***
Бруно садится на кровати, протирая глаза. Ему что-то снилось, но почему-то он не помнит, что именно. Помнит только чувство тепла — оно до сих пор с ним, мерцает возле сердца, словно пламя свечи. — Эй, hermano, хватит спать, — Пеппа, сияя солнышком, заглядывает в его комнату. — Проспишь завтрак, и я съем все твои арепас! — О-о-о, я вижу, вижу, как ты становишься все толще… — он вытягивает руку вперед, прижимает ладонь к глазам и с воплем спрыгивает с кровати, когда Пеппа, громыхая молниями, бежит на него с кулаками. Днем он ловит себя на том, что вертит головой, разглядывая девушек его возраста. Словно он хочет найти кого-то родного, кого-то близкого, но девушки прячут от него глаза, шепчутся, перебегают на другую сторону улицы. Вечером он впервые сам заходит в комнату к матери. Там всегда сумрачно, словно мать все еще переживает тот первый вечер в Касите, словно она потеряла папу только вчера, а не пятнадцать лет назад. — Мама… — Да, Бруно? — мама закрывает медальон и смотрит на него: без улыбки, с грустью и усталостью. — Мама… а что… — он злится сам на себя. С ней так трудно разговаривать, он всегда ощущает себя как нашкодивший ребенок, не оправдавший возложенных на него надежд. Но он берет себя в руки. — Мама, а что находится там, за горами? — Я же тебе говорила, — мать хмурится. — Горы хранят нас от зла и жестокости мира. За ними нет ничего хорошего, только боль, горе и смерть. — Но что, если там все-таки есть кто-то… что-то хорошее? — Нет. Чудо хранит нашу семью и сам город. И чудо воздвигло эти горы для нашей защиты. Все, что нам нужно для жизни, есть здесь. Он молча наклоняет голову. А спустя несколько недель снова видит во сне ту девушку.***
— Ты не поверишь, что у меня произошло, — воскликнула она, вскинув голову. В слабом, зеленом свете его пещеры ярко блеснули очки на переносице. — У нас рухнул дом. — Dios mío! — он сел на песок, подумав, что такое событие точно не пройдет мимо него. — Ты в порядке? — Ага… ну, как, в порядке… — девушка хмыкнула. — Вместо дома — развалины, город почти разрушен… Но, зато, мы помирились. — Кто «мы»? — Вся семья! Помнишь, я говорила про моего дядю? Ну, в общем, он вернулся в семью, мы с абуэлой помирились… и теперь все вместе строим дом заново. А еще я помирилась со своей старшей сестрой. — Сестры — это хорошо, — согласился он. — Я это точно знаю. Девушка кивнула, задумчиво глядя на него. — У меня такое чувство, что я тебя где-то видела, — медленно протянула она. — Жаль, я тебя не видел, — он грустно улыбнулся, пожимая плечами. — Я бы тебя не забыл. Девушка, смутившись, опустила голову, теребя подол пышной лазоревой юбки, расшитый ярким цветами. Он вздохнул. — Извини. Прозвучало жутковато, да? — Нет, что ты! Просто… мне раньше такого не говорили, — девушка подняла голову, улыбнулась ему…***
Его будит грохот грома и вой ураганного ветра. — Пеппа, дорогая моя, успокойся, — мягким тоном увещевает мама, а его сестра горько рыдает на диванчике в общем зале. — Он меня бросил! Бросил! — Пеппа, он даже не знал, что вы встречаетесь, ты так и не нашла в себе силы признаться ему в любви! — Джульетта протягивает сестре свежие бунуэлос — может, разбитое сердце ее стряпня и не излечит, но почему бы и не поддержать сестру чем-нибудь вкусненьким. — У меня сияет радуга над головой, когда я его вижу, он что, слепой? Или дурак?! — Ну и зачем тебе слепой дурак?..***
Девушка сидела рядом с ним, рисуя на песке бабочек, похожих на перевернутые песочные часы. — Мы ведь снимся друг другу, правда? — с грустью спросила она. Он кивнул. — Только я, почему-то, ничего не помню утром. — Я тоже не помню. Помню все свои дурацкие предсказания, а вот тебя… не помню. Только какие-то смутные образы. — У меня идея! — девушка даже подпрыгнула на песке и схватила его за руку. — Мы должны придумать что-то такое, что сумеем помнить даже когда проснемся — и так мы найдем друг друга! — Что именно? — он смотрел на нее, пытаясь запомнить каждую черточку ее лица: темные глаза, прикрытые круглыми зелеными очками, пышные кудрявые волосы, смуглую кожу, яркую вышивку на одежде, мягкие губы, изогнутые в улыбке… — Не знаю, — она чуть нахмурилась, наклонила голову к плечу. — У тебя глаза цвета зеленого янтаря. — Что?.. — он растерянно дотронулся до своего лица и, издав нервный смешок опустил руку. — Ну ты и скажешь тоже… — Но ведь запоминается? — она хитро подмигнула. — Если вдруг к тебе посреди улицы подойдет девушка и скажет, что у тебя глаза цвета зеленого янтаря — ты ведь вспомнишь, что это значит? — Да, — не раздумывая ответил он. — Да, я вспомню. А если вдруг к тебе на улице подойдет странный парень и скажет, что ты сияешь ярче любого созвездия в небе… Ты вспомнишь, что это я? — А ты мастак делать комплименты, да? — она рассмеялась, но он увидел легкий румянец на ее щеках. — Кажется… я сейчас проснусь. — Не уходи! — он сжал ее ладонь и девушка печально улыбнулась ему. — Ты просто не забывай — зеленый янтарь. Зеленый янтарь, ладно?***
Пеппа, залечившая свои душевные раны, смотрит на мир гораздо оптимистичнее, над Энканто сияет солнце, а он ходит по улицам, бормоча себе под нос: «Янтарь, янтарь». Кажется, это забивает последний гвоздь в гроб его репутации.***
Девушка взрослела вместе с ним, и он теперь окончательно уверился в том, что она живет за горами. Где-нибудь в прекрасном городе, где на него никто не стал бы смотреть, как на безумца, изгоя и дурного вестника. — Ты очень красивая, — он сказал это без задней мысли, любуясь тем, как она танцует в зеленоватом сумраке его пещеры предсказаний. Девушка, смутившись, запнулась о собственную ногу и с размаху плюхнулась на песок. — Ну вот, я опять сглазил… Он машинально постучал по деревянной полке — в реальности на ней лежали предсказания, а во сне она была пустой. — Нет, просто я не привыкла такие слова слышать. — Тебя что, окружают слепые дураки? — он вспомнил, как Джульетта утешала сестру, и развел руками. — Ты самая красивая девушка из всех, кого я знаю. — И многих вы девушек знаете, а, сеньор? — она поднялась на ноги, хитро прищурившись и наклонив голову к плечу. — Не считая моих сестер?.. М-м-м… тебя. — Негусто, — она сложила руки на груди и притворно вздохнула. — Тогда, наверное, это не считается. — Мне кажется, сеньорита, или вы отчаянно пытаетесь выудить из меня комплименты? — он оттолкнулся от песка, поднимаясь на ноги и подходя к ней. Во сне он был смелым, во сне он не был «Тем самым страшным пророком», каким его называли в городе. — Может быть, — девушка с притворной скромностью опустила голову, застенчиво ковыряя песок кончиком туфли. — Ты самая красивая. Самая необыкновенная. Ты самая сияющая звезда на всем небе, — он на самом-то деле редко говорил комплименты, в основном — исключительно сестрам, когда на тех нападала хандра и настроение: «Никто нас не полюбит, кому мы такие нужны». И сестры точно не обнимали его вот так… и не целовали в губы, не ерошили волосы, не заглядывали ему в лицо сияющими глазами, не шептали: «Я люблю тебя»… — Знаешь, это, наверное, мой стиль, — задумчиво сказала она, прижавшись щекой к его груди. — Влюбилась в того, кого вижу во сне. — Но ведь… мы найдем друг друга в реальности, правда? — он обводил пальцами ее ладонь, чувствуя ее улыбку. — Я помню. Сейчас я помню: зеленый янтарь. — Это хорошо… потому что я иногда не помню. — Я могу заглянуть в будущее и сказать, встретимся мы, или нет, — предложил он, но девушка вдруг испуганно дернулась. — Нет! Я не знаю, почему, но мне кажется это очень… плохой идеей. Не потому, что ты предсказываешь только плохое, — она обхватила его лицо ладонями, пристально заглядывая в глаза. — Я боюсь, что окажется, что мы с тобой никогда не встретимся. А так у нас есть хотя бы надежда. — Зеленый янтарь. — И самое сияющее созвездие, — она снова улыбнулась. — Мне кажется, на меня уже смотрят как на сумасшедшую: я уже четыре года не обращаю внимания на парней, только смотрю им в глаза — и отворачиваюсь. — Ну, на меня так смотрят всегда. Почти всю мою жизнь. Он вздохнул, обнимая ее. Самое печальное — они оба не знали, сколько у них времени — обязательно кто-то уронит ложечку, или закричит осел, или где-нибудь загавкает собака и они проснутся. Чтобы вновь встретиться во сне — через месяц, неделю или даже год…***
Пеппа сегодня невеста, и над городом воцаряется палящая жара. Солнце светит так ярко и сильно, что даже камни, кажется, раскаляются. — Никакого дождя, — повторяет она, как заведенная. — Никакого дождя. Ни единого облачка. Никакого дождя… — Пеппа, милая, может, выпьешь лимонад? — Джульетта слегка обмахивается салфеткой, пытаясь разбавить убийственную жару хоть слабым дуновением ветерка. — Никакого лимонада! Я спокойна. Спокойна. И счастлива. Моя свадьба должна быть идеальной. Никакого дождя… Феликс не должен увидеть меня с потекшей тушью и в мокром платье! — Пеппи, можно подумать, он тебя разлюбит, если тебя слегка намочит дождиком. Да я уверен, даже если ты вызовешь ливень, он тебя все равно будет считать самой красивой на свете, — Бруно договаривает фразу и осекается. Поздно — в глазах Пеппы набухают слезы. — Ливень… ты хочешь сказать, что наша свадьба… наш брак… будет неудачным? — Боже, нет! Нет! Вы будете счастливы, и плевать — дождь на улице, солнце или ураган… О нет, да чтоб меня… С неба начинает литься вода, и Пеппа выходит замуж в настоящий ураган.***
— Кажется, я полностью испоганил свадьбу моей сестры, — сказал он с кривоватой улыбкой. — Не удивлюсь, если теперь она тоже будет считать, что от меня одни беды. — Я уверена, она тебя простит, — его девушка, его Чудо, обняла его и утешительно поцеловала в щеку. — Семьи… они такие. Никто не ранит тебя сильнее, чем семья, и никто же не утешит и не исцелит тебя лучше, чем семья. Я это точно знаю, поверь. — Я тоже. Если это сон, то он не хотел просыпаться. Потому что именно здесь он был счастлив — с той, что любит его, с той, что ему дороже всех сокровищ мира. — Если бы я только мог найти тебя, — с тоской сказал он, лежа на ее коленях. — Я так устал быть один — в пустоте, среди мертвого песка. — Дождись меня, — она наклонилась к нему так, что кончики волос защекотали ему нос. Он фыркнул, накручивая их на палец. — Поверь, однажды я ворвусь к тебе так стремительно, что ты даже растеряешься. — Почему-то я тебе верю, — он не мог оторвать глаз от ее лица. Наверное, ей сейчас тоже, как и ему — двадцать шесть, и, madre de Dios, в мире нет и не будет другой такой красоты.***
Джульетта с усталой улыбкой смотрит на него, а он с дрожью внутри берет на руки малышку Исабеллу. — Она прекрасна, — искренне говорит он, и Джульетта негромко смеется. — Знаешь, братец, из тебя точно получится отличный отец. Я, когда в первый раз ее увидела, подумала: «О нет, она похожа на маленькую лысую обезьянку!». Правда, в следующий миг я поняла, что никого прекраснее этой лысой обезьянки я не знаю. — Ты преувеличиваешь, — ворчит он, с сожалением отдавая свою племянницу сестре. — Нет, правда. Бруно, сердце мое, когда ты уже представишь нам будущую сеньору Мадригаль? — Когда найду ее — ты будешь первой, кто узнает. Обещаю, сестренка.***
— Я стал дядей, — он лежал на песке, глядя, как она подходит ближе. Девушка радостно захлопала в ладоши. — Ура! Я уверена, ты будешь прекрасным tio для своего племянника… племянницы? — Племянницы, да. Она такая… маленькая. — Ничего, они очень быстро растут и от них столько потом проблем, — она рассмеялась и легла рядом, устроившись у него на плече. — Мой дядя всегда меня защищает. Знаешь, он про себя говорит, что он трус, но… в нем скрыта отвага ягуара, когда дело касается семьи. — Завидую твоему дяде. Что ж, он будет мне примером, я ведь тоже… не самый храбрый человек в мире. Она расстроено вздохнула и погладила его по щеке. — Ты мне кажешься очень смелым. — Ты просто предвзято рассуждаешь, — он перекатился на песке, целуя ее губы и глаза. — Потому что я люблю тебя, — она обняла его за шею. — А я — тебя.***
Ему сорок лет, когда он уходит из дома. Ну, на самом деле — он уходит в дом, но для всех его больше не должно быть. Он сталкивается с Долорес — малышка всегда была мало спящим ребенком, а с таким даром, как у нее, и вовсе почти перестала спать. — Ты что-то разбил, tio Бруно? — спросила она шепотом. — Да, милая. И… Лола, можно я попрошу тебя об одной… услуге? Я спрячусь внутри дома, но ты… сделай вид, что не слышишь меня, хорошо? — Ты хочешь поиграть в прятки? — с сомнением тянет она, недоверчиво глядя на своего странного, но, в общем-то, безобидного дядюшку. Она уже не ребенок, напоминает себе Бруно. Говори с ней, как с почти взрослой. — Я хочу спрятаться, чтобы не навредить нашей семье. И не хочу, чтобы меня нашли. — Это потому что Мирабель… — Тшш, — он быстро прикладывает палец к губам. Долорес вздыхает совсем как взрослая. — Хорошо, tio. Только… постарайся не шуметь ночами, ладно? Мне так плохо… Он медлит лишь секунду. — Ты ведь можешь попросить Каситу изменить твою комнату. — Что? — в глазах Долорес вспыхивает интерес. — Попроси ее, чтобы твоя комната была непроницаемой для звуков. — А так можно?.. — Долорес с надеждой оборачивается к своей двери. — Я смогу нормально спать?! — Я надеюсь, — искренне говорит он, и Долорес, помявшись, неловко клюет его в колючую щеку. — Спасибо, tio. Я сохраню твой секрет. Честно-пречестно. — Спасибо, милая.***
Его любимая, его единственная, с грустным видом сидела на песке, рисуя бабочек. — Мне кажется, что время утекает, как этот песок сквозь пальцы, — шепотом призналась она. — Я везде, везде тебя искала. Всюду. Я смотрела в чужие глаза и искала в них зеленый янтарь, сама того не помня. Я даже из города уехала, чтобы тебя найти… Зачем мы вообще полюбили друг друга?! Она вдруг сорвалась на крик и ударила по песку кулаком. — Я не знаю. Я бы хотел все изменить, но я ничего не могу сделать. Я даже сейчас поступил как трус, и сбежал от собственной семьи. Они сидели, обнявшись. Две бесплотные тени, которые растают по утру. — Однажды… — ее голос дрогнул. — Однажды мне показалось, что я нашла тебя. У него были глаза, совсем как у тебя. И мы… я и он… мы поженились. Он только кивнул. — Я понимаю. — Нет, ты не понимаешь, как это — просыпаться наутро в постели с человеком, которого ты любишь… но немного не так, как того, кто живет в твоих снах! И знаешь, я первая из нашей семьи, чья семейная жизнь не задалась, — она горько рассмеялась. — И я развелась. Вернулась домой, и больше всего я боялась увидеть разочарование в маминых глазах. Мне повезло, что первым я встретила дядю — он меня утешил, успокоил… пообещал предсказать моему бывшему супругу облысение, пивной живот и выпавшие зубы, если он хоть раз заявится к нам на порог. Она улыбнулась и он обнял ее сильнее. — Мне жаль, что мы с тобой вряд ли теперь встретимся. И я бы хотел… я бы очень, очень хотел, чтобы ты была счастлива. — А давай мы с тобой поиграем? — вдруг предложила она. — Мы сделаем вид, что уже давно женаты. Ты проснешься утром, спустишься на кухню, где увидишь меня — с кофейником и лепешками… Я скажу тебе: «Доброе утро, любимый, как спалось?» — А я отвечу, что видел во сне тебя, и так не хотел просыпаться, что лишь мысль о том, что ты ждешь меня внизу подняла меня с кровати. Она рассмеялась — горько, жалобно, сквозь слезы. — Это было бы хорошо… если бы мы помнили свои сны.***
Ему пятьдесят, когда его племянница врывается в его жизнь настолько стремительно, что он даже теряется. Она — вихрь энергии, и в буйстве кудрей, решительном блеске глаз из-под очков и порывистости движений он видит лучшие черты их семьи: силу духа Джульетты, решительность Альмы, живость Пеппы и (наверное, он себе льстит) его собственную рассудительность. И, о да, храбрость папы, которого он никогда не видел и знает только по рассказам Альмы. Она обещает спасти Чудо и вернуть его в семью, и у него на душе светлеет. Она кажется ему похожей на кого-то — смутный образ из забытых детских снов, рисунок, занесенный песком. И когда он слышит, что Альма отправилась за Мирабель, то даже не раздумывая прыгает на коня и мчит к реке. Тот факт, что он не умеет ездить верхом и, если честно, побаивается лошадей, он вспоминает позже, а сейчас единственное, что имеет значение — это спасение его племянницы. Они снова вместе, вся семья Мадригаль, и он видит в глазах Долорес колоссальное облегчение, что наконец-то не нужно молчать о том, что ее родной дядюшка прячется в стенах вместе с крысами. В городе уже не смотрят на него, как на черного вестника, горы, несокрушимые и высокие, расходятся, открывая путь в Энканто и из него, и в глубине души он чувствует надежду: может, теперь он действительно сможет встретить… кого-то? Он замечает взгляд Мирабель, направленный вдаль. — Там целый мир, — говорит она мечтательно. — И он открыт для нас. Для всех нас! Ему пятьдесят два, а Мирабель семнадцать, когда она впервые поднимается к нему в башню без привычных громких воплей: «Tio Бруно, я иду, готовься меня ловить и отпаивать кофе!». Он видит ее заплаканные глаза, побледневшее лицо и чувствует, как внутри вскипает ярость. — Что случилось? — тихо спрашивает он. Мирабель давится слезами, рыдает ему в плечо, и сбивчиво рассказывает. Все не так ужасно, как он себе представил — всего лишь один юный escoria решает, что одной девушки ему мало, и для поддержания репутации непревзойденного любовника стоит обзавестись еще парочкой возлюбленных… — Только не говори маме, ладно? — просит его Мирабель. Глаза у нее еще мокрые, но на губах видна слабая улыбка — он почти полтора часа придумывал самые нелепые предсказания, которыми он наградит этого гнусного человека, вспоминал все шутки, которые слышал раньше или же в будущем, и в конце концов смог ее развеселить. — Ты же знаешь, sobrina, я для твоих тайн — колодец. Он провожает ее, а затем поднимается обратно в пещеру предсказаний. Выходит спустя полтора часа, и увидь его сейчас Камило — вновь бы вспомнил свой детский кошмар. Он идет по спящему городу, не боясь ошибиться, потому что знает, где найдет то ничтожество, что обидело его племянницу. Дамиан выбирается из окна девичьей спальни, и не ожидает, что ему на плечо опустится чья-то ладонь. Он резко оборачивается, врезавшись спиной в стену, и видит лишь фигуру в низко надвинутом капюшоне с крысами на плечах. — Боже помилуй! — срывается у него с губ. — Если ты не уберешься из города сегодня же ночью… — слышится шепот из-под капюшона, и Дамиан, даже не дослушав, лихорадочно кивает головой. Незнакомец — да нет же, знакомец, этот loco Бруно Мадригаль, дает ему пластину из зеленого стекла, и Дамиано хватает лишь быстрого взгляда, чтобы рвануть прочь, как испуганный спицерогий олень. Бруно улыбается. Этому мерзавцу хватило всего лишь первого видения — как Камило, принявший его облик, бежит голышом по городу, выкрикивая, что любит капибар, — чтобы сбежать. Его же счастье — то, что сделала бы Пеппа, граничило с деяниями испанской инквизиции.***
— Я сегодня разобрался с обидчиком моей племянницы, — сказал он, посмеиваясь. — Не ожидал, что от моего дара может быть такая польза. — Вот видишь! Я же говорила тебе, что ты храбрый, только сам в себя не веришь, — его любимая улыбнулась, крепко обняв его. — Да что там… разобраться с этим тараканом много отваги не надо. Он с нежностью смотрел на ее лицо. Она не постарела ни на один день, будто навеки остановилась в том же облике, когда им было по сорок лет. — Я ведь тебя никогда не встречу, верно? — спросил он. Она кивнула с грустной улыбкой. — Ну и пусть. Хотя бы во сне я был счастлив. — Давай поиграем? — снова предложила она. — Мы сделаем вид что есть другой мир, прекрасный и удивительный, где мы встретились на следующий же день, как только приснились друг другу? — Давай, — согласился он. — Мы проведем вместе целую жизнь. — И мы не будем ссориться? — Будем, конечно. Тебя будет раздражать моя любовь к крысам — я, знаешь ли, действительно полюбил этих зверьков… или моя молчаливость. — Или твоя страсть к теленовеллам, — подхватила она. — А тебя будет раздражать, что у меня повсюду клубки ниток, иголки, наперстки и обрезки ткани. — Но самое главное, что даже если я буду ворчать, я не перестану тебя любить. И всегда для меня будет важно, чтобы ты была счастлива.***
Он просыпается и идет на кухню, на запах горячего кофе. Мирабель уже там, оборачивается к нему с широкой улыбкой и протягивает чашку и тарелку лепешек. — Доброе утро, tio Бруно, как спалось? Ему шестьдесят, и сегодня день свадьбы Мирабель. Пеппа стоит с тучкой над головой и из последних сил сдерживает ливень, Джульетта, не стесняясь, всхлипывает, пользуясь тем, что ее эмоции не вызывают погодных аномалий. — Бруно, — Пеппа шмыгает носом. — Скажи хоть что-нибудь про дождь. — Чтобы ты следующие сорок лет твердила, что я испортил свадьбу моей любимой племянницы? — спрашивает он с ехидной улыбкой, и Пеппа смеется. Туча у нее над головой светлеет. Мирабель подходит к ним — такая красивая, такая влюбленная в своего супруга — и Пеппа, не выдержав, все-таки устраивает ливень. Правда, Мирабель не расстроена, а лишь смеется, и обнимает их всех — и маму, и своего лучшего в мире дядю Бруно и любимую тетю Пеппу. Она возвращается спустя семь лет. Уже не влюбленная, но все еще красивая. Бруно первый, кто ее видит — и, словно много лет назад, она опять рыдает ему в плечо, и он обещает, что если ее супруг заявится на порог, то он предскажет ему пивной живот, лысину и выпавшие зубы — причем, выпавшие от кулака разозленного Агусто. В памяти слабо вспыхивает ощущение дежавю — словно, он уже слышал эти слова. Сын Мирабель с любопытством оглядывается, радуется живому дому, а Касита радостно хлопает ставнями, приветствуя нового члена семьи Мадригаль. Ему семьдесят пять, а Мирабель исполнилось сорок, и он наконец-то ее узнает. Он мысленно говорит: «Спасибо Боже, что отвел от беды». И добавляет: «Боже, сделай так, чтобы она меня не узнала. Чтобы она не вспомнила о зеленом янтаре». Он засыпает.***
Он просыпается. Ему пятнадцать лет, и сегодня ему приснилась его любовь. Он выходит из дома, чтобы побродить по улицам, пока все еще спят и никто не шарахается от него в сторону, и видит летящих в воздухе желтых бабочек. Они танцуют в утреннем небе, тянутся куда-то и к кому-то, и он идет за ними. Девушка стоит в реке, вытянув руки, которые почти полностью покрыты желтыми бабочками. Услышав шаги, она поднимает голову и улыбается ему — лучи солнца отражаются от стекол очков, подол бирюзовой, расшитой яркими цветами юбки намок в реке. — У тебя глаза цвета зеленого янтаря, — говорит она. — Я наконец-то нашел тебя, — отвечает он, заходя в воду — сейчас его меньше всего волнует сохранность ботинок. — Мы ведь попрощались несколько часов назад, — отвечает она, а бабочки летают над ними, опускаются на головы — в его волосах больше нет седины, а ее волосы непослушными кудрями рассыпались по плечам. — Для меня прошло целых сто лет одиночества.