Иные роли

Селена с каким-то устало-обречённым интересом наблюдает за тем, как расставляет Таролог давно знакомые ей фигуры на новой шахматной доске. Иной мир, иные роли, иные испытания… Вот только Селена — не пешка, а королева, и обыграть себя не позволит никому. Новый мир кажется волшебным и свободным. Природа здесь — не рабыня, а владычица. Некошеные луга, раскидистые кроны деревьев, острые пики скал… После больного и душного Тотспела тут дышится полной грудью. Но Селена держит ухо востро: Долина Наваждения не может не таить в себе тёмных секретов. Она пристально следит за поведением старых знакомых: Берта, Мэри, Амели — пытаясь отыскать в них дурные черты их тотспеловских версий. Однако Селена словно очутилась в волшебной стране из «Обручения» Метерлинка, где все обитатели добры и невинны. Последним она встречает Лиама — и сохранять самообладание удаётся с трудом. В душе кипит коктейль из самых безрассудных желаний: разрыдаться, рассмеяться от облегчения, броситься на шею, просто кричать до сорванных связок… Перед глазами до сих пор стоит его искажённое безумной гримасой лицо, а в ушах звучит восторженное «я создаю настоящее искусство!». Селена встряхивает головой, сбрасывая морок — ведь Лиам был всего-навсего втянут в игры Таролога, как и остальные. Новый сюрприз — в этом мире Лиам оказывается её братом. Стало быть, единокровным. От этой злой иронии горло будто сдавливает чья-то железная рука… но почему? Неужели построенный между ними в Тотспеле хрупкий мостик успел стать для Селены настолько ценным? И можно ли вообще считать те отношения реальными, если тот мир был выдуманным? Селена отвлекается от этих размышлений, исследуя свои покои и гуляя по окрестностям с новоявленным дядюшкой. Местный рельеф заставляет то подниматься в гору, то спускаться, и у неё начинают ныть ноги и сбиваться дыхание. Берт, в привычной манере вворачивая колкости, рассказывает об устройстве драядского государства. Предчувствие не обмануло Селену: умиротворённость Valle Deliria — лишь иллюзия. Она всё яснее осознаёт, какое бремя ложится на её плечи, но Лиам снова путает все мысли. Его холодная отстранённость так разительно контрастирует с его тёплым участием в Тотспеле, что Селена почти ёжится от неуютного ощущения. Вспоминает печаль, с которой тот Лиам вопрошал: «Лилит, почему ты всё забыла?» — и явственно чувствует, что они поменялись ролями. К ней приходит пугающее осознание: сейчас она недалека от того, чтобы, подобно тому Лиаму, с отчаянием взмолиться: «Прошу, вспомни!» — и впиться в его губы своими. О, если бы Селена только знала наверняка, что это поможет — тогда она презрела бы и статус будущей королевы, и выкрутасы Таролога, и их с Лиамом нелепое родство… Чтобы не наделать глупостей, она как ошпаренная вскакивает с места, даже не попрощавшись, и торопливо удаляется, раздражённо пиная носками туфель подол длинного платья. Прибытие людей (как же странно больше не относить себя к людям) из Альтергроу, появление призраков, нашествие Дикарей, зреющий в народе бунт… Происходящее вокруг не оставляет времени для дурацких — как уверяет себя Селена — мыслей о Лиаме. Она обменивается с братом редкими дежурными фразами, не ища намеренно встреч с ним. Да и какой повод она бы придумала? Желание стать ближе с новым членом семьи? Что за бред… Но очередное открытие выбивает её из колеи. — Познакомься, Лилит. Это Жозефина, моя фрейлина. Селена вздрагивает, точно от пощёчины, а названная кротко склоняет голову и произносит: — Здравствуйте, Ваше Высочество. Её голос звучит звонко и мелодично, — не в пример тому надменному или истеричному — в зависимости от настроения — тону, каким она разговаривала в Тотспеле. Когда Жозефина распрямляется, Селена видит, что её лицо молодо и прекрасно, а в причёске нет ни единого седого волоса. Как в том воспоминании, которое показала ей в своё время реальная Лилит. Селена ждёт, что Жозефина ударит её, отправит заниматься грязной работой или начнёт обвинять во всех смертных грехах… но ничего подобного не происходит. Вместо этого она улыбается такой елейно-учтивой улыбочкой, что становится тошно. Ещё тошнее делается от ласковых взглядов, которые Лиам бросает на неё. Они в точности повторяют те, что предназначались раньше Селене — вернее, той, кем её считали. Она тешит себя надеждой, что это всё обман зрения, или что его с Жозефиной связывают платонические братско-сестринские отношения — такие же, какие должны связывать с ним её саму… Разговорившись с Мэри, Селена спрашивает со всей возможной небрежностью: — Какое положение занимает Жозефина? Советница, успевшая привыкнуть к неосведомлённости принцессы, отвечает уже безо всяких закатываний глаз и глубоких вздохов: — Она с малых лет воспитывалась при дворе. На хорошем счету у королевы… Селене в её интонации чудится невысказанное «…чего нельзя сказать о тебе». — И её сыну она очень нравится. Полагаю, никаких препятствий для брака не будет. Сердце разом ухает куда-то в пятки, и Селена поспешно переводит тему, не заботясь о том, насколько подозрительно это смотрится со стороны. Спустя пару дней она застаёт Лиама и Жозефину в саду. Он учит её стрелять из лука, и Селене сразу вспоминается состязание на ярмарке. Невидимые тиски вновь сковывают грудь. Пользуясь буйством здешней природы, она прячется за пышным кустом, уповая на то, что никто не застанет её за совсем неподобающим для особы такого титула занятием. Жозефина туго натягивает тетиву, и Лиам приподнимает её локоть — слишком нежно, слишком аккуратно. Она сосредоточенно хмурит брови и сжимает губы в тонкую полоску — вот теперь точно похожа на ту Жозефину. Стрела пронзает мишень — а Селене кажется, будто её сердце. С поистине мазохистским любопытством она наблюдает за тем, как Лиам легонько целует Жозефину в щёку, а та пропускает между пальцами его необычайно длинные волосы. Словно Селене мало яда, и она желает испить эту горькую чашу до дна. «Это неправильно! Она ведь твоя сестра!» — бьётся в голове идиотская мысль. И внутренний голос тотчас же отвечает мерзким хохотом Таролога: «Как раз наоборот, это ты — его сестра». Свист ветра и пение птиц заглушают речи влюблённых, оставляя лишь мягкую интонацию. И вдруг слух Селены обостряется до предела, выцепляя невыносимое: — Моя милая Жози…