посмотрите

Каждый вечер я, перед зеркалом раскорячась, вместе с кожей снимаю слои из постыдных масок; оптимиста, хорошего друга, болтливой цацы, и кладу в прикроватную тумбочку их с опаской. Завтра снова на кожу болючую натянуть, завтра снова пытаться хоть где-нибудь стать своим. У болтливого пьяницы в темных глазницах муть, и слова - мои. Почему я побитой собакой смотрю на всех, почему мимикрирую каждому под заказ? По кусочкам теряя себя настоящую – смех и грех, вы примите, а я буду верной рабой у вас. Почему я рыдаю в вонючем ночном такси, что несёт меня будто карета из страшных снов, к тем, кто собственно приезжать-то и не просил? И тошнит от вина и от собственной глупости, и темно. * * * Я-то помню, как ты о вечной любви мне пел, я-то знаю, что значит отчаянная вина, ты подкуришь очередную, потом в постель, и мы голые на балконе, и я пьяна; огонёк сигареты затлеется и потухнет. Я так много так много хотела тебе сказать. У дрожащей в тени ларька привокзальной шлюхи мои глаза * * * Посмотрите, отец земной и Отец небесный, полюбите примите поймите я буду ждать! Эти детские просьбы разбились, но не исчезли, и теперь тебе каждый второй и отец, и брат. У красивой мадонны-нищенки на асфальте, улыбающейся сквозь слёзы и злой оскал, и над грязным кульком протянувшей ладонь "подайте" – моя рука * * * Каждый встречный как шанс получить хоть чуть-чуть тепла, как возможность услышать "мы видим, что ты СВОЯ", и из их одобрения цепких холодных лап, чешуёй обрастая, я пялю молящий взгляд, я врастаю в их мир, подчиняюсь его законам, я меняю свой цвет, заворачиваясь кольцом, посмотрите, я в доску своя, и со мной - как дома, я приму вас как лучших друзей, матерей, отцов! И на гибком скользком теле хамелеона – моё лицо