borderline boy

Денис крутил так, что из хвоста выпало несколько крупных прядей на затылке. Мысль проскользнула фоново, но он ухватил ее, успев нервный сигнал перевести в слова. Сейчас начнется. Он чувствует, как движения становятся размашистей, как вращения приобретают в скорости, но теряют в аккуратности, и как последний прыжок удается ему с небывалым размахом, с запасом под четвертый оборот – вот был бы номер-то в конце программы, а? Еще круче был бы фокус, если бы он с него вообще свалился, потому что свое тело в этот момент он контролировал весьма условно. Все напряжение перед прокатом, которое хранилось под гнетом его напускного спокойствия, под конец проката сублимировалось в чистую эйфорию. Ему всегда казалось, и не совсем метафорически, что в такие моменты он должен светиться, как фосфорная рыба, как радий, как полоса под дверью в комнату Стефана по ночам. Ему казалось, что гуманнее в такие минуты прикрывать глаза, чтобы не слепить никого вокруг. Что конвенцией о правах человека ему запрещено контактировать в таком состоянии с людьми, чтобы не заражать их своим безумием. Костром инквизиции горели эмоции, маниакальный приступ позже сменится вакуумным безразличием, но сейчас, как спичка пылая, он замер на льду под финальный аккорд. Поверхностное рваное дыхание было первое, что он услышал вокруг себя, потом заревели трибуны. Он, конечно, потом скажет, что поддержка зрителей оказалась внезапно выше всех ожиданий, а пока он тщетно пытался сравнить по памяти эти овации с теми, которые он слышал на последнем старте. В голове, в лобной доле, отдавался грохотом пульс. Как только что переживший амнезию, он кланялся, разворачивался, кланялся снова. Эмоциональный барьер, который он выстраивал между собой и миром с прошлого срыва, сгорел, как птица феникс, и тот смех, с которым он подъехал к бортику, был смехом младенца. Ему снова предстояло учить себя правильной эмоциональной реакции на все. А пока эйфория пылала вовсю, питаемая не стихающим гулом с трибун. Стефан зажмурился и обхватил его руками в сильнейшем объятии. Безумный взгляд прошил Дениса острым чувством сопричастности: тренер выглядел безумцем под стать ему, и Денис вспомнил, сколько раз за последние годы гадал, чувствует ли тренер каждую чертову эмоцию так же глубоко, как он в рецидиве. На лавочке в кисс-энд-край у него кружилась голова, болели глаза, как будто скакало внутричерепное давление. Стефан держал его за руку. Мысль, которая увлекла его до момента, когда по стадиону пронеслось обещанием приговора «scores, please», была уже более осознанной, чем предыдущие – у тренера влажная ладонь. Объявленные оценки спровоцировали новый заряд аплодисментов, и внутри него эмоциональный фейерверк, побарахлив, решил дать финальный залп. Он бросился в объятия тренера, одними губами под маской шепча на ухо: — Опять. Ламбьель понял. До этого шептавший что-то неразборчивое, но, сомнений нет, про его красоту и силу, очень серьезно потребовал – «держись» - и стиснул его еще крепче. Жаль, что нельзя было держать его так дольше, несколько часов, может быть, до завтра, пока Денис не отрастит на себе новый панцирь условно-адекватного восприятия, не нащупает механизмы контроля, которые каждый раз в мучительной, эйфорической агонии он сжигал. Обычно пустота не захватывала его так внезапно, как маниакальные эпизоды. Она могла подступать долго, предсказуемо, тошнотворно, неотвратимо. Денис перед ней метался, крутился ужом, а потом все равно был вынужден смириться. А сейчас вакуум этот засосал его так жадно, так стремительно – прямо на пьедестале. Он стоял, надевал на себя медаль, заматывался в латвийский флаг, сделал круг почета, но на душе уже скребли кошки. Он чувствовал себя так, как будто за вечер отпахал олимпийский цикл. Скрываясь в подтрибунке, он угрюмо размышлял, что теперь еще лучше понимает весь соблазн дорожки, по которой многие актеры, исполнители и танцоры до него пошли по своим печальным тропам – кто через наркозависимость, кто через алкоголизм, кто через беспорядочный секс. Конечно, в его случае спады и подъемы провоцировались тесным контактом с аудиторией в гораздо меньшей степени. Он вообще считал себя человеком, до изрядной степени равнодушным к любому внешнему давлению – хоть свистели ему с трибун, хоть аплодировали, это едва ли составляло хоть бы жалкие десять процентов его душевного климата. О, нет, в его организме достаточно было процессов, которые в считанные минуты швыряли его от одной грани к другой. Они так и не выяснили с психотерапевтом, какой регуляции его пограничное расстройство. Предпосылки были и в его личности, и в наследственных факторах. Так или иначе, все вместе они замешали такой дьявольский коктейль, который к своим двадцати двум он только робко учился понимать и иногда немного влиять разными техниками, которым учила Ванесса. Денис не был мазохистом, он точно проводил грань, до которой способен справляться самостоятельно, и несколько раз за последние пять лет проходил короткими курсами терапию, но от таблеток наотрез отказывался. Когда он обсуждал это со Стефаном (помнит тот вечер как собственное вчера), было темно и в шале в Шампери было на удивление безлюдно. Записывая, как на перфокарточку, эмоциональный шлейф вечера, Денис очень медленно сказал: — Ванесса сказала, что пропишет таблетки, потому что КПТ* работает не так, как ей хотелось бы. Я думаю отказаться. Стефан пристально посмотрел на него, блестя глазами в свете тусклого зеленоватого бра в углу. — Я бы тоже отказался. Потом он добавил что-то еще, сдавая назад, вроде «но решать конечно тебе», «я не могу влезть в твою шкуру», «уверен, что справишься сам?», но Денис твердо уловил мнение тренера. Этого было достаточно, потому что оно откликнулось его собственному. Он даже не хотел слышать, чем Стефан руководствовался, потому что ни в каком случае это не звучало бы уместно. Ему своих аргументов было предостаточно – он потворствовал какой-то зыбкой стороне себя, которая отвечает за творчество, и берег как зеницу ока те остро-сладкие моменты, когда вдохновение, нерациональное, болезненное, скручивало его спазмом, и он катался как одержимый, чувствуя себя способным на все. За эту восприимчивость он потом дорого платил. Но отказаться не мог. Туда-сюда на арену и обратно их возили желтые шаттлы, и когда он из этого шаттла почти заполночь вышел, холодный воздух перехватил дыхание так соблазнительно, что прогуляться по городу показалось лучшей альтернативой многочасовому сидению в духоте номера. Морфей не будет таким добреньким и не даст ему поспать, пока адреналин не распадется на составляющие полностью – по крайней мере, добровольно. Смутный сон под успокоительными прельщал его еще меньше. Денис тихо улизнул в тень их громоздкого, из стекла и металла, отеля. Он был совсем не одет для прогулок, но как стадия опустошения, пришла жертвенность, острая необходимость замерзнуть во имя чего угодно. С ним на этом последнем шаттле в отель возвращались только делегации русских и итальянцев: Марк с его тренером и еще Грассль со своей командой. Его никто не хватится. Кроме Стефана, который, до сих пор читая его по всем мыслимым и немыслимым знакам, скользнул в сторону от автоматических дверей вслед за ним. — Прогуляться решил? Составить компанию? — Ты же знаешь, какой я собеседник после приступов. Стефан пожал плечами. Он готов был молчать, а если Денису захочется, слушать тихий и сухой отчет о эмоциональном коллапсе. Это все равно вытаскивает Дениса, признает он это или нет. — Знаю. Пошли. Он намотал ему на шею один из своих шарфов.

***

— Напомни, почему мы взяли паузу? — Ты как-то манипулируешь или просто спрашиваешь? – уточнил Денис устало. Они много раз это обсуждали, и сейчас вернулись к разговору точно в тот момент, когда Стефан потянулся к нему с поцелуем, а Денис, хоть и позволил, но с ответом медлил. — Просто хочу услышать актуальную версию. Ответ из уст Стефана звучал до мурашек честно. Денис, ломая язык, множество раз пытался сформулировать, как именно сказывается на нем пограничка, и всегда настаивал на том, что смена приоритетов и ценностей происходит в единый момент. Поэтому Стефан уточнял. — Сейчас уже труднее ответить, — признался Денис, — потому что я хотел сепарироваться и опасался доверять своему решению, принятому в семнадцать лет. — Сепарировался? Денис предупреждающе нахмурился, и Стефан сразу же извинился, но смотрел так, как будто продолжал ждать ответ. Он не отодвигался от Дениса: чувствовал себя потрясающе комфортно в его личном пространстве, лицом в нескольких сантиметрах от его лица. — Ну, я научился сам осуществлять весь цикл готовки пасты. Теперь умею не только соус к болоньезе и лепить бабочки. — Ты же не лепишь ее сам. — Откуда ты знаешь? – Денис слабо улыбнулся краешками губ. — Дорогой мой, если яблоко раздора только в магазинной пасте, я готов сделать в доме стратегический запас. — Да у нас не было раздора, — почесал Денис подбородок, отодвигаясь от Стефана и нога за ногу уходя от него по заледеневшей дорожке вглубь почти неосвещенного фонарями Старого города, но что-то тягучее в его движениях обязывало последовать за ним. Таллинн был такая большая деревня, что не чувствовать себя здесь комфортно было невозможно. Денису каменные старые постройки напоминали старые кварталы в Даугавпилсе. Они вышли на площадь (если только можно назвать площадью перекресток нескольких узких улочек, увенчанный еще на небольшом отдалении собором с отвесно-вертикальной стеной). Под стеной собора Денис безошибочно различил ледяной блеск. — Каток что ли? — Городской каток, да. Я видел его вчера, когда проезжали мимо. — Вот ведь… - усмехнулся Денис, но мысль продолжать не стал. Подумал, как было бы красиво в темном квартале танцевать со Стефаном Ноктюрн здесь, на притулившемся у собора изрезанном льду катка. — Жаль, коньки в отеле. — А твои вообще в Шампери остались. И свои я точно пожалел бы для такого варварского льда. – Денис обернулся. – И вот еще. Когда я живу не в шале, я могу о чем-то спокойно думать, не боясь, что ты это каким-то магическим образом прочитаешь и озвучишь. Стефан улыбнулся и поднял брови, уловив настроение если не оптимистичное, то патетически-спокойное. — А ты прямо испугался, я смотрю. — Нет. Конечно нет. Стефан, а ты спросил, потому что хочешь, чтобы я вернулся? Вот оно. Денис стоял на полшага впереди него, поэтому его лица не было видно, но по силуэту его и голову нельзя было угадать никакого напряжения. Стефан знал, что парень придает словам гораздо меньше значения, чем эфемерному слою эмоций, который эти слова покрывает. И вот то, что он говорил, было сухой и очень взвешенной базой. — Давай так отвечу: я в любом случае хочу, чтобы ты вернулся в дом. Возвращаться тебе в мою кровать или нет – тут я не могу проецировать на тебя свои желания. — Да мы все равно спим почти на постоянной основе, Стефан, хотя и взяли паузу. Спим, чтобы снять напряжение, чтобы выразить привязанность, потому что все равно этого хотим, хотя и договорились так не делать. Меня не это волнует, в конце-концов. Вернуться в дом – это гораздо серьезнее решение. Потому что сейчас я перееду к тебе уже сознательно, а не в семнадцать и потому что мне негде жить. — Ну так в принятии свободных решений и заключается тернистая дорожка, нет? Денис закатил глаза. Стефан опять выражался, как Шекспир в переводе на латвийский и обратно. — Я много думал, Стеф, — и, предупреждая что-то саркастичное от Ламбьеля, Денис поднял расслабленную ладонь в предупреждающем жесте, — пришел к выводу, что как минимум моей пограничке нужен был этот финт ушами. Ты же знаешь. — Знаю что? — Не заставляй меня пыхтеть и подбирать слова. — Нет, я честно не понимаю, о чем ты. — Ты же помнишь, как я всегда утверждал личные границы. Скандалил, кричал, убивался об лед тебе назло. Это все бунт против статус-кво. Пограничка же не выносит стабильности. И каждый такой демарш ставил меня, напротив, во все более зависимое положение: человек, который видит мои истерики, обладает огромной властью. Стефан не перебивал. Оглянулся на шорох, проводил взглядом какого-то ночного прохожего, и снова вперил хмурый взгляд в Дениса. Тот говорил, не поворачиваясь. — В одиночестве я это проработал, по схеме, о которой говорила Ванесса. Ты просто задаешь себе ряд вопросов в разные моменты времени, и где-то фиксируешь ответы. И на самом деле, выводы из этого делаются достаточно очевидные. — Мне не спрашивать тебя, какие выводы ты сделал? — Да как хочешь, просто как факт этот вывод неутешительный, и я сделал его только сегодня. Стефан сглотнул, начиная мерзнуть. Свой шарф он отдал Денису, а Таллин был на добрых десять-пятнадцать градусов прохладнее, чем Шампери в это же время года. Он хотел предложить вернуться в отель, но прерывать Дениса не желал даже ценой замороженных пальцев, которые спрятал в карманы: хоть что-то. Денис проводил его жест задумчивым взглядом. — Я понял, что подсел на это. Вспомнил день, когда Ванесса впервые предложила мне пропить таблетки, и ты сказал тогда, что ты отказался бы на моем месте. — И сейчас отказался бы, — кивнул Стефан, успевая вклинить в эту реплику маленькую пантомиму: он с виноватой улыбкой подставил свои красные пальцы под свет фонаря, пожал плечами и кивнул в сторону отеля, — компаньон на прогулки из меня по зиме никакой. Старость, очевидно. — Так вот, а почему отказался бы? Я не спросил тогда и за все это время с тех пор успел впасть в какое-то эстетическое расстройство на этот счет. — Эстетическое расстройство? – спросил Стефан с полуулыбкой. Но он не насмехался. — Вроде того. Я иногда сам романтизирую свои приступы. У меня маниакальная эйфория, так что я не помню на следующий день, что делал, потом жестокие спады, когда мне не нужно ничего и никто, но я все равно думаю, что лучше так, чем ровное существование. Я понимаю, что таблетки, если можно так сказать, уменьшат амплитуду этих качелей, но я не готов отказаться… — От себя в моменты наивысшего счастья? — О да. Я понял это сегодня, очень отчетливо. Сегодня, на Небельхорне в том году, пару раз на шоу, спонтанно на тренировках, — это дорогого стоит, и когда я задумываюсь, зачем вообще это все, я вспоминаю именно эти моменты. Но не только их. Ты второй по значимости катализатор. — Это лучшее признание в любви, mon cher, — прокомментировал Стефан абсолютно серьезно, — и я ревновал бы насчет «второго» к чему угодно, но только не к фигурному катанию. Денис развел руками. — Как есть. — То есть я – это не вопрос привычки? — Даже если так. Но это не слепая привычка в зоне комфорта. Я едва ли тот человек, который слепо привяжется, ничего не анализируя и не рефлексируя. Я все время в состоянии противоречия, ты же знаешь. И я делаю выбор «остаться или нет» гораздо чаще, чем может показаться. В последний раз решил не оставаться. Получил опыт. Стефан покачал головой, прося Дениса остановиться. Он услышал достаточно. Дальнейшие слова Дениса могли сойти за оправдания, а он не хотел ставить его в неловкое положение. — Знаешь, я поражаюсь твоей диалектичности. И вспоминаю тебя пять лет назад. Я тебя увидел, и сразу подумал, что у тебя есть что-то такое про свободное выражение мыслей и желаний. Какая-то непосредственность, что ли. Потом стало казаться, что я все равно ни черта о тебе не знаю, несмотря на то, с какой легкостью ты говоришь о самых тяжелых темах. И вот даже сейчас для меня очень по-новому звучит то, что ты говоришь, — Стефан остановился, чтобы заглянуть Денису в глаза, — и очень сильно. Денис не чувствовал необходимости как-то закрыть этот диалог, хотя вопрос об их будущем логически повисал в воздухе. Стефану тоже это не требовалось, похоже, он вообще стал казаться каким-то безмятежным и невозмутимым в блеклом свете фонарей по обочине шоссе, по которому они возвращались к отелю. А может, у него от холода перестали слушаться все мимические мышцы.

***

Стефан жил в номере около лифта, а Денис дальше по коридору, но когда они остановились, мягкими шагами по ковру дойдя до номера тренера, и звякнул ключ, который тот достал из кармана пальто, Денис со смесью восхищения и удивления перехватил взгляд, которым Ламбьель смотрел на него. Этот взгляд Денис знал. Когда со Стефана слетала оболочка из похоти (чисто физическое состояние), оставалось вот это. Он звал его к себе, не чтобы заняться сексом. По крайней мере, не только поэтому. Обращенная к нему с пристальным вниманием просьба-приглашение. Не умоляющая, впрочем. Просто еще один вопрос, что именно он решил и уверен ли в решении. И готовность принять любой ответ, хотя предпочтительный угадывался. А Денис, неспособный на эмоции, оставивший их все в виде пепла на льду ледового дворца, молча восхитился тем, как без стеснения этот мужчина показывает свои желания. Черте, которой он без устали у него учился, когда сил учиться скольжению и дорожкам не оставалось.