Альтернативный мир

Юра рефлекторно сощурился. Январское солнце било по глазам, высыпавший за ночь снег лишь усугублял ситуацию. Все отсвечивало, глаза неприятно жгло, особенно после темного помещения. Поправив ворот пальто, врач выпустил клуб пара изо рта. Липкий снег прилипал к обуви, дернув плечом, парень, жмурясь, поднял взгляд. Зима была одним из любимых времен года, еще будучи маленьким, он с нетерпением ждал ее. Выглядывал в окно, мечтая увидеть снег, и упрашивал мать отвести его на только залитый в соседнем дворе каток. Он любил это время года, любил всей душой, любил, несмотря ни на что. Еще с малых лет он верил, что все волшебство происходило именно зимой – именно в это время года вера в чудо усиливалась. Чарующее ожидание новогодних праздников и предвкушение сказки, которую ему каждый год создавала мама. Он любил это время года. Любил даже после смерти матери. Всякий раз, стоило за окном насыпать снежных сугробов, он вспоминал о том волшебстве, что она создавала – для него. Это были одни из самых теплых воспоминаний о ней, они не были пропитаны болью и обидой на себя. Наблюдая за ясным небом, Юра поморщился; где-то позади раздался детский крик. Машинально дернувшись, он обернулся, замечая группу весело хохочущих мальчишек. Разбегаясь, они прыгали в пушистые сугробы снега. Наплевав на пощипывающий мороз и промокшую одежду, они веселились, не обращая внимания ни на что. Где-то на задворках сознания почувствовалась легкая зависть. Захотелось так же плюнуть на все заботы и проблемы, окунуться в беззаботную жизнь, вернуться в детство на часок. Вернуться в то волшебство, по которому он так скучал. Поджав губы, парень выдохнул. Быстро смахнув снег с лобового стекла, Юра торопливо закинул автомобильную щетку в багажник. Руки без перчаток замерзли и покраснели, заведя машину, парень, поморщившись, растер их. Откинув голову на сидение, прикрыл глаза. В голове была каша из мыслей, сосредоточиться хоть на чем-то получалось с трудом. Чувствуя, как руки начинали согреваться, врач завел машину: нужно успеть вернуться дотемна. Бросив последний раз взгляд на окна квартиры, он, вывернув руль, выехал с площадки. Ему действительно нужно поторопиться, он не хотел терять ни минуты. Тело тянуло обратно, туда – за железную дверь на девятом этаже. Хотелось обратно, хотелось вернуться скорее назад. Туда, где ему было лучше. Дорога до отеля занимала больше времени, чем Юра предполагал изначально. Москва стояла, вечные пробки, пожирающие время, и, несмотря на рабочий день, машин на дороге было чертовски много. Радио было выкручено на минимум, врач выдохнул, только выехав из города. Знакомые пейзажи замелькали за окном, сколько он не был там? Он не считал, да это было и не важно. Он и сейчас не поехал бы, если бы не она. Чем дальше он уезжал от Москвы, тем сильнее шел снег. Снежные хлопья засыпали машину с новой силой; включив дворники, врач поморщился. Вдали показались знакомые постройки, сначала стоящие в ряд гаражи, а вон там, левее, ничем не примечательное высокое здание. Юра помнил, как увидел его впервые. Тогда, в машине такси, он, уставший от дороги и жары, с интересом оглядывал постройку. Здание было заметным и на секунду парень даже подумал, что это и есть отель, и только когда машина повернула, взгляду открылось красивое сооружение. Тогда, оглядывая территорию, он не представлял, как собственная жизнь изменится уже через пару дней. Чуть больше двадцати четырех часов – и он встретится с ней, совсем немного до крутого пике. Пике, которое перевернет его жизнь с ног на голову. Пике, которое придаст его жизни смысл. Пике, после которого он не сможет вернуться назад. Непримечательное на первый взгляд здание оказалось местом, где он обрел счастье. Вывернув руль, Юра завернул на парковку. Все газоны были засыпаны снегом, а каменные дорожки неторопливо чистили несколько работников. Уткнувшись в руль, врач пропустил вдох, глаза машинально закрывались, он и не заметил, как парни в одежде с логотипом отеля переглянулись. Внутри все разрывалось, это место было наполнено противоречивыми воспоминаниями. Слишком разными, чересчур разномастными, каждый коридор, каждый угол был наполнен ими. Он словно видел их силуэты, в голове одна за одной мелькали яркие картинки. Дернувшись, он повернул голову: в их последний день тут они стояли чуть дальше, в самом углу парковки, вон там. Держась одной рукой за машину, она, прикусив губу, слушала Федотова со слезами на глазах. Убрав ее сумку в машину, он словно прирос к земле, ноги не слушались, он совершенно не хотел двигаться. Он стоял у чертова багажника еще пару минут, заставляя себя двинуться с места. Слышал ее тихие всхлипы, шепот Федотова и не мог пошевелиться. С той секунды, что он узнал о диагнозе, это место изменилось. Оно наполнилось воспоминаниями, которые Юра хотел забыть. Хотелось забыть обо всем страхе тут, о боли, что они прошли тут, и оставить только секунды, когда им было хорошо. Хотелось, как в кино – вырезать неудачные дубли, оставляя только лучшее. Заглушив двигатель, Юра наконец-то вышел из машины. Тут не было ветра, в отличие от Москвы. Тут чувствовался легкий мороз, а снег приятно хрустел под ногами. Передернув плечами, он быстро прошел к непримечательному зданию. Дом для персонала отеля. Так называлась на первый взгляд малоприметная постройка. Он быстро преодолевает лестницу и длинный коридор, доходит почти до конца второго этажа и замирает. Он не видит или не хочет видеть двух промелькнувших у лестницы горничных. Прислушиваясь к тишине, он оглядывает светлую дверь, она совершенно не отличается от других. Два поворота ключом и тихий щелчок; проскользнув внутрь, парень вдыхает теплый воздух. Легкий запах свежести ударяет в нос. Шторы открыты наполовину, вся комната наполнена лучами зимнего солнца. Это помещение, словно машина времени, она переносит его назад, в прошлое. Переносит в день, когда он все оставил тут и уехал с надеждой. Уехал спешно, с рыжим котом и небольшой сумкой, уехал, насквозь пропитанный страхом. Сейчас этого не было. Страх, что висел тут тяжелым грузом, растворился вместе с ароматом ее духов. Тут больше не было отчаяния, не было всего того, отчего он так бежал. Юра был уверен: все исчезло в тот день, в ту секунду, когда он услышал врача. Страх, боль, отчаяние, обида. Все исчезло тогда, тут больше не было ничего. Только солнечный свет и легкий свежий запах. Он вдыхает его полной грудью, чувствуя, как тепло разливается по телу. — Кхм, — глухой кашель раздается позади, этот короткий звук отдает по всему телу. — Здравствуйте, Лев Глебович, — обернувшись вполоборота, Юра оглядывает мужчину, признаки перенесенного приступа сразу бросаются в глаза. — Как Вы? — Живой, — владелец фыркает. Захлопнув входную дверь, он проходит в комнату, — Юрец… — Лев Глебович, — вздернув рукой, парень перебивает владельца, — почему Вы не в больнице? — скрестив руки, он прищуривается. — Вы ведь должны быть на реабилитации, — хмурится врач. Темные круги под глазами, бледность кожи, сиплая отдышка. Юра подмечает даже отсутствие у мужчины как минимум пяти килограмм. — Не хочу там лежать, — хмыкнув, Федотов опускается на ближайшее кресло, — нормально все, тут долечат и реабилитируют, — переводя дыхание, он склоняет голову, смотря на врача исподлобья. — Я рад тебя видеть, — он говорит это на выдохе, тихо, игнорируя строгий тон. Совесть больно колет где-то под лопаткой. — Я Вас тоже, — сейчас его голос звучит мягче, — Лев Глебович, я переживаю, Вам действительно будет лучше вернуться в больницу, — разжав руки, врач делает шаг к владельцу. Смотреть в глаза Федотова оказывается невозможно тяжелым испытанием, слишком многое он видит в этом уставшем взгляде. Подняв голову к потолку, Юра с шумом делает глубокий вдох. — Юрец, ты отвратительно выглядишь, — горько заключает мужчина, скрестив руки. В отличие от врача Лев Глебович взгляд не отводил: прищурившись, он продолжал смотреть на парня. Дотошно, изучающее – смотреть и видеть все. Этот взгляд неприятно обжигал. Поморщившись, Юра дает себе еще пару секунд прежде, чем снова опускает на мужчину взгляд. — Первый день на ногах стоишь? — вопрос в лоб, без хождения вокруг да около. Федотов недовольно хмыкает. Словно перед ним его собственный сын и сейчас он в очередной раз его разочаровал. От этого сравнения становится тошно. — Неделю, — все вокруг начинает раздражать, ее запах въедается под кожу и разъедает все изнутри. Он отбрасывает все: вежливость, мнимое спокойствие, уважение – все летит к чертям. — Удивил, — голос мужчины звучит резче, — Юрец, — Федотов склоняет голову, втягивает воздух и сжимает губы, — давай назад. Хочешь бухать? Да пожалуйста, бар твой, но давай тут, — полгода назад это могло бы удивить, но не сейчас, в хриплом голосе владельца парень слышит нескрываемое отчаяние, снова оно. Только сейчас оно другое, с другим привкусом. Сейчас с отчаянием слышится потерянность – полная, тягучая. Мужчина перед ним был потерян так же, как и он сам. Это состояние затянуло их, обволокло и утащило на дно. Юре до омерзения противно, погано слышать переживания за него самого же. — Лев Глебович, Вы знаете мой ответ, — парень проходится по комнате, тут на порядок чище, чем было, когда он уезжал. — Я не могу, — он хмурится, это защитная реакция. — Твои вещи на месте, ее почти все забрала мать, — на последних словах голос Льва колеблется. — Твой кабинет не трогали, — заключает он, опустив голову. Все внутри замирает, на секунду Юра даже перестает дышать, словно забывая, как это. Это первый раз, когда он слышит о ней. Первый раз с того дня. — Спасибо, — он не знает, за что конкретно его благодарит. — Когда она уехала? — голос звучит тише обычного. — Почти сразу после…, — Федотов взглянул на осунувшегося врача, — после похорон. Похорон. Слово въедается в сознание, проникает ядом и разливается по всему телу, от семи букв парня начинает неистово мутить. Оно – словно стоп-кран, который сорвали, органы скручивает в тугой узел от резкого торможения. Взгляд тут же становится мутным, тяжелым, блеклым. Инстинктивно хочется ухватить бутылку с виски. Он делал так больше месяца, стоило лишь подумать, лишь посмотреть в сторону больницы. Только сейчас тут не было пресловутого спасения, не было очередной бутылки, стоящей аккурат рядом с диваном. Каша из мыслей разрывает его на мельчайшие куски, его вновь бросает в дрожь, тело прошибает, словно мелкими разрядами тока. Все самообладание летит к чертям. Он настраивал себя на эту поездку неделю, гребаных семь дней. И вот сейчас, когда он смог это сделать, все ломается, и он вновь чувствует, как глотку стягивает. Ноги наливаются свинцом, сделать хоть шаг, сделать вид, что все нормально, не удается совсем. А изучающий взор Федотова лишь только делает хуже. — Где Борис Леонидович? — врач не узнает свой голос, каждая мышца тела напряжена, будто окаменела. — На даче, вместе со своей горничной, — Федотов хмыкает. — Запой? — впервые за последние минуты парень поднимает на мужчину взгляд. — Нет, — качает головой владелец, — как ни странно, но нет. Молчит, ни с кем не разговаривает, не ест, но и не пьет. — Хорошо, — голос звучит холоднее. Это действительно хорошо, пусть так, пусть лучше молчит, чем пьет, ей это понравилось бы меньше всего. Он не хотел представлять, что сейчас чувствовал ее отец, не хотел вспоминать, как тот, согнувшись, рыдал, закрыв лицо руками. Все это разрушало его, лишало остатков сил. Поднеся ладонь к лицу, Юра с силой потер его, словно надевая маску, которая была так ему нужна. Маску хладнокровия, отрешённости, маску, которую он снял в этом отеле. Сейчас это его спасение. Выдохнув, он на секунду прикрывает глаза. — Юр, — кажется, это второй раз, когда Федотов произносит его имя так. — Лев Глебович, — он ненавидит себя, грубо прерывая мужчину. Ненавидит за то, что игнорирует сейчас все то, что слышит в голосе владельца. — Все кончено, — это режет хуже лезвия. — Ее больше нет, — в голосе слышатся стальные нотки. Это нужно остановить, еще немного – и контролировать себя не получится. — Я не смогу и не хочу тут находиться, — в голове начинает стучать. — Не смогу, поверьте мне, — дернувшись, Юра смотрит на Федотова, не отводя взгляда. — Каждый камень в этом отеле пропитан ею, я знаю, как это будет. Я буду прислушиваться к каждому шагу, буду сходить с ума каждый раз, когда дверь в мой кабинет будет открываться. Я буду сидеть в лобби, надеясь увидеть ее выходящей из лифта. Я буду слышать ее голос всякий раз, что буду оставаться один, — с каждой секундой руки пробирает мелкой дрожью все сильнее. — Я знаю, как будет, — маска, которую он так старательно пытался натянуть, слетает. — Я даже сейчас стою и пытаюсь почувствовать запах ее духов, которого тут больше нет, — голос срывается, каждый вдох сопровождается гулким хрипом. Федотов, который до этого сидел, почти не двигаясь, рвано дернулся и поднялся. Взгляд мужчины изменился в одночасье. — Я сойду тут с ума, Лев Глебович, — произносит парень упавшим голосом и отшатывается. Ноги, казавшиеся тяжелыми, совершенно не держат его. Секунды кажутся бесконечностью. Тут, в стенах, где они были вместе, где он был счастлив, его разрывало на куски. Здесь время замирало – прямо так, как он когда-то хотел. Тут оно остановилось, словно его поставили на паузу, об этом ведь он мечтал. Мужчина обнимает его, тихо, без слов. Это не похоже на выражение соболезнования или банальную жалость, нет. Разжав руки спустя секунды, он кивает, молча принимая его сторону, и со свистом втягивает воздух. — Хорошо, — в глазах владельца Юра замечает промелькнувшую обиду, но уже в следующую секунду этого нет. — Юрец, — мужчина щурится, — ты только не теряйся совсем, — как-то странно посмотрев на парня, владелец поджал губы. — Пожалуйста, — в одном слове врач вдруг слышит все то, что Федотов так старательно прячет. Обиду за несправедливость, страх за него, одиночество от утраты, полную потерю себя. Сейчас все это слышалось в одном только слове. Федотов был темной лошадкой, он почти не проявил себя тогда. Загремел в больницу с приступом и смерть девушки переносил там. В больничных стенах он не говорил о ней, почти не спрашивал ничего, он словно вычеркнул управляющую из своей жизни. Он молчал и в день прощания, почти не говорил с людьми, не реагировал на окружающих, он закрылся от всех. Закрылся в спасительном коконе одиночества, это был его способ перенести горе. Сморгнув пелену воспоминаний с глаз, парень устало кивнул. С каждой секундой сил становилось все меньше, эта поездка выматывала его до последней капли. — Обещаю, Лев Глебович, — поджав губы, Юра протянул руку. — Спасибо вам. — За что? — с ноткой удивления ответил Федотов. — За шанс, — быть счастливым. Качнув головой, мужчина вдохнул полной грудью. Пожав руку парню, он сдержанно улыбнулся – впервые за долгое время. — Не ответишь, когда позвоню, и я тебя из-под земли достану, — хмыкнув, Федотов похлопал парня по спине. — Я не шучу, — владелец отступил. Подняв на него мутный взгляд, Юра сглотнул: горечь от слов бывшего начальника чувствовалась на кончике языка. Он не представлял, что эта поездка так сломает его. Дома, там, под алкогольной пеленой, все казалось проще. Там, где ничего не напоминало о ней, там было легче. Там была лишь одна коробка, небольшой картонный ящик с кусочком их счастья. Тут все было наоборот, каждое движение грудной клетки приносило боль, органы скручивало узлом от одного только взгляда на эту комнату. — Еще увидимся, Юрец, — расстегнув пиджак, Федотов, бросив последний взгляд на врача, неторопливо вышел. — Надеюсь. Может, через время – год, два, пять – Юра и хотел бы увидеть Федотова. Встретить, когда воздух перестанет душить его, когда от одного взгляда на мужчину внутренности перестанет скручивать в спазме. Когда при виде его мозг перестанет подбрасывать ему воспоминания. Когда-нибудь потом. *** Юля торопливо шла по отелю. Она узнала слишком поздно и сейчас надеялась, что успеет. Хватая ртом воздух, девушка накинула капюшон на голову и выскочила на улицу. Холодный воздух обжег горло. Нахмурившись, она огляделась и, заметив машину на парковке, запахнув куртку, ринулась туда. Она была уверена, что из окон любопытный персонал тихонько подглядывал, но ей было плевать. Девушка знала, что теперь перешептывания усилятся, а жалостливые косые взгляды будут вновь направлены на нее. Все начнется с новой силой, толком-то и не успев утихнуть. — Юра, — крикнув как можно громче, рыжая махнула рукой. Она едва успела остановить парня. Придерживая рукой открытую дверь авто, он оглянулся. Ее кожа горела, легкие горели от неожиданной пробежки, а где-то сбоку неприятно кольнуло. Поморщившись, Юля чуть замедлилась, придерживая одной рукой расстегнутую куртку, она прищурилась. — При… — дыхание все еще было сбитым, — привет, — уперев одну руку в бок, Юля взглянула на врача. — Здравствуй, — оглядев девушку, парень нахмурился. — Что-то случилось? — он изо всех сил старался держать себя в руках. — Нет, — девушка мотнула головой. — Ну, то есть, да и нет, — она смотрит растерянно. — Я хотела спросить, как ты? Она бежала сюда за этим? Задать этот вопрос? Юра переминается с ноги на ногу, последний раз они виделись на прощании. Тогда она отдала ему небольшую коробочку, передала ее, толком ничего не сказав, захлебываясь в слезах. Ее не было на кладбище в силу ее положения и Юра помнил, как горничная билась в истерике за день до этого. Она упрямо хотела пойти, хотела быть, однако тогда врач был согласен с её молодым человеком. Она даже поругалась тогда с ними, впрочем, Юра понимал ее. — Никак, — врач пожал плечами. Глупый вопрос – и она сама это понимает. Качнув головой, девушка облизнула губы, ее реснички задрожали. — Все? — голос дрогнул. — Все, — Юра кивнул. — Хватит с меня, — уже тише добавил он, чувствуя, как глаза начинает жечь. Резкий порыв ветра обжег лицо. Врач даже рад ему: холодный, простёгивающий ветер помогает. — Застегнись, ветер поднимается, — дернув плечами, Юра кивком головы указал на ее куртку. — Да, да, сейчас, — дрожащими руками ухватив края куртки, щурится Юля. Получается не сразу, руки почти не слушаются ее. — Я кое-что отдать хотела, — продолжает девушка. "Собачка", наконец, поддается; застегнувшись, она поднимает взгляд на парня. Внутри все сжимается, за секунды он вновь переносится в тот день. Когда тошнота не отступала, а все, чего он хотел – это скорее остаться одному и забыться в алкоголе. Она тогда сказала почти эти же слова, которые он едва смог разобрать. Опустив руку в карман, Юля нахмурилась, пара секунд показались парню вечностью, он внимательно следил за каждым движением ее руки. — Вот, — выдернув из кармана аккуратно сложенный листочек, девушка сглотнула, — я нашла это в ее кабинете. Думаю, будет лучше вернуть это тебе, — протянув руку, девушка облизнула губы. — Она случайно забрала его, тебя тогда не было в кабинете, а она увидела, — Юля кивнула на листок в руках врача. — И…,— девушка запнулась, — она хотела вернуть его, но… Собравшись с духом, Юля продолжила: — ...не знала, как, а потом…, — выдохнув, горничная зажмурилась, чувствуя, как слезы застилают ее глаза, — не смогла. Вы поругались, — на последнем голос рыжей стал хриплым. В голове тут же всплыла та чертова ночь, когда он поверил дочке Федотова. — Я знаю, он был ей дорог, даже когда вы поругались, — последнее рыжая произнесла совсем тихонько. — Она хранила его все это время, — на выдохе закончила девушка. Поддев край листочка, Юра зажмурился. Показались короткие черточки карандаша, его собственные штрихи. Дыхание сперло, воздух вонзался, словно множество мелких осколков, острые края рвали кожу. Темные пятна замелькали перед глазами, словно короткие вспышки, они мелькали с сумасшедшей скоростью. Поругались. Тогда он сам все разрушил, растоптал едва выстроенное, разнес на мельчайшие осколки. Поверил первым же словам, черт пойми кому. Они поругались по его вине, из-за его самоуверенности и упрямства. Хранила. Это слово гулко ударило в голову. Каждая мысль об этом разъедала все изнутри, она отравляла организм. — Спасибо, — грудную клетку сдавило тяжелым грузом. Листок в руках обжигал, словно раскаленный камень, все тело содрогалось, словно от множества вонзающихся иголочек. — Юр, — Юля чувствовала, как слезы начинали ее душить, — не вини себя, — она выдавливала это, утирая мокрые дорожки. — Юль, — прервав девушку, врач бережно убрал листок в карман, — не говори этого, — слова даются с трудом, глаза противно жжет. — Спасибо тебе, — набрав в грудную клетку воздуха, парень подался к уже заходящейся в рыданиях девушке. — Правда, — его голос хрипит, обхватив Юлю, прижимает ее к себе. — За все спасибо, Юль, — он чувствует, как ее тело прошибает дрожь. — Все будет хорошо, — эти слова даются с трудом. Он не верит себе, как бы не хотел, не верит. Все будет хорошо. Они стоят так еще пару минут, холодный ветер обдает две фигуры. Затихнув, рыжая отступает первой. Проведя ладонью по щеке, шмыгает носом. — Надеюсь, — ее голос дрожит. — Я уверен, у тебя все будет хорошо, — найти в себе силы улыбнуться не получается, как бы он не пытался. Ухватившись рукой за дверцу машины, Юра кивнул девушке: — Я поеду, — сил становится все меньше. Облизнув губы, Юля чувствует, как слезы вновь начинают подступать. Шмыгнув носом, девушка переминается с ноги на ногу. — Удачи тебе, Юр, — хлопнув руками по куртке, Комиссарова грустно улыбается, — удачи… Все вокруг затягивается будто дымкой, сморгнуть пелену не получается, кивок головы выходит скорее машинальный, чем осознанный. Сделав шаг назад, Юля, поджав губы, кивает в ответ. Его пробирает дрожь даже в теплой машине; выкрутил печку на максимум, а руки начинают ходить ходуном. Кажется, в теплом авто становится лишь холоднее. Оглянувшись, он замечает силуэт девушки. Обхватив себя руками, Юля неторопливо отходит. По телу словно разливается свинец, и оно тяжелеет, не способное пошевелиться. Тошнота подкатывает к горлу, еще секунда – и его вывернет наизнанку, бумажный листок в кармане кричит, напоминает о себе. Он жмурится, буквально на секунду закрывает глаза, хочется избавиться от этого звука, хочется перестать слышать. Хочется оглохнуть. Оглохнуть, не слыша мира вокруг. Резко выкрутив руль, Юра стискивает зубы, не смотрит, не оборачивается, не глядит никуда, кроме узкой дороги. Пять минут, пара поворотов, тридцать секунд ожидания, пока чертов шлагбаум не поднимется и отель не остается позади. Разогнавшись, он грубо выворачивает на снежную трассу, педаль газа вжата в пол, ноги сводит судорогой. Его хватает на двадцать минут: тысяча двести секунд – и силы заканчиваются. Листок кричит все больше, все громче, прожигает карман, вопит, напоминая о себе. Свернув на обочину, парень резко тормозит. Его колотит все сильнее и сильнее, шарф вдруг начинает душить, будто удавка, он сжимается, перекрывая кислород. Откинувшись на спинку кресла, врач начинает срывать его, руки не слушаются, пальцы сжимаются. Пошевелить руками почти не получается, в глазах мутнеет. Петля на шее поддается не сразу. Страх охватывает все тело, он липко расползается, заполняя собой все. Въедается под кожу и обволакивает. Хватая ртом воздух, Юра, дернувшись, срывает чертов шарф. Что это?! Паническая атака? Уткнувшись лбом в руль, парень жадно хватает воздух, холодная обивка руля совсем немного расслабляет. Дергано проведя рукой по панели, врач на ощупь выкрутил печку, воздух в машине казался ужасно спертым. Коснувшись боковой панели, быстрым движением открыл окно, холодный воздух тут же заполнил машину. Это спасало совсем немного, каждое движение грудной клетки отдавало болью, каждый вдох сопровождался хрипом. Опустив руку в карман, Юра кончиками пальцев нащупал сложенный листок бумаги. Бумага обжигает, потрепанный лист вызывает головокружение. Поморщившись, он жмурится, с головой ныряя в воспоминания. Он тонет в прошлом, захлебывается воспоминаниями без возможности спастись. flashback Пустые коридоры давили, они просидели там больше четырех часов, почти не говоря и не шевелясь. Тогда тело было словно заковано в тяжеленный костюм, не дающий сделать и вдоха. Юра слабо помнил, как качался, отвечая на звонок, и как говорил Борису Леонидовичу о новостях: это память услужливо стерла. В памяти осталось лишь чудовищное чувство тошноты, которое он испытывал в этот момент. Звук шагов разбил его окончательно, глухие тяжелые шаги врача – они запустили все, стали точкой отсчета. — Операция прошла успешно. Мы сделали все, что возможно, сейчас все зависит от нее, она в реанимации. Нам остается только ждать. Опытный хирург произнес заученную фразу, а Юра заметил, как он хмурился, его опущенные плечи и слова, звучащие на автомате. Он подметил все, подметил и перенял, фраза врача разнесла его на мельчайшие осколки. Эти заученные слова, сказанные с горечью в голосе, обрушились на парня неподъемным грузом. Все расплывалось перед глазами. Ждать. Он ненавидел ждать, терпеть не мог, не умел, не хотел. В реанимации. Так и должно быть, Юра знал – после такой операции пациент проводит до трех суток в реанимации. Но что-то ему не нравилось, внутри разливалось неприятное ощущение, что-то тягучее, густое, пугающее. Он окончательно потерял себя, только увидев ее врача: тот вышел почти следом, и Юра ощутил, как сердце пропустило удар. Мужчина не стал молчать: качнув головой, он увел парня в кабинет и рассказал обо всем. О возможных исходах, о каждом моменте всей операции, он рассказал все. — Я не буду тебе врать, что все получилось легко и просто. Нет, ее случай далеко не самый легкий, много сопутствующих проблем. Но у меня были пациенты и хуже, ничего, выкарабкивались. А Ксения сильная, справится. Тогда врач даже выдавил из себя улыбку, и Юра даже поверил ему. Наивно поверил. А дальше дни превратились в тягучую смолу. Время противно стояло, каждая минута ощущалась, как час, он вел счет каждой секунде, что проводил у дверей реанимации. Его пустили к ней только на второй день, сжалившись, разрешили ему быть рядом, и он был. Был рядом и наивно верил. Верил до скрипа зубов, до тошноты в горле, до пульсирующей боли в висках. Упрямо гнал все мысли прочь, верил, словно маленький. Она была совершенно не похожа на себя: меньше обычного, с множеством трубочек, в стерильной палате. Противный писк аппарата жизнеобеспечения чуть успокаивал, каждый короткий писк дарил надежду. Кошмары, где этого заветного звука не было, убивали его вновь и вновь – каждый час, что он проводил в царстве морфея. Это был его личный кошмар, ступающий за ним по пятам. Этот звук стал спасением, он успокаивал, давал ему возможность дышать, заставлял его жить дальше. Четвертый день сломал его. Несмотря на писк, ему становилось хуже – восемьдесят четыре часа без изменений. — Ей нужно больше времени, это нормально. Он слышал это по несколько раз на дню, слышал и верил, он сам врач, он знает, как проходит восстановление организма. Знает, но сейчас, находясь по эту сторону баррикад, ему совершенно не хочется слышать эти слова. Здесь, на этой стороне, эмоции разрывали его, здесь рациональность отключалась, не было холодного рассудка, врачебной решимости и уверенности. Он убеждал себя, старательно убеждал, уговаривал, старался включить рациональность, думать, как врач. Но каждый раз, когда он видел закрытые глаза Ксюши, внутри что-то обрывалось. Все падало хрупкой стеной, все внутри разлеталось на осколки, на острые, смертоносные крупицы. Час, разбивший его жизнь на до и после, он помнил до секунд. Помнил до каждого мгновения, до каждой мельчайшей детали. Снег, сыпавший хлопьями, вызывал у парня легкую улыбку, все вокруг погружалось в снежную сказку. Он не чувствовал подвоха, не было ощущения чего-то ужасного, совершенно нет. Ему было противно осознавать, но в тот день все было хорошо, впервые за много дней он ощутил странную уверенность. В голове то и дело рисовались картинки их будущей жизни, на секунды все вокруг приобретало цвета. Все вокруг совсем немного обрело яркость. И Юра ненавидел себя за это. Он ненавидел свои мысли, мечты, которые возникали в тот день, легкую улыбку на своих губах, он ненавидел себя за эти эмоции. Все внутри было пропитано отвращением к самому себе. Он собирался заглянуть к ней после обеда, заехать в пару мест, заскочить к ней немного позже обычного. Звонок раздался именно в ту секунду, когда врач, переговорив с Федотовым, вышел из палаты. Он едва успел закрыть дверь, когда звук входящего вызова разрезал больничную тишину. Сердце пропустило удар, когда имя звонившего высветилось на экране смартфона. Внутри все опустилось, он несколько раз пробежался глазами по имени абонента, все вокруг расплылось мутным пятном.       — Здравствуйте, Игорь Степанович.       — День добрый, — голос мужчины эхом отдался в голове, — Юра, вы могли бы приехать? На последнем все рухнуло. Страх, которого парень не чувствовал все утро, накатил волной, он снес его с ног. Снежная дорога, скорость, которую он почти не контролировал, и животный страх, сковывающий его цепями. Занавес из плотной дымки на глазах, все звуки вокруг превратились в белый шум, который он едва ли может разобрать. После просьбы приехать на душе заскребло поганое чувство. Эта просьба разрушила хрупкое, блаженное чувство спокойствия. Он почти не чувствовал ног, дыхание сбилось, от бега в легких слышны хрипы, руки проняла дрожь. Один поворот, и он буквально врезался в дубовую дверь. Взгляд остекленел, он задыхался, страх выворачивал наизнанку, чувство тошноты снова сковывало горло. Он стоял там чуть больше минуты, уговаривая себя открыть дверь и сделать хоть шаг, но тело упрямо не слушалось. Ухватившись одеревеневшими пальцами за дверную ручку, парень почувствовал, как собственный пульс начал отбивать бешеный ритм. — Можно? Он мог бы и не спрашивать. Закрыв за собой дверь, он навсегда закроет дверь в прежнюю жизнь. Вся надежда останется там, в длинных больничных коридорах. Красочные картинки с их жизнью выцветут, выгорят от чувства обиды, от жгучей беспомощности. Вся жизнь – словно разрисованный холст, брошенный под палящим солнцем. Горячие лучи выжгли все оттенки, все цвета, оставляя после себя только темную потрескавшуюся краску. — Разрыв сосуда, аневризма. Дальше он не слушал. Весь мир обрушился, оставил после себя клубы пыли, заставляя его задыхаться от них. Вокруг стало тихо, слишком тихо, он погрузился в звенящую тишину, она поглощала его, медленно окутывала, словно паутиной. Страх исчез – то, о чем о так долго мечтал, сбылось. Он хотел проснуться без этого чувства, мечтал, как они выпутаются из него. Он выпутался. Она уезжала в страхе, он помнил ее глаза в том коридоре у дверей реанимации. Она скрывала, прятала страх в улыбке. Но он видел его и помнил, и увидеть ее иначе у него уже не получится. Юра слабо помнил похороны, не мог вспомнить, как все началось и когда закончилось, память услужливо блокировала это. Он хотел бы забыть все, выбросить из памяти последние годы жизни, забыть Москву, забыть отель, забыть их жизнь. Но это работало не так, он не мог выбирать, что оставить в памяти, а что нет. Непышные похороны и небольшая процессия, он не смотрел на девушку, упрямо отводил взгляд. Это было не то, что он хотел запечатлеть в памяти. Не та картина, которую он смог бы увидеть. Каждую минуту он мечтал остаться один, каждая секунда давила тяжелым грузом, время вокруг застыло. Время мучало его, даже сейчас, когда надежды уже не было, когда не нужно было больше ждать. Оно все равно издевалось, словно отрывалось напоследок, протяжно изводило его. Он хотел уехать как можно скорее, закрыться в темной квартире, окна которой выходили на чертову больницу. Мечтал спрятаться, исчезнуть в алкогольном коконе, забыться в нем, потеряться в этом безмятежном ощущении без шанса найти выход. Мечтал совсем как тогда, годы назад. Он почти ушел, когда рыжая девушка окликнула его у выхода из ресторана. Трясущимися руками она передала ему небольшую коробку с непонятным ему рисунком. Она почти не объяснила ничего, лишь пробурчала короткую фразу. Она просила отдать это тебе. И это стало последним ударом. Просила. Она заранее все сделала и попросила подругу. Допуская такой исход, она, улыбаясь ему, готовила прощальный подарок. Ощущение картона в руках жгло сильнее огня, он почти сошел с ума, пока доехал до дома. Едва успел захлопнуть дверь – ноги перестали его держать. Скатившись по стене, открыл перевязанную тесьмой коробку. Пара плотных конвертов с исписанными ее почерком листами. Небольшая фигурка хмурого врача. К аккуратной коробке был прикреплен ярко-розовый стикер с короткой подписью и улыбающейся рожицей.       Он напомнил мне тебя.        Прости. 🙂 Маленькую черную флешку он замечает не сразу, она лежит на самом дне, аккуратно, в углу. Такой же розовый стикер остался лежать на дне коробки, видимо, открепившись от флеш-карты.       Я помню, ты врач и это твоя работа.       Но я тоже тебя люблю! Ноутбук находится на кухне, он полностью сел и это отнимает драгоценные минуты. Юра почти срывается, когда устройство, наконец-то, включается. Это короткая запись, видео, снятое на том концерте, когда он впервые испугался за ее жизнь, когда стукнул пафосного фокусника. Когда его мир окончательно перевернулся. Он мечтал забыться в коконе алкоголя, но не смог – сегодня он забылся в коротких видео. Он будет пересматривать их сотни раз, он вернется к ним, как зачарованный, он просидит на темной кухне с включенным ноутбуком и рыжим котом до утра. Один, в полумраке, с их воспоминаниями. Ближайшие пару месяцев он проведет в пучине воспоминаний, больше пятидесяти дней в темной квартире. Экран ноутбука станет чуть ли не единственным освещением в этой темноте. Конец flashback Открыв дверь машины, Юра буквально вываливается на холодный снег, он почти не чувствует возникшей от резкого удара об землю боли в коленях. Все мышцы сводит в спазме, воспоминания, промелькнувшие в голове, словно короткий фильм, убивают. Они разрушают его, разносят остатки сознания на крупицы. — Он был ей дорог. Он помнил, как в суматохе искал тетрадный лист, а все последующие дни корил себя. Боялся, что незамысловатый портрет девушки окажется в чужих руках, породит множество слухов, или того хуже – она узнает о нем. Все произошло именно так, случилось то, чего он так боялся тогда: она узнала, увидела, сохранила. Он был ей дорог, даже когда они поругались. Когда он благополучно поверил постороннему парню, когда, не думая о последствиях, напился и изменил. Этот листок хранил слишком много воспоминаний. Найдя в себе остатки сил, врач поднимает голову; руки сводит от холода, убрав потрепанный рисунок в карман, он оглядывается. Плотные джинсы противно прилипают к ногам, его пробирает от холода. Сколько он сидел на мокром снегу? Коленные чашечки неприятно ноют от удара и низкой температуры. Небо вдали переливается розоватыми полосками, сейчас это совсем не завораживает его, раньше он мог часами наблюдать за меняющимся небесным покровом. Но сейчас все по-другому, все вокруг чувствуется иначе. Все стало блеклым. Тусклым. Он выгорел, сгорел изнутри, от души остался один пепел. Мозг включается на автомате, на хладнокровии, на том единственном, что от него осталось. Ухватив горсть снега, парень растирает его по рукам, а затем, стряхнув остатки, касается холодными руками собственного лица. Втягивает воздух, чувствует, как горло сжимается от холода, и, моргнув, поднимается с колен. Джинсовая ткань промокла насквозь. Обхлопав одежду от снега, Юра, оглянувшись последний раз на дорогу позади себя, поджимает губы. Все там. Прошлое, их жизнь, мечты, желания, их счастье – все осталось там. В том красивом отеле среди прекрасной природы. Вернувшись в машину, он заводит ее и, подняв стекло, дрожащими руками выкручивает руль. Подальше от этого места, подальше от места, где он все потерял. У него нет четкого графика, он уже забыл, как это – жить по расписанию, четко планируя каждый свой час. Юра знает только одно: он заберет кота и уедет подальше, сбежит, как сделал это уже однажды, спрячется в новом городе среди множества серых домов. От прежней жизни у него останется лишь коробочка, заполненная ею, и рыжий кот, который очень громко мурчит по ночам.