«Но это пламя, что его взрастило, безумьем или демоном дано?»

      Отрывок:       «Признаюсь, я затрясся, но бледнея,       За ловкими движеньями следил,       Не в силах отвести очей от змея.       Как только он злодейство завершил,       Как только хвост свернувшийся расправил,       Несчастный грешник свечкой зачадил,       За краткий миг его огонь расплавил       И в горстку пепла обратил. Но вот       (Все, что я видел, было против правил)       Он вдруг опять из пепла восстает       И прежний облик снова принимает,       И вновь кривится судорогой рот.       Известно нам: так Феникс умирает,       Но, пламенем охвачен с головой,       Он всякий раз из пепла воскресает.       Питается не хлебом, не травой —       Предпочитает нард он или мирру;       Амом и ладан — корм его живой.       Таинственный и непонятный миру,       Сгорев, он оживает все равно.       Но это пламя, что его вскормило,       Безумьем или демоном дано?       Он сам не знает; и обводит взглядом       Мир, что ему в новинку, где темно,       Туманно, ни души знакомой рядом.       Никто его не помнит и не ждет.       Но вечный Феникс с роковым укладом       Смиряется и далее живет…       Восставший грешник в том же состоянье,       Казалось, был! О правосудный гнет,       Задумавший такое истязанье!       «Ты кто? — спросил несчастного поэт. —       За что претерпеваешь наказанье?»       «Тосканец я, — последовал ответ. —       И был сюда отправлен в час ненастный,       Поскольку жил по-скотски много лет,       Да я и вел себя как скот ужасный!       Зовусь я Ванни Фуччи. Для меня       Берлогою, воистину прекрасной,       Была Пистойя…» В это время я       Учителю шепнул: «Пускай немного       Помедлит и расскажет, не тая,       За что сейчас он так наказ строго,       Тот, кто при жизни кровожадным слыл       Всегда… А дальше — скатертью дорога!»       Меня расслышал грешник и застыл.       И, как ни странно, покраснел от срама.       Он мне сказал: «Умерь свой грозный пыл!       Мои страданья знает эта яма.       Сюда бы ни за что я не попал,       Когда бы злом не промышлял упрямо.       Из ризницы сосуды я украл,       Но, совершив такое преступленье,       Из трусости я друга оболгал,       Вот он и был казнен за похищенье.       Но не затем себя я унижал       Перед тобой, чтоб вызвать сожаленье.       А если выйдешь из подземных скал,       То не мешало бы запомнить, право:       Пистойя гонит Черных. Час настал.       Флоренция покорно сменит нравы.       Но из долины Магры выйдет Марс,       Окутанный дымами грозной славы,       И грянет гром жестокий в этот раз,       И содрогнуться городские стены!       И все дымы, что бог войны припас,       Падут мгновенно на поля Пиценны,       Всяк Белый будет изгнан, оттеснен…       Ступай и жди грядущей перемены!..»       И мне в лицо расхохотался он.»       Прежде чем приступить к разбору фрагмента, стоит обозначить, кто же такой Данте. Рождённый в 1265 г. во Флоренции, он был не только поэтом и прозаиком, а также занимался общественной деятельностью. Первое актовое упоминание о Данте Алигьери в этом ключе относится к 1296 и 1297 годам, уже в 1300 или 1301 году он был избран приором. В 1302 году партия Белых гвельфов была изгнана из Флоренции, а главенствующее положение заняли Чёрные. Но есть сведения, что реальной властью обладали только Белые гвельфы, которые имели свой дворец, что сохранился и до наших дней. В изгнании Данте оставался до самой смерти. Покинул этот мир поэт находясь в Равенне в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года. Но что такое жизнь простого флорентийца в сравнении с жизнью художника? Тем более такого искусного как Дант? Его гений был отвергнут современниками, но вот уже который век воспевается потомками: Боккаччо, из уст которого прозвучал «божественный эпитет», ставший вечным спутником «Комедии»; Рёскин, называвший Данте «центральным человеком мира»; Энгельс, определивший Алигьери как «последнего поэта Средневековья и вместе с тем первого поэта Нового времени»; Мандельштам, именовавший его «орудийным мастером поэзии, а не изготовителем образов» и ещё огромное количество людей, воздвигших Данте «памятник не рукотворный».       Поэт продолжает жить, как и его труды и герои. С веками их образы приобрели множество трактовок, излишнюю мистичность некоторых из них отмечает Осип Эмильевич Мандельштам в своей статье «Разговор о Данте» 1933 г. И приводит в пример следующие строки Блока:

«Лишь по ночам, склонясь к долинам, Ведя векам грядущим счет, Тень Данта с профилем орлиным О Новой Жизни мне поет.»

— А. А. Блок. «Равенна», 1909 г.

      Может быть дух Алигьери, блуждающий в Равенне, слишком сказочный мотив для Мандельштама, но точно не для Александра Александровича, принадлежавшего к символистам. В этом отрывке упоминается и поэт, и его творенье — «Новая Жизнь». Но, как я уже сказала, живы и образы героев, для примера можно взять четверостишие Анны Ахматовой и фрагмент стихотворения «Беатриче» Гумилёва:

«Могла ли Биче, словно Дант, творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить… Но, Боже, как их замолчать заставить!»

— А.А. Ахматова, 1958 г.

«Музы, в сонете-брильянте Странную тайну отметьте, Спойте мне песню о Данте И Габриеле Россетти.»

— Н. С. Гумилёв. «Беатриче», 1907–1910 г.

      Как вечны будут сказания и песни о Ромео и Джульетте, так вечен будет и дантовский идеал любви.       Любовь, воспетая в «Божественной Комедии», нашла своё отражение не только в мировом искусстве, но и в истории 19 века. Данте Габриель Россеттти, названый в честь великого поэта, находит свою «Беатриче» в лице поэтессы Элизабет Сиддал. Но смерть разлучает и этих влюблённых, рождая одно из лучших полотен Россетти — «Блаженная Беатрикс». Один поэт, но он меняет столько судеб.       И всё же, перейдём к отрывку. Он, как и вся поэма, написан терциной, где 1 строка рифмуется с 3, а 2 с 1 строкой из следующего трёхстишия. При такой рифмовке произведение получает свой особый орнамент и органичность. Читателя очень быстро захватывает, уносит тихим, нежно-журчащим течением терцин.       Действие этого фрагмента происходит на 8 кругу Ада в 7 ущелье, где казнятся чудовищами воры. О бесконечной закольцованности этого мученья автор даёт понять следующими строками:       «Он вдруг опять из пепла восстает       И прежний облик снова принимает,       И вновь кривится судорогой рот», — наличие таких слов как «опять», «снова», «вновь» говорит о неоднократном повторении процесса, которого и в этот раз не избежать.       Исходя из этого, сравнение с Фениксом выглядит уместным и гармоничным. А также не лишённым авторской идеи и переосмысления. Как часто вы задумывались о несчастной судьбе этой сказочной птицы? Я, признаться, до столкновения с Данте — никогда не думала о фениксах в таком ключе. Тем не менее, это яркий образ одиночества, который преследует каждого из нас:       «Он сам не знает; и обводит взглядом       Мир, что ему в новинку, где темно,       Туманно, ни души знакомой рядом.       Никто его не помнит и не ждет.       Но вечный Феникс с роковым укладом       Смиряется и далее живет…» — разве это не жизнь человека? «Мы становимся абсолютно слепы, как только перед нами захлопываются двери в будущее», — пишет Мандельштам. А я дополню, что будущее открывается тому, кто знает своё прошлое. Но феникс, после каждого рождения теряет эту связь. Так, мне кажется, происходит и с человеком. На нашем пути встречается многое, но легко выделить особо значимые повороты судьбы, после которых каждый из нас будто заново открывал для себя мир. И каждый такой поворот — перерождение, каждый новый взгляд — прозрение в слепоте. «Я знаю только то, что ничего не знаю» — и мы с эти смиряемся и далее живём.       Что же до грешника, которого мы встречаем… В «Комедии» Данте людей размещает, руководствуясь личными симпатиями. Возможно, именно поэтому Ванни Фуччи оказывается на 8 кругу. Хотя, его зверства, бесспорно, поощрения не достойны. Он был внебрачным сыном знатного пистойца Фуччи деи Ладзари, деятельным сторонником Чёрных гвельфов, виновником многих убийств и грабежей. В 1293 году он участвовал в ограблении ризницы Пистойского собора. Обвинение пало на его приятеля, к делу непричастного. Тогда Фуччи, успевший скрыться, выдал своих сообщников, и их казнили.       И хотя его положение бедственное, угроза слышится в его речах:       «Флоренция покорно сменит нравы.       Но из долины Магры выйдет Марс,       Окутанный дымами грозной славы,       И грянет гром жестокий в этот раз,        И содрогнуться городские стены!..» — грешник предрекает войну между Белыми и Чёрными гвельфами, которая кардинально поменяет роли. Поменяет и судьбу Данте, заперев его на чужбине, где он встретит смерть. Роковое и страшное предсказание, которое поэт даёт себе же. Удивительное свойство книг — стирать грань пространства и времени, рисуя те рамки, которые угодны автору или читателю. Люди так жаждут изобрести машину времени, не зная, что уже давно её изобрели. Искусству подвластно отправить нас в прошлое. Этим его свойством и пользуется Данте. Ведь «Божественную комедию» он начинает писать уже будучи в изгнании 5 лет, а нам открывается лирический герой — «прошлый» Данте Алигьери — из 1300 года, утративший свою горячо любимую Беатриче 10 лет назад, но ещё живущий в своей родной Флоренции. Мы в прошлом прошлого. Это почти роман в романе.