его сердце долгожданным трепетом. Тэхен завороженно смотрит на созданное им яркое пятно краски и пытается быстро сообразить, как вписать его в будущую композицию. Он еще не знает, что именно нарисует, но отчего-то думает, что это непременно станет чем-то прекрасным. От серьезных размышлений его отвлекает стук в дверь. Тэхен выглядывает из-за края холста и, замечая несмело входящего в комнату Чонгука, поджимает губы. — Я сделал тебе кофе, но он без сахара, — оповещают его, показывая чашку в руке. В другой руке Чонгук держит блюдце с сэндвичем и, ставя его на стол неподалеку, тихо говорит: — Вдруг все же проголодаешься. Я приготовил слишком большие порции и не смог съесть два, так что решил оставить тебе. — Спасибо. Тэхен забирает у него горячий кофе и, делая долгий глоток, в наслаждении прикрывает глаза. Пожалуй, это лучшее его утро за последние три недели. — Ты уже что-то рисуешь? — интересуется Чонгук, присаживаясь на край кровати. — Эм, не то чтобы рисую, — Тэхен усмехается, — просто балуюсь. — Я, — неуверенно начинает Чон, — могу посмотреть? — Как я рисую? — Да. Тэхен удивленно глядит на него несколько долгих секунд, а после пожимает плечами, бросая: — Почему нет? Конечно. — Спасибо, — Чонгук скромно улыбается. — Да не за что. Тэхен вновь усмехается и, разбавляя излишне яркую голубую краску белой, принимается наносить на холст новые осторожные мазки. Чонгук заинтересованно посматривает на него исподлобья, кажется, боясь сделать хоть один излишне громкий вздох. Между ними повисает очередная тишина, нарушаемая тихим шелестом кистей. Тэхен чувствует на себе глубокий взгляд парня и едва сдерживается от того, чтобы растянуть свои губы в глупой улыбке. Это видится ему странным — то, что Чонгук ни с того ни с сего начал проявлять к нему такие внимание и интерес, — но не вызывает у него ни капли отвращения. Скорее, наоборот — возрождающиеся искринки в чужих глазах подозрительно радуют ему душу, наполняя ее теплом. Несомненно, Тэхену приятно осознавать, что он смог повлиять на Чонгука и помог ему хотя бы частично вернуться к жизни, однако образовавшееся напряжение между ними тревожит его до сих пор. Он бросает на замершего Чонгука мимолетный взгляд и, замечая стороннее желание сказать что-то, вопрошающе приподнимает бровь. — Ох, я, — Чонгук коротко смеется, — прости, я пялился. — Ничего страшного, — говорит Тэхен, продолжая рисовать. — Просто я никогда не видел художников и то, как они рисуют, так что, — Чонгук мнется на месте, — мне интересно. — Ты можешь посмотреть поближе, если хочешь. — Правда? — Тэхен кивает в согласии. — Спасибо. Чонгук скромно двигается на кровати ближе к холсту и задумчиво смотрит на кучу цветастых мазков краски. — Что это? — спрашивает он, склоняя голову вбок в попытке понять изображение. — Пока просто набросок. Можно сказать, фон, на котором я после буду рисовать что-то более четкое. — Оу, слава богу, — усмехается Чонгук. — О чем ты? — Я-то думал, что отупел настолько, что перестал видеть очевидное. — Нет, — Тэхен смеется ему в ответ. — Все в порядке. Пока что даже я не совсем вижу то, во что все это превратится. Но, думаю, окончательный результат более ясным для тебя не станет, уж без обид. — Почему? — У меня свой стиль, понятный немногим. Некоторые знакомые искусствоведы сравнивают мое нынешнее творчество с поздними работами Луиса Уэйна. — Что за Луис Уэйн? — Английский художник анималист. Он рисовал котов всю свою жизнь. Делал иллюстрации к детским рассказам, поздравительным открыткам и календарям. В год он мог нарисовать более шестисот рисунков. Он также внес огромный вклад в общество по защите животных. Раньше у англичан-простолюдинов было одно развлечение: они помещали уличных котов в мешки и выбрасывали их в реку, в действительности считая подобное живодерство забавой. Луис Уэйн же с помощью изображений своих забавных котиков популяризовал содержание животных дома. За несколько лет на улицах Англии исчезло больше половины бродячих котов. — Он изображал только котов? — Иногда рисовал сов и некоторых других животных, но в основном именно их, да. Его жена была смертельно больна, и он специально завел кота, чтобы хоть как-то скрашивать ее последние дни. Они на самом деле были очень важны для него. — И в чем же ваше сходство? Ты тоже рисуешь котов? — Нет, — Тэхен снисходительно улыбается, набирая побольше краски на кисть. — У Луиса Уэйна была шизофрения. Когда он еще мог соображать адекватно, то рисовал простых животных, которые выполняли различные действия, обычно присущие человеку. Но после, кажется, сорока заболевание обострилось. Его мать занималась разработкой узоров для турецких ковров, и, я думаю, именно это повлияло на его творчество в тот тяжелый период. В интернете довольно легко найти фотографию³, состоящую из шести картин Уэйна, расположенных в хронологическом порядке и показывающих то, как прогрессировала его шизофрения. Ты можешь загуглить сейчас, чтобы понять, о чем я говорю. Чонгук послушно достает из кармана шорт телефон, что-то недолго ищет там и, усмехаясь, говорит: — Реально странные картины. Какие-то котики-невротики. Тэхен также усмехается, кивая. — Так вот, насчет моего творчества. Я думаю, что получаю на выходе что-то вроде этих котиков-невротиков Луиса Уэйна. Мало кто может увидеть в моих любимых картинах то, что я там на самом деле изобразил. Но это лишь часть моих работ. Причем довольно незначительная. Зачастую я работаю на заказ и рисую вполне себе понятные пейзажи или портреты. — Но любишь именно те, которые понимаешь лишь ты сам? — предполагает Чонгук. — Да, — тихо соглашаются в ответ. Тэхен слабо улыбается догадливости парня и, продолжая рисовать, объясняет: — Проблема моего творчества в том, что я не умею выражать чувства в принятой всеми манере. Например, если художник захочет изобразить любовь, он нарисует целующуюся пару. Я же, по мнению многих, рисую обыкновенную кляксу, которая не похожа даже на живое существо, не говоря уже о чувстве любви. Поэтому иногда мне приходится подстраиваться под клиентов и рисовать по их идеям. — В жизни у тебя так же? — неожиданно интересуется Чонгук. — О чем ты? — Ну, с выражением чувств? Тэхен задумчиво оглядывает Чонгука и, порывисто улыбаясь, возвращается к работе с холстом. — Возможно, — едва слышно отвечает он. — Знаешь, у моего отца в кабинете дома висит одна картина, которая реально хорошо отражает чувство любви. — Что за картина? — Я не знаю автора и названия, потому что не разбираюсь в этом, но там нарисованы целующиеся мужчина и женщина. Сама картина в основном желтая. — Ох, наверное, это «Поцелуй» Гу́става Климта⁴. Эта его работа довольно популярна. — Возможно. Но картина очень красивая. С позолотой и все такое. — А у твоего отца хорошая копия, — Тэхен кривит губы. — Тебе действительно нравится эта картина? — Да, — Чонгук часто кивает. — Мне нравится, что на заднем фоне там нет ничего лишнего. Как будто они целуются, находясь в космосе или вроде того. — Это была изначальная задумка, да. Этакая внеземная любовь. Ты знал, что есть целых три версии создания этой картины? — Нет, — Чонгук улыбается. — Расскажешь? — Конечно, — Тэхен смолкает ненадолго, чтобы выдавить на тарелку еще несколько цветов, после смешивает пару оттенков и, оставляя на холсте очередной мазок, начинает: — По первой версии считается, что на картине изображен сам Климт со своей музой. Эмилия Флёге была хорошей подругой художника и работала моделью и швеей. Вообще, творчество Климта довольно откровенное, я бы даже сказал — эротическое, потому что изначально он рисовал всех своих персонажей полностью обнаженными. А Эмилия Флёге помогала ему продумывать одежду. Но их отношения почти никогда не заходили за рамки дружбы. Женщина, конечно, пыталась пару раз намекнуть Климту на брак, но Климт был против. В итоге он решил изобразить такие их теплые отношения на картине. Но эта версия не кажется мне особо достоверной. — Почему? — Климт не рисовал самого себя. — Понятно. — Вторая версия более прозаичная. Однажды в мастерскую к Климту пришел один граф. Он собирался сделать предложение своей возлюбленной и попросил художника нарисовать такую картину, которая одной только своей красотой заставила бы девушку ответить ему заветное «да». Климт согласился и приступил к картине, имея на руках один лишь небольшой медальон с фотографией избранницы графа. Погрузившись в работу, он понял, что испытывает крепкую симпатию к незнакомке, которую никогда не видел вживую. Его чувства к ней достигли такого апогея, что он не позволил себе нарисовать полноценный поцелуй в губы и даже не изобразил лицо графа, потому что испытывал жуткую ревность. — И в итоге они встретились и поженились? — К сожалению, нет. Через некоторое время стало известно, что возлюбленная графа ответила на его предложение согласием и они сыграли свадьбу. Третья же версия наименее поэтичная, потому как рассказывает о довольно запретных чувствах. — Разница в возрасте? — Именно. Климт был довольно известен в разных сообществах деятелей искусства и близко общался с одним художником Эмилем Шиндлером. У этого художника была тринадцатилетняя дочь Альма, которая влюбилась в Климта с первой же их встречи. Но, когда Климт начал оказывать ей знаки внимания, она опомнилась, сказала ему, что не может позволить себе столь близкое общение со взрослым мужчиной ввиду своей непорочности, и в качестве извинения подарила Климту один единственный поцелуй в щеку. И вот Климт был настолько очарован и впечатлен этим поцелуем, что решил посвятить ему целую картину. — Получается, все три версии говорят о какой-то особенной любви? — размышляет Чонгук. — То есть о чувстве исключительно платоническом. — Да. Именно поэтому эта картина так выделяется среди прочих, написанных Климтом. Среди всей этой возвышенной эротики неожиданно появляется такой вот чистый, полный светлых намерений поцелуй в щеку. Картина почти сияет от сусального золота, и первое, что приходит на ум человеку при ассоциации с золотыми картинами, это иконы. То есть «Поцелуй» Климта — это что-то святое, внеземное, космическое, как ты ранее заметил. Его картина — это ода к любви. Наверное, она и есть любовь в чистом ее виде. И, на самом деле, я мечтаю когда-нибудь нарисовать что-то такое же чувственное, наполненное любовью или хотя бы симпатией. — Думаю, у тебя обязательно получится, — вдруг приободряет его Чон. Тэхен удивленно смотрит в его чистые большие глаза и, скромно поджимая губы, опускает голову. — Надеюсь, — бросает тихо он. — Просто это тяжело: пытаться изобразить чувства, которых ты никогда не испытывал. Чонгук хмурится. — Стой, ты никогда не влюблялся? — Нет, — усмехается Тэхен. — А как же детский сад, школа? Разве тебе никто не нравился в детстве? — Для понятия любви у меня есть довольно жесткие границы, и такие мелкие влюбленности в них не входят. — А что тогда в них входит? Тэхен задумывается, оглядывая окрашенные в розовый стены. — Что-то вроде чувств с той картины Климта, наверное. Для меня любовь — это очень особенное явление, и я никогда не хотел растрачивать себя на ложные симпатии. Я думаю, если уж я и влюблюсь в кого-то однажды, то это будет чем-то из разряда «раз и навсегда». — О боже, ты и вправду такой художник. Романтики в тебе хоть отбавляй. — Что есть, то есть. Тэхен пожимает плечами. Чонгук мельком поглядывает на его холст, рассматривает все еще не понятные ему очертания будущего рисунка, после с невиданным для него теплом скользит взглядом по задумавшемуся Тэхену и, улыбаясь, говорит: — Я мешаю тебе со своими расспросами, да? — Да нет, — Тэхен пожимает плечами. — Все в порядке. Я в любом случае вряд ли смогу нарисовать что-то стоящее сегодня. Мне просто захотелось подержать в руках кисти и вдохнуть родной запах краски, так что тебе не стоит волноваться. — Но я все равно хочу оставить тебя наедине, — Чонгук неспешно поднимается с кровати и шагает в сторону выхода, когда Тэхен вдруг окликает его: — Чонгук? Он оборачивается к нему, вопросительно вскидывая брови. — Я хотел извиниться за то, как поступил с тобой вчера. Я не думал, что мои слова и действия вызовут у тебя такие эмоции. — Не беспокойся, — Чонгук искренне улыбается ему. — Мне стоит поблагодарить тебя за то, что ты сделал, потому что, — он делает паузу, — это неплохо вправило мне мозг. — Так... ты хорошо себя чувствуешь сейчас? — Ну, я адски хочу курить еще с ночи, но пытаюсь сдерживаться. Не знаю... Может, закажу себе пачку чупа-чупсов, чтобы хоть как-то заглушать это желание. — Хочешь совет? — Да? — Один мой коллега, пытавшийся бросить курить, делал бумажных журавликов каждый раз, когда хотел взяться за сигарету. Не знаю, поможет ли тебе это, но, думаю, попробовать стоит. — Хорошая идея, — одобрительно тянет Чонгук. — Тогда я, пожалуй, пойду закажу себе тонну бумаги: на пару дней должно хватить, — он указывает большим пальцем в сторону гостиной, шагая прочь. — Удачи, — посмеиваясь, желает Тэхен прежде, чем дверь спальни закрывается. Он какое-то время бездумно пялится в одну точку с глупой улыбкой, размышляя об их с Чонгуком недолгом разговоре, и, возвращаясь в реальность, вновь берется за кисть. Оказываясь в гостиной, Чонгук со вздохом усаживается на диван и задумчиво смотрит на оставшиеся квадратики папиросной бумаги для косяков. — Попытка не пытка, — шепчет он, дотягиваясь до одного из них и принимаясь по памяти собирать самого простого бумажного журавлика. Уже к вечеру на журнальном столике их скапливается целая стая. Чонгук же впервые за последнее время чувствует долгожданную легкость. Теплая улыбка не сходит с его лица до самой глубокой ночи.6
— Хэй, — бросает Тэхен, когда выходит из спальни и замечает валяющегося на диване Чонгука. Тот слабо оборачивается к нему через плечо и с улыбкой салютует бутылочкой пива в руке. Сейчас поздний вечер. За окнами стоит полная тишина — ни гудков автомобилей, ни возгласов резвящихся детей, ни разговоров вечно занятых прохожих. Розовые облака привычно сияют неоновыми переливами, наполняя своими оттенками слабо освещенную гостиную. Тэхен прислушивается к тихо играющей музыке и устало присаживается к Чонгуку на диван, оглядывая заваленный бумажными журавликами стол. — Смотрю, реабилитация идет полным ходом. — Да уж, — вздыхает Чонгук. — Я уже успел набить руку. Даже научился делать целые цепочки этих журавликов. — Не думаю, что тебе было особенно сложно привыкнуть к оригами. Я имею в виду, скручивание косяков тоже можно назвать одной из разновидностей оригами, разве нет? Чонгук с усмешкой кивает. — Будешь? — интересуется он, кивая на упаковку с пивом под журнальным столиком. — Да, пожалуй. Тэхен берет одну бутылочку и, откупоривая ее лежащей в стороне открывашкой, делает пару жадных глотков. — Как продвигается работа над картиной? — после недолгого молчания спрашивает Чонгук. — Ты о той, что я начал в тот день? — Ага. — Ну, прошло меньше недели, так что я не много чего успел нарисовать. Только закончил фон сегодня. — Уже придумал, что изобразишь? — М-м, — задумчиво мычит Тэхен, прикладывая прохладное горлышко бутылки к подбородку, — наверное. Не знаю. У меня в голове есть пара идей. Посмотрим. Это зависит от настроения. — Ясно. Чонгук неопределенно улыбается и глотает пиво. — Что ты слушаешь? — Тэхен кивает на большие колонки у плазмы. — Старые запасы электронной музыки с две тысячи семнадцатого. — Ты же работаешь диджеем, верно? — По ночам, да. Днем я простой офисный планктон. — Боже, не представляю тебя в костюме, трудящегося над квартальным отчетом, — смеется Тэхен. — Поверь мне, в костюме я тот еще горячий красавчик. — Как скажешь. Они смолкают, сохраняя на губах легкие ухмылки. — Так, — начинает Тэхен, — как ты пришел к этому? — К работе диджеем? — Тэхен кивает. — Знакомые в университете довольно часто вытягивали меня на тусовки в клубах. Мне не очень нравится танцевать, потому что я почти не умею этого делать, но вот музыка, которая играла там, меня восхищала. Мой папа в молодости был фанатом электронной музыки, и я думаю, что эта его любовь передалась мне по наследству. На самом деле, я долго не рассказывал своим родителям, что иногда хожу крутить пластинки по ночам, но когда они узнали, то против не были. В конце концов, это не мешало учебе. Отец даже подарил мне аппаратуру на двадцатипятилетие, чтобы я больше не клянчил ноутбуки и провода у знакомых ребят. — Круто, что тебя поддерживают. Чонгук тихо угукает. — Думаю, брат тоже был бы рад за меня. — Это ведь его квартира? — Как ты понял? — В кладовке стоит куча коробок, подписанных его именем. Чонсок же, верно? — Да, — понуро соглашается Чонгук. — Мы вывезли большинство его личных вещей в родительский дом, но одежду и бумаги решили оставить здесь. — Я, — осторожно подступает Тэхен, — могу спросить о том, что с ним случилось? — Конечно. Дает волю Чон, но сам рассказ не начинает, и Тэхен вновь пробует: — Военный жетон на твоей шее... Он принадлежит Чонсоку. Там написано его имя. — Чонсок пошел в армию сразу после того, как выпустился из университета. Ему с детства нравилось все, связанное с самолетами, поэтому, выполнив долг перед государством, он решил поступить в военную академию и продолжить службу уже в авиации. Однажды на полигоне во время обыкновенных учений он выполнял задание на самолете, у которого, как оказалось позже, был частично неисправен один из двигателей. Я не знаю, чья конкретно эта ошибка: моего брата, не проверившего все перед полетом, или руководства, не следящего за приобретаемой техникой должным образом, но в итоге Чонсок не смог справиться с управлением и неудачно приземлился в лесистой местности. И он, и второй пилот погибли. Из-за начавшегося пожара тела сильно обгорели, так что все, что осталось нам от Чонсока — это его жетон и часть нашивки. Нашивка хранится у родителей, а жетон я забрал себе, — Чонгук подцепляет пальцами толстую цепочку. — Ну и эта квартира, — он отвлеченно пробегается взглядом по гостиной. — Давно это произошло? — Около трех лет назад. Казалось бы, довольно долгий срок, но забыть об этом очень тяжело. — Чонгук смолкает. Он понимает, что их разговор начинает касаться его собственных чувств и страхов, однако это отчего-то совсем не пугает его. Тэхен в стороне смотрит на него с заметной жалостью во взгляде, готовый выслушать любые чонгуковы мысли, и Чонгук, вздыхая, признается: — Это правда очень тяжело. Особенно сейчас, когда мы заперты в этой квартире и все напоминает мне о том времени, когда брат еще был жив. — Поэтому ты так много курил? — предполагает Тэхен. — Я не видел других вариантов отвлечь себя от роя мыслей в голове. Раньше для того, чтобы выговориться, я приходил к Чонсоку, но после его смерти рассказывать посторонним людям о том, что гложет меня, стало во много раз сложнее. Если бы не ты и мои друзья, я бы так и скурился здесь на диване. — Но ты можешь поговорить со мной о том, что тебя тревожит, в любое время, знаешь? — Да, — Чонгук едва заметно улыбается. — Теперь я это знаю. Они коротко смотрят друг другу в глаза и, одновременно поджимая губы в легком смущении, делают по паре глотков пива. Обоим кажется, что в некогда холодной гостиной становится заметно теплее. — На самом деле, — разрывает тишину Тэхен, — я тоже редко кому выговариваюсь. До восемнадцати у меня не было ни одного близкого друга. Единственный человек, который полностью принимал меня — это бабушка. Но сейчас у нее начались проблемы с головой, и порой она даже не может узнать меня. — Ты одинок? — В плане... отношений? — Нет, — Чонгук скромно усмехается, — я имею в виду друзей. Ты почти не выходишь из спальни, постоянно читаешь книги или смотришь сериалы. Не привык веселиться? — Ну, у меня есть один друг — мой хен, который работает в художественной галерее. Но ты прав, я не особо люблю шумные встречи. — Забавно, что мы так отличаемся друг от друга, — с улыбкой замечает Чонгук. Тэхен коротко улыбается ему в ответ и согласно кивает. Песня в колонках сменяется, и он, прислушиваясь, говорит: — Что-то знакомое. — О, это довольно популярный трек. Постоянно играл по радио. Чонгук делает звук погромче, и они смолкают, просто слушая музыку и глотая уже теплое пиво. Тэхен довольно давно не выпивал. С той самой ночи, когда они с Чонгуком встретились в баре, он не позволял себе даже пары глотков слабоалкогольных напитков, так что, наверное, именно поэтому он умудряется так быстро опьянеть. Его щеки сладко краснеют, ярко поблескивая румянцем от тусклого света торшеров. Голова же быстро становится легкой, и Тэхен, окончательно расслабляясь, качает ею в такт музыке, наслаждаясь столь уютным и приятным вечером. Ему нравится сидеть сейчас рядом с таким Чонгуком — тоже немного пьяным, честным, открытым и понятным. Они часто смотрят друг на друга, пока делают очередной глоток из бутылок, думая, что такие их взгляды совершенно случайны. Ни облако за большими окнами, ни его розовое свечение, окрашивающее собой гостиную, наконец не беспокоят их. Мир, наполненный нескончаемыми тревогами, неожиданно растворяется, теряя очертания и смысл. Тэхен устало закидывает ноги на свободную часть дивана и, откидывая голову на подушки, шумно вздыхает. Его тело тяжелеет от алкоголя, разжигающего кровь в венах, и ему вдруг остро хочется провалиться сквозь этот диван, чтобы его крепко сжали в теплых объятиях невесомости. Чонгук впереди скользит по нему долгим взглядом, более не стесняясь собственной очевидности, и неожиданно говорит: — Теперь я понимаю. — О чем ты? — интересуется Тэхен. — Понимаю, почему так легко повелся на тебя в тот вечер. Тэхен задумчиво щурится, сверля Чона взглядом в ответ, и, позволяя себе кроткую ухмылку, спрашивает: — И почему же? — Потому что ты меняешься, когда пьянеешь. Такому тебе почти невозможно отказать. — Какому «такому»? — Такому, — Чонгук облизывается, делая паузу, — необычному. Тэхен смеется. — Необычному? — переспрашивает он. — Что во мне пьяном такого необычного? — Не знаю, — Чонгук пожимает плечами. — Твой взгляд, твое тело, поведение — вставляет получше дури. — Что? — Тэхен улыбается. — Хочешь заменить травку мной? На задворках сознания здравый смысл кричит ему отчаянное «что ты, черт возьми, несешь?», однако Тэхен умело игнорирует этот зов разума, вытягивая одну из ног так, чтобы коснуться бедра парня одним только мыском. Он не знает, зачем делает это, но ему нравится видеть реакцию Чонгука — то, как он вновь облизывается и бросает на него свой глубокий пьяный взгляд, выжигающий все внутренности насквозь. Они смеются. Бог знает, над чем, едва слышно, но искренне, не сводя друг с друга глаз. Чонгук делает мелкий глоток пива, чтобы смочить пересохшее горло, и следит за пальцами ноги Тэхена, скользящими по обнаженной коже его бедра и задирающими кромку шорт выше, почти к самой заднице. — Что ты делаешь? — бормочет он. — Ничего. Тэхен, в общем-то, не врет. Он и сам не понимает, что сейчас творит, но ему нравится. Нравится ощущать это напряжение между ними, натянутое тонкой струной от то и дело сталкивающихся взглядов. Он давно не позволял себе быть таким игривым и легким на подъем, а потому сейчас вываливает все накопившееся желание на бедного Чонгука, с подозрительным спокойствием отставляющего бутылку на стол. Тэхен внимательно следит за каждым его движением и в предвкушении подбирается на месте, когда парень неожиданно встает с места. Вопреки ожиданиям, однако, Чонгук лишь делает музыку громче и, протягивая Тэхену руку, предлагает: — Давай танцевать? — Черт, серьезно? — с долей разочарования усмехается Тэхен. — Я не люблю танцевать. И слишком пьян для этого. — Вставай давай, — Чонгук сам вытягивает его в свободное пространство комнаты. — Хочешь, выключу свет, чтобы ты не стеснялся своих неумелых движений? — Окей. Чонгук послушно гасит пару торшеров, погружая гостиную в розовый сумрак наступившей ночи. Благодаря яркому облаку, зависшему над домом, они прекрасно видят очертания тел и лиц друг друга, не теряясь в пространстве полностью. Тэхен различает образ Чонгука, принимающегося свободно пританцовывать под нравящуюся ему композицию, и дает себе волю — расслабляясь, поднимает руки над головой и делает несколько слабых волн бедрами в ритм песни. Горячие ладони, оказывающиеся на его талии спустя всего несколько секунд, вызывают у него довольную улыбку. Он доверчиво жмется к телу, приближающемуся к нему со спины, и откидывает макушку на чужое плечо. Они неспешно покачиваются из стороны в сторону, продолжая едва заметно танцевать. Чонгук осторожно скользит пальцами по животу Тэхена, оглаживая нежную кожу сквозь ткань футболки, и укладывает руки на бедра парня, когда тот медленно поворачивается к нему лицом. Они порывисто улыбаются, сталкиваясь лбами и шумно выдыхая в раскрытые рты друг друга. Чонгук первым подается вперед, но Тэхен отстраняется от него, хитро посмеиваясь. Облака за окнами незаметно сгущаются, и, кажется, они взрываются сотней пурпурных ослепляющих молний, когда Чонгук, все же надавливая на шею Тэхена, настойчиво целует его. От наслаждения, мгновенно затапливающего все тело, у Тэхена буквально закладывает уши. Звуки музыки доносятся до него будто сквозь толщу воды, поэтому единственное, на чем он концентрирует все свое внимание, — это Чонгук, плавно приобнимающий его за талию и целующий так нежно и глубоко, что совсем не оторваться. Руки, мягко скользящие по всей спине, вызывают у Тэхена сладкую дрожь. Он слабо выгибается в пояснице, когда Чонгук углубляет поцелуй, и сплетается с его мокрым языком собственным, позволяя себе едва слышно застонать. Все, сейчас происходящее, кажется Тэхену чертовски прекрасным. Возможно, он слишком пьян, возможно, это всего лишь бред, нарисованный его больным сознанием, но, блять, губы Чонгука в поцелуе чувствуются просто великолепно, правда. Тэхен закидывает руки на шею парня и понимает, что из-под его ног неожиданно уходит желанная опора. Сначала он сбрасывает это на всеобъемлющий экстаз, охватывающий его голову, однако, на секунду приходя в себя, осознает, что в действительности не касается пола ногами. Чонгук крепко держит его под задницей, позволяя хоть раз побыть выше, и Тэхен, разрывая поцелуй, заботливо интересуется: — Не тяжело? Он ласково пробегается кончиками подрагивающих пальцев по лицу парня и широко улыбается, когда тот, качая макушкой в отрицании, почти шепчет: — Все хорошо. Всегда мечтал поцеловаться в такой позе. Тэхен коротко смеется и, бросая довольное «как скажешь», склоняет голову для того, чтобы вновь коснуться чужих раскрасневшихся губ своими. Он влажно облизывает рвущийся навстречу язык, дважды посасывает самый его кончик и криво ухмыляется, чувствуя, как чонгуковы пальцы сильнее впиваются в его бедра. Отчасти ему становится стыдно за подобную распущенность, проявляемую — он клянется! — только по пьяни, но... какая к черту разница, если им двоим от такой его распущенности настолько хорошо, верно? Чонгук с рвением отвечает ему на столь жаркий поцелуй и не спеша шагает в сторону спальни, чтобы после как можно осторожнее уложить Тэхена на ворох из одеяла и нависнуть сверху. Они смотрят друг другу в глаза. Немного обезумевши, с пьяным блеском, затмевающим собой почерневшие радужки, но тепло, причудливо нежно. Тэхен протягивает руку к чонгукову лицу, но Чонгук перехватывает ее и сплетается с утонченными пальцами, вызывая у Тэхена странное чувство дежавю. — Мне нравятся твои руки, — признается Чон, оставляя на выступающих костяшках долгие поцелуи. — Мне твои тоже, когда ты не крутишь ими косяки. — Я больше не буду курить, — искренне обещает Чонгук. — По крайней мере, травку. — Серьезно? — Тэхен поднимает брови. — Да. Я не чувствую себя собой, когда нахожусь под кайфом. Мне это не нравится. И я уверен, что это не понравилось бы брату. Я хочу контролировать себя. Хочу жить осознанно. Тэхен вмиг улыбается и мягко гладит парня по щеке. Чонгук подставляется под эти касания верным зверьком, после затягивает Кима в очередной поцелуй и, опуская бедра, бормочет: — Прости, но у меня точно не встанет. Трава сильно повлияла на тело. Чувствую себя очень слабо в последние дни. — Ничего страшного, — шепчет ему в губы Тэхен. — Я не в таком настроении. — Окей. Чонгук позволяет себе полностью навалиться на парня и, подсунув руку под поясницу, прижать его ближе — грудь к груди, чтобы как можно ярче ощущать бешеное биение чужого сердца. Тэхен цепляется за его плечи, будто за спасательный круг. Он отвлеченно мнет напряженные мышцы пальцами, после скользит ладонями ниже, к талии, и игриво прокрадывается подушечками под подол футболки, чтобы невесомо огладить покрытую мурашками горячую кожу. Они медленно трутся друг о друга, не переставая целоваться ни на секунду. Никакого пошлого контекста — обыкновенные нежность и трепет, поглощающие в себя без остатка. Тэхен чувствует покалывания в распухших губах и, как только Чонгук на секунду спускается с поцелуями на его шею, выдыхает: — Я устал. Губы болят. Давай передохнем? — Нет, — недовольно тянет Чонгук. Он снова припадает к чужим губам, и Тэхен послушно распахивает их, сдаваясь под натиском собственного желания не прерываться ни на секунду. Пурпурный блеск оседает на их покрасневших лицах согревающими переливами. Тэхен собирает частые блики с щек Чонгука поцелуями и, сочно чмокая парня напоследок, сам отталкивает его на другую часть кровати. — Я больше не могу, — сдается он. Чонгук нехотя переваливается на спину, смотрит на профиль Тэхена с глупой улыбкой и бесстыдно тянется за еще одним поцелуем, но Тэхен, хохоча, отворачивает его лицо в противоположную сторону, смешливо приказывая: — Все, спать. — Как скажешь, — со вздохом сдается Чонгук, натягивая на себя край одеяла. Тэхен также укрывается частью большого одеяла и, ложась на бок, бормочет: — Мне кажется, я перепил. — Да? — Ага. Голова кружится так, что ничего, кроме тебя, не вижу. Все вокруг плывет. — Да ты не больше двух бутылок выпил. Неужели тебя так от поцелуев вставило? — Отстань, — смущенно смеется Тэхен. — Ничего меня не вставляло. Он устало заваливает на Чонгука ногу и руку и, утыкаясь лицом в его плечо, едва различимо бурчит: — Больше не разговаривай. Я спать. — Ты такой милый, когда выпьешь, — Чонгук склоняет голову вбок, с улыбкой наблюдая за тем, как Тэхен сонно причмокивает губами. — Совсем на себя не похож. — Спи уже. — Хорошо, хорошо. Чонгук мягко поглаживает парня по волосам и, усмехаясь, невольно обращает внимание на мольберт с холстом неподалеку. Перед тем, как прикрыть тяжелые веки, он всего на секунду различает на едва понятном рисунке свои счастливые глаза.7
Утром Тэхен просыпается с ожидаемой головной болью. За окнами вновь идет сильный дождь, и стук его крупных капель о стекла отзывается в сознании раздражающей барабанной дробью. Тэхен устало выпутывается из вороха одеяла, принимая сидячее положение, и сонно смотрит по сторонам. Чонгука рядом с ним нет. Его часть кровати, кажется, уже давно не хранит тепла покоившегося на ней тела, а подушка и вовсе валяется на полу неподалеку. Розовые тучи со временем лишь сгущаются, и их холодные пурпурные оттенки оседают на стенах прохладной комнаты навевающим тоску сумраком. Тэхен отвлеченно проводит раскрытой ладонью по складкам простыни и, принюхиваясь, неожиданно чувствует витающий в воздухе табачный запах. Внутри него что-то неприятно сжимается. Он осторожно встает с кровати и, держась за трещащую макушку, шагает в гостиную. Его внимание вмиг привлекает скромно приоткрытая дверь еще одной комнаты, доступа к которой у Тэхена никогда не было. Он медленно, будто крадясь, подходит к тонкой щели, заглядывает в нее и, замечая курящего возле окна парня, облокачивается плечом на дверной косяк. — Все-таки сорвался? Чонгук едва заметно вздрагивает от неожиданности и оборачивается на Тэхена через плечо. — Обычный табак, — он показывает ему тлеющую сигарету между своих пальцев. Тэхен облегченно улыбается и мимолетно осматривает скромную комнатку. Вероятно, когда-то здесь жил и работал брат Чонгука. На большом дубовом столе до сих пор лежат тубусы с чертежами и пособия по строению разнообразных летательных аппаратов. На стенах, выкрашенных светло-серой краской, висят грамоты и награды за отличную службу. Вся мебель и предметы декора выглядят абсолютно новыми: видимо, Чонгук частенько заглядывает сюда, чтобы прибрать пыль. Тэхен неспешно шагает к высокому стеллажу с книгами и берет в руки небольшую рамку с фотографией. На снимке, хранящемся под тонким стеклом, изображен еще юный Чонгук и незнакомый Тэхену парень в военной форме, оба молодых человека широко улыбаются и приобнимают друг друга за плечи, с удовольствием позируя перед фотографом. — Это твой брат? — он указывает пальцем на снимок. Чонгук тушит сигарету в пепельнице, подходит ближе и, тепло обнимая Тэхена со спины, отвечает: — Да, — он укладывает подбородок на чужое плечо, также всматриваясь в старую фотографию. — Тогда был день моего выпускного из старшей школы. Чонсок еле выпросил отгул на пару суток и приехал домой, чтобы мы смогли отпраздновать всей семьей. Кажется, это был последний раз, когда я видел его больше нескольких часов. У брата всегда был крайне загруженный график, и его почти не выпускали с базы. — Скучаешь по нему? — Очень, — Чонгук грустно улыбается. — Знаешь, сложно расстаться с человеком, который раньше был всем для тебя. Несмотря на то, что мы с Чонсоком не так часто виделись после того, как он увлекся авиацией, я все равно чувствовал его постоянную поддержку даже на расстоянии. Наверное, у нас с ним было что-то вроде мнимой связи. Тэхен поджимает губы и в утешающем жесте поглаживает пальцами руки, оплетающие его талию. Он аккуратно ставит фоторамку обратно на полку и, поворачиваясь в крепких объятиях лицом к Чонгуку, укладывает ладони на его плечи. — Почему ты пришел сюда сегодня? — Не знаю, — Чонгук кривит губы, оглядываясь по сторонам. — Когда я проснулся, меня охватило такое чувство, будто вокруг что-то изменилось. Облака уже не кажутся мне чем-то сверхъестественным. Кажется, что они всегда были в небе — просто мы не замечали их раньше. И это странное чувство дало мне спокойствие. Может, я смирился, — предполагает он. — Думаю, пора изменить что-то в этой комнате. Хотя бы стены перекрасить, что ли. Воспоминания о брате в любом случае будут жить в моей голове до самой смерти, а эта обстановка... она мне Чонсока никогда не вернет. Лишь будет напоминать о его потере. Уверен, брат не хотел бы, чтобы я постоянно думал об этом. После моего совершеннолетия он всегда настаивал на том, чтобы мы постепенно отдалялись друг от друга, потому что чувствовал то, как я морально зависим от него. Мне кажется, он был бы рад знать о том, что я наконец отпустил эту тоску и начал двигаться дальше. — И что ты хочешь поменять здесь? — с улыбкой интересуется Тэхен, мягко поглаживая парня по плечам. — Пока не знаю. Хочешь, сделаю тебе мастерскую? — неожиданно предлагает Чонгук. — Нет, — усмехается Тэхен. — Я думаю, эта комната должна стать твоим местом. Никто не знает, насколько мы застряли здесь из-за облака. Ты уже отдал мне свою спальню, так что тебе тоже нужно какое-то личное пространство. Сколько уже можно спать на софе в гостиной? — Да тут тоже спальное ложе такое себе, — Чонгук кивает на небольшой кожаный диванчик. — Ох, ну, тогда так и быть, придется пустить тебя обратно в кровать, — Тэхен наигранно закатывает глаза. — Ваша щедрость не знает границ, Ким Тэхен, — Чонгук с улыбкой скользит ладонями по пояснице парня, прижимая его чуть ближе к себе. — Благодарю. — Да чего уж там. Они тихо смеются и тепло смотрят друг другу в глаза. Только сейчас Тэхен вспоминает о событиях прошлого вечера. О долгом разговоре на диване в гостиной, о неуклюжих танцах в свете розового тумана, о пьяных поцелуях в кровати. О всех тех приятных чувствах, захлестнувших его буквально с головой. Он сосредоточенно вглядывается в радужки чужих глаз и, утопая в их ласковом карамельном блеске, понимает, что все происходящее ему безоговорочно и абсолютно нравится. Нравится то, как Чонгук обнимает его сейчас, не спрашивая разрешения и самостоятельно расставляя все на свои места. Нравится видеть изменения в некогда замкнутом парне, чувствовать его желание освободиться от оков страха, быть рядом с ним. Еще несколько дней назад Тэхен и подумать не мог, что настолько сблизится с Чонгуком. Что сможет довериться ему, раскрыть перед ним душу, пустить его в свое сердце. Он не уверен в том, что влюблен в Чонгука, что готов ради него свернуть горы или подставить себя под пули, но те горячие чувства, заполонившие его грудь без остатка, все больше дают ему понять: он действительно близок к тому, чтобы сойти из-за этого человека с ума. Ему приятно осознавать, что Чонгук не ищет в нем спасательный круг и что он пытается справиться со своими проблемами самостоятельно. Все, что требуется от Тэхена — это взаимная поддержка и встречное тепло. Кажется, Чонгуку больше ничего и не нужно. Когда Чон начинает медленно склоняться к его лицу, Тэхен лишь улыбается и мягко раскрывает губы, позволяя с трепетом поцеловать себя. Он ласково приобнимает парня за шею, гладит его по спутавшимся после сна волосам и мило щекочет затылок, вызывая ответный нежный смешок. Они жмутся друг к другу еще ближе — хотя, кажется, ближе уже некуда, — целуясь неспешно и сладко. Дождь за окнами наконец перестает со звоном дробить по стеклам, так что в небольшой комнатке в секунду повисает долгожданная тишина, разрываемая короткими вздохами и влажным чмоканьем. — Нарисуешь что-нибудь здесь для меня? — шепчет Чонгук прямо Тэхену в губы. — Что именно? Чонгук пожимает плечами, вновь целует Кима и, отстраняясь, смотрит на противоположную стену. — Журавлей? — вдруг бросает он. Тэхен не сдерживает довольной улыбки. — Это будет твоим символом свободы? — Да, наверное. Думаю, получится неплохо. А если еще стены выкрасить в желтый... — Оу, не стоит в желтый. Он сложен для восприятия. Ты тут с ума сойдешь. Лучше нежно-голубой или белый, например. — Как скажешь, — соглашается Чонгук. — Тогда сегодня же закажу краску и займемся ремонтом, что скажешь? Тэхен воодушевленно кивает. Они коротко целуются, разделяя друг с другом трепет от столь спонтанно принятого решения, после чего Тэхен, упираясь пальцем в чонгукову грудь, говорит: — Но сначала завтрак. Я жутко голоден. — Не смею возразить, — Чонгук поднимает руки в сдающемся жесте. Тэхен весело посмеивается и, прихватывая руку парня за запястье, утаскивает его в сторону кухни. — Пойдем, — приговаривает он с улыбкой, — приготовлю свой фирменный кимбап со свиной грудкой. — О боже, — восторженно вздыхает Чонгук, — это же лучшее утро на свете. Тэхен, краснея, лишь продолжает тихо хохотать. С Чонгуком же он, безусловно, солидарен.8
— Что же... Одновременно вздыхая, Тэхен и Чонгук задумчиво оглядывают пустую серую стену. Возле их ног на предусмотрительно застеленном полу стоят открытые банки краски, доставленной сегодняшним утром. Мешающаяся мебель сдвинута к противоположной стене и также укрыта строительной пленкой от возможных брызг. Свет из окна наполняет собой просторную комнату и привычно сеет на все поверхности пленяющие розовые блики. Тэхен озадаченно вертит в руке девственно чистый валик и бросает: — Эм... Начнем? — Да, наверное. Чонгук звучит неуверенно, и Тэхен вмиг тепло приобнимает его рукой за плечи, интересуясь: — Эй, все в порядке? — Да, — Чонгук кивает. — Да, все хорошо. Я просто немного волнуюсь. Такое чувство, будто мы собираемся сделать что-то грандиозное. — Отчасти да. Тут главное — начать. Давай, — Тэхен сам макает валик в лоток со светло-сиреневой краской и передает его парню, — Ты первый. Чонгук опасливо подносит вымазанный валик к стене и, собираясь, оставляет на ней размашистый мазок. Из его груди вырывается облегченный смешок. Раньше он считал, что никогда не сможет поступить так с комнатой брата, что будет до конца своих дней хранить все так, словно Чонсок все еще живет здесь, однако воодушевленный радостный Тэхен рядом вселяет в него небывалую уверенность в желаемых переменах. Он делает еще несколько движений валиком и с улыбкой смотрит на Кима. — Ну, и как ощущения? — спрашивают его. — Ахуенно, — выдыхает Чонгук. Тэхен коротко усмехается. — Я тоже хочу, — он прихватывает с пола широкую кисточку и, окуная ее в банку, щедро мажет жесткой щетиной по стене. — Неплохо смотрится, да? Чонгук отходит на пару шагов назад и сосредоточенно всматривается в пару фиолетовых пятен краски. — Да, — соглашается он. — Гораздо лучше серой. — Тогда продолжим? Чонгук резво кивает, вновь берется за валик, и они с широкими улыбками принимаются бесстрашно закрашивать стену свежей краской. У Тэхена приятно покалывает в груди. Он понимает, что не имеет к этой комнате и связанным с ней воспоминаниям Чонгука никакого отношения, но то, что он так помогает парню влиться в новую жизнь, радует его буквально до дрожи. Ему хочется поскорее покрасить все стены в этой комнатушке и посмотреть, насколько изменится гнетущая атмосфера прошлого от столь незамысловатых махинаций с ремонтом. По-хорошему, им стоило бы поменять не только цвет стен, но и старую скрипящую мебель, но Тэхен понимает: так быстро расстаться с памятными вещами брата Чонгук точно не сможет. Так что они будут двигаться вперед не спеша, с улыбками и вместе. — Слушай, — вдруг говорит Чонгук, не отвлекаясь от работы, — я все хотел спросить: что ты там вообще рисуешь в спальне? Возможно, ты и хотел сохранить рисунок в тайне, но я обратил внимание на холст сегодня утром и вообще ничего не понял. Тэхен улыбается. — Это секрет. Когда закончу — покажу, и ты все поймешь. — Все ты секретничаешь, — ворчит Чон. Он наклоняется к лотку с краской, обмазывает ею валик и, возвращаясь к стене, замечает: — Ты и вправду странно рисуешь. — Да? — Ага. Вроде бы мазков куча, цветов — еще больше, но все это не собирается в единое целое. Ты сам-то видишь в той художественной вакханалии хоть что-то вразумительное? — Конечно, — усмехается Тэхен. — Я много чего вижу. — Окей, но тогда хотя бы расскажи мне о том, чем ты вдохновлялся? Тобой. — Розовым облаком, отчасти. Но в основном тем, что творится у меня в голове. Я довольно впечатлительный, на самом-то деле, так что для меня не составляет труда вдохновиться чем бы то ни было в принципе. — Ты не выглядишь особенно впечатлительным. Скорее, наоборот — мне кажется, тебя трудно вывести на эмоции. Не считая тех случаев, когда ты пьян, конечно, — саркастично оговаривается Чонгук. Тэхен смущенно бьет его по плечу. — Отстань. Я очень эмоционален. До уровня Ван Гога мне, правда, еще далеко, но все же. — Ван Гог был эмоциональным? Или просто сумасшедшим? — Справедливое замечание, — Тэхен кривит губы. — Но у него, скорее, одно дополняло другое. В любом случае не считаю это чем-то ужасным, ведь если бы не его заболевание и эмоциональная чувствительность, у нас не было бы той загадочной истории про отрезанное ухо. — Так он реально отрезал себе там все под корень или просто царапнул, и все лишь раздувают из мухи слона? — Нет, нет, там все серьезно. В заключении врача Ван Гога был рисунок его искалеченного уха, и там один кусочек от мочки висел. — Что вообще может заставить человека сделать с собой такое? — Ну, во-первых, не забывай о том, что Ван Гог действительно страдал от нервных срывов. А во-вторых, существует множество предположений о том, что послужило причиной этого его действия. Вообще, Ван Гог крепко дружил с художником Полем Гогеном. Они жили в одном доме в небольшом городке Арле и после довольно долгого соседства успели друг другу крайне надоесть. По одной из версий, однажды Ван Гог и Гоген отправились на Рождественскую корриду. Ее особенностью являлось то, что в качестве подарка победившему тореадору дарили отрезанное ухо быка. Когда художники возвращались домой, то умудрились вновь серьезно поругаться. По приезде у Ван Гога случился очередной срыв, из-за чего он разгневался настолько, что схватил лезвие бритвы и направил его на Гогена. Но в глазах друга он увидел лишь полное безразличие и холод, поэтому опустил руку, ушел в свою спальню и, вспомнив об обычае, увиденном на корриде, на эмоциях резанул себе ухо. Другие искусствоведы говорят о том, что они с Гогеном не поделили проститутку и решили подраться на шпагах, вследствие чего Гоген отсек Ван Гогу ухо. Еще один ученый предполагал, что Ван Гог был крайне опечален новостью о том, что его брат женится, не смог справиться со своей ревностью по отношению к нему и решил таким образом выказать свое недовольство. Но в две тысячи шестнадцатом вышла книга «Ухо Ван Гога: правдивая история», в которой частично подтверждалась вторая версия, потому как в итоге отрезанное ухо, завернутое в платок, было доставлено девушке, которая как раз была проституткой. — Да уж, — озадаченно вздыхает Чонгук. — У тебя же нет никаких срывов, верно? Случаем, не хочешь себе что-нибудь отрезать? — Нет, — Тэхен смеется. — Со мной все в порядке. Я немного не от мира сего, но не сумасшедший. Пока что. — Пока что? — наигранно настораживается Чонгук. Тэхен загадочно играет бровями и смотрит наверх. — Думаю, нам понадобится стремянка, чтобы покрасить ту часть под потолком. — Сейчас принесу. Чонгук откладывает валик в лоток и скрывается за дверью, довольно скоро возвращаясь со сложенной стремянкой. — Она старая, так что придется быть осторожным. Давай я полезу, а ты подержишь меня? — Хорошо. Чонгук медленно взбирается по скрипящим ступенькам наверх, расставляет ноги так, чтобы не потерять равновесие, и, протягивая руку вниз, просит: — Подай мне кисточку. Я прокрашу часть возле плинтуса. Он ждет несколько секунд и оборачивается на притихшего Тэхена: тот подозрительно возится возле лотка с краской, и Чонгук, слабо хмурясь, просит вновь: — Ты кисточку-то мне подашь? Тэхен вмиг обращает на него внимание и послушно дает ему кисть. Он отчего-то хитро ухмыляется и, когда Чонгук только начинает красить стену, жадно хватает ладонями напряженные ягодицы парня. Чонгук, опешив, замирает и косо смотрит через плечо, почти сразу же замечая на своих шортах два ярких отпечатка чужих рук. Его взгляд медленно ползет к ладоням Тэхена, сплошь перемазанным сиреневой краской, а после останавливается на его губах, растянутых в шкодливой веселой улыбке. — Упс, — давит Ким сквозь рвущийся из груди смешок. — Блять, Тэхен, — вздыхает Чонгук, улыбаясь в ответ. — Это были мои любимые шорты. — Да у тебя таких куча в шкафу, чего ты заливаешь? — Но это не повод так портить одежду. — Я ничего не портил, — делает серьезное лицо Тэхен. — Я вообще тебе только что уникальный дизайн разработал. Хэнд-мэйд в прямом смысле этого выражения. Чонгук старается посмотреть на парня с недовольством, но буквально не может ничего поделать с чувством обворожительной симпатии, разрывающей его грудь изнутри. Он знает, что его глаза сейчас светятся ярче самых мощных прожекторов, но поделать с этим ничего не может. Поэтому, медленно спускаясь со стремянки, крепче сжимает в пальцах рукоятку кисточки и тихо растягивает: — Я буду мстить. — Чонгук, — тут же пугается Тэхен, выставляя руки перед собой и шагая назад, — давай без глупостей. — Оу, уже поздно, — Чонгук выставляет часть своей задницы с отпечатками его ладоней. Они одновременно улыбаются. Тэхен внимательно следит за каждым действием парня и вмиг предусмотрительно жмурится, когда тот замахивается кисточкой. Он чувствует, как тяжелые капельки краски мгновенно осыпаются на его черную футболку и оседают мелкой россыпью на часть щеки и носа. — Вот же, — шепчет он, осторожно открывая глаза, — ну ты и сученыш. — Я ли? Тэхен забавно поднимает брови и резко рвется к Чонгуку, принимаясь задорно лапать грязными пальцами весь его торс. Чонгук тут же отбрасывает несчастную кисточку на пол и со звонким смехом пытается отцепиться от вездесущих рук, вызывающих у него ярую щекотку. Беспрерывно хохоча, они борются друг с другом посреди бардака, состоящего из передвинутой мебели, строительной пленки, шуршащей под ногами, и краски, грозящейся вот-вот пролиться. Тэхен невольно размазывает капли, брызнувшие ему на щеки, по всему лицу и прекращает бороться, когда Чонгук наконец хватает обе его руки за запястья, сковывая движения. Тяжело дыша, они смотрят друг другу в глаза. Им больше не хочется смеяться и разыгрывать шуточную борьбу. Чонгук забавно поглядывает на перепачканное личико Тэхена. Его губы трогает легкая довольная ухмылка, и она настолько срывает Тэхену тормоза, что он тянется за жадным поцелуем первым, впиваясь во вмиг раскрывающиеся губы со рвением, которого, кажется, еще никогда не испытывал. Чонгук тут же заводит его руки себе на плечи, отвечает на поцелуй и, уверенно хватая парня за бедра, помогает ему со вздохом запрыгнуть себе на руки. Тэхен гулко стонет в губы напротив, когда чувствует горячие ладони на своей заднице, и скрещивает ноги за чужой спиной. Его дрожащие от возбуждения пальцы впиваются в чонгукову шею, оставляя на загорелой коже следы сиреневой краски. Он склоняет голову вбок, чтобы иметь возможность целовать Чона еще глубже, и голодно пробирается подушечками пальцев за ворот чужой футболки, оглаживая ключицы и часть крепкой груди. Чонгук сминает его губы так, что Тэхен почти не чувствует их. Он слабо кусается, чтобы хоть немного возвратить их обоих в реальность, и зализывает едва заметные раны языком, безмолвно извиняясь. Когда Тэхен на секунду отстраняется от него, желая перевести дыхание, он спускается с быстрыми поцелуями к шее и бормочет прямо в кожу: — Ты... ты хочешь? Вопрос совершенно расплывчатый, но Тэхен его с легкостью понимает, быстро отвечая на выдохе сорванное: — Да, пожалуйста. Чонгук почти незаметно кивает и, надежнее удерживая парня в руках, неспешно шагает в сторону спальни. Тэхен продолжает целовать его, как можно сильнее прижимаясь к нему грудью, и, когда Чонгук осторожно усаживается на край кровати, расставляет колени по обе стороны от его ног, удобнее елозя на напряженных бедрах. — Ты меня с ума сводишь, — шепчет Чонгук, наблюдая за движениями тэхеновой задницы. Он вновь укладывает руки на его ягодицы и резко подсаживает ближе, прямо к самому паху, сталкиваясь с Тэхеном многозначительными твердыми бугорками. Тэхен ухмыляется в поцелуй, скользит влажными губами по скуле парня и легко прикусывает острый подбородок. Его непослушные пальцы путаются в волосах Чонгука, а все здравые мысли окончательно покидают голову, оставляя Тэхена наедине с ошеломляющими безумием и страстью. Он красиво двигает бедрами навстречу робким покачиваниям Чона и, приближаясь к чужому уху, сладко признается: — Я очень возбужден сейчас. — М-м, правда? — Да, — Тэхен тяжело вздыхает, ускоряясь. — Мне нравится, когда ты такой искренний и милый. Нравится настолько, что тело перестает слушаться. — Меня немного трясет, — с неловкой усмешкой говорит Чон. — Меня тоже. Тэхен прелестно улыбается, и Чонгук вмиг порывисто укладывает его на кровать. Он нависает над ним, словно огромная скала, и, страстно бегая взглядом по измазанному в краске лицу, понимает, что буквально не может вымолвить и слова. Красота Тэхена парализует его. Полностью. Вынуждает кровь стыть в жилах, а мозг — бесстыдно отключаться. Такой растрепанный, искренний, соблазнительный и притягательный — он сводит Чонгука с ума одним лишь своим томным взглядом из-под густых ресниц. Чонгук нежно касается самыми кончиками пальцев его щеки, будто бы проверяя, не мираж ли сейчас перед ним, и, улыбаясь, шепчет: — Ты такой красивый. Облака за окнами плавно приближаются к стеклам, будто бы желая понаблюдать за двумя телами, сплетающимися воедино, так что, когда Тэхен смущенно смеется Чонгуку в ответ, его светящееся лицо вмиг озаряют пленяющие розовые блики. — Ты такой красивый, — зачарованно повторяет Чонгук. — Прекрати, — стеснительно бурчит Тэхен. Он совсем не может посмотреть Чонгуку в глаза: они излучают такие трепет и чувственность, что у Тэхена от этого бешено колотится бедное сердце. Ему хочется оказаться в крепких безопасных объятиях парня с каждой секундой все отчаяннее, и он тянется к Чонгуку, оплетая руками его широкие плечи. Они молча прижимаются друг к другу. Чонгуков член, до предела натягивающий ткань шорт, упирается Тэхену во внутреннюю часть бедра, и Тэхен слабо шевелит ногой, даря Чону желанное трение. — У меня такое чувство, будто мы никогда не занимались этим, — вдруг признается он. — Да, — Чонгук судорожно усмехается. — У меня тоже. Он пробирается рукой под тэхенову талию, вынуждая парня прогнуться себе навстречу, и звонко расцеловывает его шею. — Я хочу тебя, — надрывно выдыхает Тэхен. — Очень. — Будешь смотреть мне в глаза? — Что? — Когда мы начнем, — Чонгук переходит с поцелуями за чужое ухо, — смотри только мне в глаза. Отведешь взгляд — я остановлюсь. — Чонгук, я не смогу так, — ноет Тэхен. — Это слишком. — Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты смотрел только на меня. Тэхен заламывает брови, но довольно скоро сдается под натиском приятных ласк. — Хорошо. Только быстрее, прошу тебя. Чонгук удовлетворенно хмыкает, втягивает Тэхена в очередной тягучий поцелуй и скользит ладонями под чужую футболку, чтобы ловко снять ее и швырнуть на пол. Тэхен помогает парню избавиться от одежды и, также оказываясь полностью обнаженным, послушно раздвигает длинные ноги, чтобы Чонгук мог уместиться между ними. Их члены вмиг мокро потираются друг об друга, отчего они отзывчиво стонут и мелко двигают бедрами, доводя себя до чертовой грани желанного безумия. Запах смазки врывается в ноздри Тэхена совершенно неожиданно. Он потерянно двигает губами в поцелуе, искоса наблюдая за тем, как Чонгук увлажняет одну из своих рук, и давится воздухом, чувствуя в себе первый палец. Его долго растягивают. Оглаживают рельефные горячие стенки, делая их приветливо податливыми, толкаются неторопливо и глубоко, изредка касаясь комка простаты и вырывая из Кима самые искренние стоны удовольствия. Тэхен отдается рукам Чонгука полностью, без остатка. Поднимает над головой белый флаг, сдаваясь перед теми чувствами, что охватывают все его горящее тело. Розовый сумрак затуманивает сознание, делая Чонгука центром всего тэхенового мира. Всей чертовой вселенной, объятой ядовитыми облаками. Тэхен восторженно смотрит парню в глаза и едва слышно просит: — Войди в меня. Хочу почувствовать тебя внутри. Чонгука вмиг берет позорная дрожь. Он суматошно лезет в тумбочку за презервативом и, аккуратно разрывая упаковку, натягивает его на свой твердый, жаждущий ласки член. Тэхен удобнее елозит по одеялу и обнимает парня всеми конечностями, когда тот нависает над ним, приставляя к отверстию смазанную головку. — Смотри на меня, — вновь просит Чонгук. Он надежнее упирается рукой в кровать и опускает вторую вниз, чтобы придержать свой член у основания. Тэхен внимательно следит за ним и распахивает рот в сладком вдохе, когда Чонгук наконец толкается внутрь самой верхушкой. Он входит в Тэхена не спеша и осторожно, наслаждаясь мокрой узостью его страстно сжимающегося нутра, и, стягивая в кулаках белые простыни, тяжело стонет. — Как же хорошо, — процеживает сквозь зубы он. Тэхен с легкостью принимает его наполовину и давится встречным стоном, когда чужая головка впервые утыкается в изнеженную простату. Он смотрит точно Чонгуку в глаза, как тот и просил, и понимает, что вот-вот расплачется. Отверстие тянет предсказуемой болью, но этот встречный взгляд, столь яро обжигающий кожу и полностью завораживающий сознание, действует на его тело самым качественным анальгетиком. Тэхен жадно впивается подушечками пальцев в плечи Чонгука и стонет в унисон с парнем, когда тот наконец входит в него до основания. Они оба шумно дышат. Чувства захлестывают их так сильно, что они никак не могут оторваться от губ друг друга. Чонгук начинает двигаться — медленно, но глубоко — и голодно целует Тэхена, вылизывая его горячий рот языком. Тэхен в его руках нежно гнется в спине, подаваясь навстречу точным толчкам внутрь себя. Член — такой жгучий, толстый и твердый — влажно скользит в нем, касаясь всех самых чувствительных точек. Ему хочется натурально закричать от удовольствия, охватывающего его дрожащее тело, но вместо этого он лишь покорно постанывает в покрасневшие губы Чонгука и продолжает разглядывать его искривленное в наслаждении лицо. — Хочешь сверху? — неожиданно предлагают ему. — Да, давай. Не выходя из отверстия, Чонгук осторожно перекатывается на спину, чтобы усадить разнеженного Тэхена себе на бедра. Тэхен тут же ерзает на его члене, устраиваясь как можно удобнее, после упирается все еще грязными ладонями в грудь парня и, приподнимаясь, плавно проезжается тазом назад, проталкивая гладкую головку внутри себя еще глубже. Чонгук поощрительно похлопывает его по ягодицам и помогает резче насаживаться на себя. Кровать под ними мило поскрипывает каждый раз, когда Тэхен изящно подскакивает на чужом члене и прибивается задницей к горячему паху. Они стонут по очереди: Тэхен — когда резво опускается на твердую плоть, Чонгук — когда размашисто двигает бедрами вверх, вбиваясь в Кима со звонкими шлепками кожи о кожу. Тэхен откидывает голову назад в удовольствии, щедро выгибает поясницу и ухмыляется, когда его дерзко щипают за соски. — Так охуенно смотришься на мне, — подрагивающим голосом басит Чонгук. — Блять, клянусь, эта поза была создана для тебя. — Я занимался верховой ездой в детстве, — часто дыша, говорит Тэхен. — По тебе видно, — с улыбкой шепчет Чонгук себе под нос. — Боже, ты такой тугой и мокрый. В тебе так хорошо. Тэхен коротко облизывается и прерывает смущающие похвалы Чонгука глубоким поцелуем. Они развязно стонут друг другу в губы и ускоряются, приближаясь к оргазму. Их уставшие тела сковывает надвигающийся спазм всеобъемлющего наслаждения. Чонгук грубо сжимает ладонями задницу Тэхена, не давая ему возможности двигаться, и быстро трахает его сам, входя в свободное отверстие с приятным громким хлюпаньем смазки. Тэхен приторно скулит на каждый новый толчок в себя и резко отстраняется от груди парня, чтобы, круто прогнувшись в спине, обильно излиться на чужой живот. Чонгук мгновенно содрогается в волне собственного оргазма и зачарованно наблюдает за тем, как, запрокинув голову назад, Тэхен долго и сладко кричит. Его потная кожа сияет в пурпурном свете облаков, когда он в последний раз вздрагивает от яркого спазма внизу живота, а нутро влажно и беспорядочно сжимается, принося еще больше умопомрачительного удовольствия. — Мне кажется, я влюблен в тебя, — в экстазе признается Чонгук. — Да, — неожиданно выдыхает Тэхен, валясь на его грудь. — Я тоже. — Серьезно? — Думаю, да. Чонгук замирает на секунду, не веря собственным же ушам, а после расплывается в довольной улыбке, обнимая глубоко дышащего парня и предусмотрительно выходя из его отверстия. Они молчат какое-то время, приводя в порядок гудящие головы. Тэхен обессиленно разбрасывает затекшие конечности в стороны, расплываясь по Чонгуку, и утыкается раскрасневшимся лицом в его шею, размеренно вдыхая запах чужого тела. Чонгук отвлеченно поглаживает пальцами его плечи и косит взгляд, когда Тэхен неожиданно говорит: — У Платона есть одна легенда об андрогинах. — Что за легенда? — с улыбкой спрашивает Чонгук. — Когда-то, много-много тысяч лет назад, на планете существовали лишь андрогины — существа и женского, и мужского пола с шестью конечностями. Однажды они решили, что имеют достаточно сил для того, чтобы развязать войну с богами. Безусловно, они проиграли. Зевс сильно разгневался и, пустив молнии, разделил андрогинов на половинки. Теперь эти половинки потерянно бродят по всему свету в надежде найти свою родственную душу. Ты знаешь, почему Зевс так поступил? — Чонгук качает головой в отрицании. — Потому что мы слабы, когда одиноки. Нам нужен кто-то, чтобы быть сильным. И сейчас мне кажется, будто я наконец нашел свою утерянную половинку, — Тэхен приподнимается на локте, заглядывая Чонгуку в глаза. — Вместе мы, будто космическое творение с картины Климта, можем создать все заново, даже если этот чертов мир разрушится из-за облаков. Мы будем сильными. Вместе. Да? Чонгук сглатывает комок в горле и, твердо кивая, хрипит: — Да. — Тэхен протягивает ему руку, и они трепетно переплетают их пальцы в крепкий-крепкий замок. — Вместе. Их губы трогают искренние улыбки. Тэхен слепо склоняется за нежным поцелуем, и Чонгук порывисто сгребает его в охапке объятий, незаметно смаргивая выступившие слезы. Облака, до этого настороженно наблюдавшие за ними из-за стекол, медленно отплывают прочь, растворяясь в невесомом тумане. Небо робко светлеет.