***

И в самый рассвет феминизма, когда только ленивая не кричала про свои права, Леша показывал мне, что любовь всегда важнее. Что ради любимого можно делать многое, а еще что можно ошибаться. Как в ночь возле клуба, когда встречался с парнями. Первый месяц сжег меня в злости. Месяцы после него наполнены тоской. Тоской, что пустила наружу споры. Тоску, что отравила меня. Но в начале. Самом начале был азарт. Состязание в уме, оценках, чья струя на стенке будет выше. Когда на парах мы оказывались сидящими напротив, я снова упражнялась в остроумии, а он кратко излагал суть, метая в меня ножи. В его глазах я видела спокойную уверенность замерзшего Байкала. И ожидание. Придет весна. Лед треснет. — Алексеев, ты лучше меня знаешь, что я не сдамся, — в запале выпаливала я, а он улыбался. — Ну хоть где-то признаешь, что я лучше. В эти моменты мои глаза видели мой мозг. Дважды. Потому что закатывались и застревали. Первая практика, когда мы выехали за город. И первые мысли, что злюсь я компенсируя. Злюсь, что не могу сказать о своих чувствах. — Если ты не любишь плов, могу поменяться на свой суп, — после жаркой экспедиции по полю, я вяло ковыряла обед. Отвратительный повар. Отвратительные шашни у Леши с Владимирской. Здесь уже хватало интеллекта осознать простую истину — зависть. Не было понятным, хотела я быть вместо Леши или вместо Владимирской. Их отношения это самое трогательное и сердцещемящее, что я видела до того момента. Мне казалось и до, и после, что я так не смогу. Не смогу отдавать всю себя, кутать нежностью и лаской, как Владимирская. Даже, когда он пришел к ней в последний раз, как любовник. Когда мы уже были вместе, она в любовью коснулась его щеки и сказала: — Будьте счастливы. Когда же я пришла к Лизе с разрывом, в меня полетела кровать, бесчестные слова и проклятья. Почти четыре года счастья. Горестей и мудрости, что дал он мне. Казалось, внутри него жила очень старая душа. Он родился мудрым. С каждой нашей ссорой он учил меня. Слушал меня. Не оставлял одну. Был без сил. Но я узнала, что ссора не равно конец. Ссора есть запятая. — Я не спрашивал, — начал он, когда готовил завтрак. Бесконечное количество завтраков, даже если это был просто кофе. — Как ты относишься к браку? Не в сферическом вакууме. А конкретно для нас? — Сейчас? — голос дал петуха. — Ага, — а в глазах свет. Он знал, что весна наступит. Я не знала, что глаза цвета льда похитят мое сердце. Я не знала, что после его смерти замерзнет для меня всё. Я не хотела этого. Глупая случайность. Глупая храбрость. — Он сделал то, что сделал бы в любом случае — говорила она, когда меня в очередной раз била истерика. И она последний человек, кого ждала. — Тебе пора к Юрию, — говорила она и держала за руку по дороге к психологу. Она первая, кто начал говорить со мной. Кто просто слушал, когда мой голос обретал силу. Она находила меня среди разгромленной кухни. Забирала зажигалку, когда я хотела поднести к бензину на полу. С ней психолог долго разговаривал, когда я начинала терапию. И она же ответила на незаданный вопрос: — В этой квартире его не было. Спустя года странно вспоминать, что я не знала на месте кого хочу быть: любить или быть любимой. Пламя свечей дергается, когда она входит в комнату. В отношениях приятно, что не всегда нужно видеть партнера, чтобы знать: она улыбается. — Кто-то почти уснул. Свечи гаснут. Я кутаюсь в объятиях, что вернули меня к жизни. Любовь всегда сложно. А мне хорошо по обе стороны этой реки.