Равный

Вначале, всё было как обычно. По крайней мере, в понимании мальчика-взрыва. Вначале, он отчётливо помнит, он был первым. Первым идёт, маленький воевода, ведущий за собой своих последователей, одного конкретного последователя, не смотря назад. Он помнит громкое «Каччан!», окрикнутое тонким голоском, помнит, как первым доставал игрушки в автоматах, помнит яркое алое солнце перед глазами, яркую улыбку, яркую причуду и яркого себя. И, конечно же, помнит кого-то кудрявого, маленького и зеленоволосого, апогей безобидности, следующего за ним, несмотря ни на что. Слабого. Но постоянного. Вначале это была стабильность и, следующее за ней, удобное восхищение. Черный цвет и запах жжённой ткани. Нос Кацуки пробил запах сгоревших тетрадей, а на руках оставались ощущения от разрывания бумаги и исписанных листов, на мелкие кусочки. Так, чтобы было безвозвратно. Жесты рук постоянно двигались, то закрывая, то открывая взгляду лицо, на котором не получалось вычитать ничего толкового. Кожа помнила ощущения от непрошенных прикосновений. - Каччан.. – более тихое, всё такое же тонкое. В глазах плескался удивленный страх. В чужих глазах. В чужих же, правда? Бакуго помнит тёмные ночи, собственную цель, большое количество уроков, своих глупых последователей, страх и, конечно же, помнит большие зелёные глаза, не смеющие смотреть в ответ, хаос из кудрей и серые дни без закатного солнца. Он не помнит кого-то, следующего за ним. Светловолосый мальчик помнит боль. Он вспомнил боль, сконфуженность, потерянность и неожиданное удивление. А ещё, он вспомнил отпор и понял, что что-то изменилось. Однажды ночью было темно, сердце стучало, кулаки и ладони болели, ноги переставали слушаться, а сбитое дыхание доносилось из горла с диковинными хрипами. К коже прилипла пыль и грязь, одежда была разорвана в клочья, а грудная клетка поднималась, будто внутри, как минимум, бушевали волны, сравнимые с цунами. В тот момент Кацуки Бакуго, нет, Каччан, посмотрел вперёд увидел глубокий тёмный лес, который больше не трясся вихрями страха, не слепнул от восхищения, и не прятался от недомолвок. На него смотрел пронзительный, уверенный взгляд, смотрел в него, в душу, не отворачиваясь, понимая и затягивая дальше вглубь. - Каччан. – твёрдое, ровное, больше не всхлипывающее. Тонкая ухмылка прослеживалась в безмолвном вызове. Это был уговор. В тот день он увидел синеву заката и почувствовал кожей сияющее жжение рассвета. Руки начало жечь из-за недостатка прикосновений. Сколько уже это длилось? Неделя, месяц, месяцы? Бакуго не мог понять, в какой именно момент он начал замечать мельчайшие детали, не имеющие, вроде бы, никакого отношения к становлению героем. Хотя, он мог предположить. Просто в какое-то утро, он подметил, что Деку запаздывает в класс, не так, как обычно. Или что на чужих руках появился новый шрам, его же не было, так что случилось? Однажды в столовой он пошёл за каким-то приятным и знакомым яблочно-тростниковым запахом и случайно очутился возле чужого стола. Он сбежал сразу же, как осознал это, заранее закричав что-то невразумительное. Потом было хуже: носки в магазине напомнили о задротской комнате, мягкая игрушка в автомате ну точь-в-точь, как кое-кто знакомый, книга, которую он когда-то видел в его руках, кружка, духи, причёска, веснушки, человек, зелёный цвет, силуэт, запах, цвет глаз, зелёный, человек, силуэт, глаза, глаза, глаза, губы… Блять! Всё пылало и перегревалось внутри, будто он был печкой, работающей на желании ощутить, прикоснуться, почувствовать, стать и слиться воедино. Ёбаные мысли. А в ответ – пронзительный, оценивающий взгляд, небольшая улыбка, нахождение рядом, невольное прикосновение. А в ответ – спокойствие, уверенная мощь. Этот взгляд, который просто был, не отворачиваясь, ответный, словно чего-то ждущий, он вгонял в краску, выворачивал наизнанку, рассматривал эту изнанку и потом заворачивал всё обратно, будто ничего не случилось. Прошло больше полугода, как Бакуго Кацуки, золотой мальчик, первый в классе, Динамит, что свергнет Всемогущего, жил в необъяснимом желании кого-то. - Каччан! – пухлые губы, обкусанные до красноты, и блестящий взгляд. - Каччан. – большие глаза, пухлые щеки и взгляд из-под век. - Ка-ччан. – «Я всё знаю». Низкий голос, темнота коридора и чужие руки, схватившие за грудки рубашки и резко затянувшие подальше от чужих глаз. Вздох. - Каччаан. – «Долго ты будешь прятаться?». Мелодичное, проехавшееся перед лицом. Руки горят, и лицо тоже, кажется, Кацуки заболел, иначе как он может гореть так, будто у него внутри – котлы Преисподнии. - Ка-цу-ки. – тихий шёпот, вздохом дотронувшийся до уха, принёсший за собой мурашки и истому. Жарко, как же жарко. Блестящий зелёный взгляд выпотрошил душу, уже ничего не осталось. Всё! Доволен, Деку?! Больше нечего скрывать, ты забрал его всего, не щадя, больше не осталось ничего, ты всё и так знаешь. Ничего! А потом все чувства разом исчезли и, так же быстро, как и пропали, взорвались заново, снося в себе обоих, окрашивая всё бордово-красным. Кто знал, что старые романтические фильмы не врали? Хотя нет, они преуменьшали, это всепоглощающее чувство даже далеко не сравнится со старыми фильмами. Чужие губы были везде, на шее, на щеках, на запястьях, и на горячих губах. Это было медленное исследование, первые шаги, до тех пор, пока всё не полетело так же глубоко вниз и не превратилось в чистую страсть. Он хотел завладеть всем, этими губами, этими руками, он хотел его всего. Поцелуи имели привкус металла, рубашки уже перестали походить на рубашки, волосы торчали в стороны после количества прикосновений, тянущих движений. Чужая нога возле бедра, руки на лице, на шее, на губах, под рубашкой, везде, тяжёлое дыхание «через раз», бордовый свет коридора, закатное солнце и зелёные, изумрудные глаза-искры, выхватывающие наружу яркие рубиново-красные. Одним чрезвычайно ярким вечером, Кацуки Бакуго лишили всего. Одним вечером, в бордовом коридоре, Кацуки получил всё. И больше. - Так ты, - прокашлявшись, он попробовал снова, - Деку, как давно ты знаешь? Взгляд пронзительных глаз наконец смущенно отвернулся и легкое улыбчивое выражение разрушило бывшую напряженность. Оно было, как бы сказать, безмятежным? - Ну, Каччан, - нервный смешок, а руки всё ещё в его, Кацуки, руках, - Не так сложно было догадаться… Но если тебе нужны точные цифры, то…Пару месяцев. Может, больше. Ты пялился. – последнее было произнесено медленно, шёпотом, немного тайно, с неким азартом и довольной улыбкой. Долбаный задрот раньше его самого понял его чувства. Удивительно? Да хер знает, неважно. Зелёные глаза, всё же, принадлежат ему теперь. - Идём. В тот тёплый школьный вечер руки держались рук ещё очень долго, а ближе к ночи из комнаты на четвёртом этаже, если очень прислушаться, можно было услышать стук ног, удар в балконную дверь, тихие маты, лёгкий смех, довольный смех и долгие разговоры обо всём пропущенном. Как оказалось, у Мидории Изуку была кружка с изображением взрыва и яблочный шампунь, Бакуго Кацуки краснеет, когда его дразнят, а рассвет и правда, правда такой красный, как они помнили.