"...настала пора возвращаться домой"
би-2 ft. оxxxymiron — 'пора возвращаться домой'
Сожжено все. Квартира, отношения с братьями, дом. Мосты — метафорически. И это хуже всего. Матвей скучает. Скучает по Пале, по Сереже, по Поле, да даже по ведьмаку этому. И, — намного больше, — по времени до него. По тем редким моментам, когда все они собирались на дело, были чуть младше, чуть наивнее. И когда в Пале играли Король и шут, Поля морщился на заднем сидении, а потом начинал подпевать. Компенсировал отсутствие слуха громкостью голоса, но Матвей с Сережей не жаловались. Обменивались короткими улыбками, а после и сами тихо проговаривали текст. Тогда все было проще. Сейчас все куда хуже. Сейчас вместо дружеских улыбок — острые взгляды, оставляющие ножевые раны. Вместо объятий — дистанция, а вместо радостных голосов — гнетущая тишина, стоит ему только появиться в поле зрения. Матвей понимает, что сам виноват. И что пощады, — или милосердия, — не заслуживает. И поэтому рад сбежать. Лучше в Америку, почти как Свидригайлов, но на первое время подойдет и Москва. Телефон вибрирует на приборной панели, оповещая о новом сообщении. Матвей даже удивляется: не думает, что еще остался кто-то, кто хочет ему писать. телефон вибрирует снова. Муравьев отрывает руку от руля, чуть сбавляя скорость. Открывает раскладушку, смотрит на экран. "хэй секси охотник слышал, что ты в москву отправился" Ну конечно. Кто это может быть еще? И на мгновение он даже чувствует облегчение. Вспоминает, что Миша сказал ему, и осознает, что хоть что-то остается прежним. Не все мосты разведены, а до некоторых огонь и не собирался добираться. "ладно ты видимо там занят суперважными делами но! меня тоже к тебе направили в смысле не охотники а милиция как одного из лучших оперов" Матвей хмурит брови. Только этого не хватало. Он закрывает телефон, кладя его на место. Дело определенно их, охотничье, и органам лучше вообще не вмешиваться, но когда органы слушали охотников? Даже лучше — когда органы про этих охотников знали? И правильно, что никогда. Голова болит от недосыпа. Хочется влить в себя ударную дозу кофе, чтобы взбодриться на несколько месяцев вперед, но, к сожалению, подобное чревато обратным эффектом. Примерно вечным сном. Матвей выезжает с утра пораньше. Потому что у охотников нормального сна не бывает — это не требующая доказательства аксиома. Тем более, сейчас, когда все настолько поменялось. И когда стоит лишь закрыть глаза, как темный силуэт обвиняет "убивец!". Наверное, ему это не искупить. Муравьев принимает единственное верное решение добраться до ближайшей заправки, а там купить энергетиков. Желательно, на неделю вперед. И американо, да. Обязательно.***
Путь, как обычно, проходит вполне мирно. Его не преследуют демоны, люди на заправках выглядят как люди, а лешие не пытаются завести глубже в чащу. Хотя, наверное, последнее все-таки происходит потому что он не сворачивает с широкого шоссе, но это все равно настоящая победа. Москва встречает его пушистым снегом и гололедицей. Нет, он конечно слышал по радио, что зима в столице выдается сумасшедшей, но не ожидает, что все настолько плохо. Наст при подъезде к городу выглядит серым, да и все остальное указывает на недавнее тепло. Но все же прямо сейчас на улице минус, а заметенная снегом Москва отдает серостью и пугает скрытым под сыпучей мягкой известкой льдом. Кажется, против Матвея настроена даже погода. Нет, он бы действительно принял это на свой счет, если бы не еще десять миллионов человек, которых температура на улице пытается убить. Он мысленно благодарит все известные ему силы, которые отвечают за удачу. Потому что скорее всего ему не придется пользоваться наземным транспортом до самого конца дела. Если, конечно, Романов пустит его в их с Костей квартиру. Хотя, вернее, квартиру Кости, но Муравьев ночевал в ней уже столько раз, что почти может назвать своей. [вот так и гуляет по чужим квартирам, бесхозный] Но суть не в этом. Суть в том, что эта квартира близко к метро, а Матвею именно туда и надо. В подземку, а потом дальше разбираться. Потому что если он прав, то все должно решиться за пару дней, а он и один справится, если что. Телефон вибрирует, напоминая о том, что строить планы рано. Сначала нужно понять, где жить. Нет, конечно, если что, он сможет устроиться и в машине, но все же надеется на лучшие варианты. Наверное, даже судьба должна быть чуть благосклоннее к нему? Перед глазами снова мелькает черный силуэт, и Матвей только силой воли не позволяет себе услышать это жуткое слово. С выученной наизусть интонацией и клеймящими нотами. Матвей прикрывает глаза на светофоре. Считает до трех и тянется за телефоном. "давай я тебе кров а ты мне информацию? меня же по вашему делу направили, да? не может быть чтобы мы оба оказались в одном городе просто по случайному стечению обстоятельств -_- даже если это столица с кучей живущих в ней людей особенно если это столица" Муравьев тяжело вздыхает. И не отвяжется же, пока не получит то, что ему нужно. Чтоб его. "так и будешь играть в молчанку?""ладно."
"ой какие мы взрослые и сурьезные адрес скинуть?""и сам знаю."
Улетевшее сообщение остается без ответа. Одной проблемой меньше. Голова так и не перестает болеть. Тупая боль мешает сосредоточиться, растекаясь в затылке. Матвей чуть не пропускает нужный поворот. "Хорошо, что мкад круглый", — проносится мысль. Он хмыкает, вызывая прилив боли к вискам. И ладно. Ни в первый раз, ни в последний. Внезапные мигрени переживать он научился. Но в аптеку заехать надо будет.***
В чужой [почти своей] квартире пахнет пылью. Это неудивительно — сколько его тут не было? Полтора года? Год? Матвей решает отставить свои математические потуги в сторону. Тем более, кажется, никто, кроме него, прибираться тут не собирается. Романов полулежит на диване в обуви, листая переданные ему материалы дел. Кажется, выпитый энергетик начинает действовать только сейчас. Потому что за полчаса Муравьев успевает вымыть полы, протереть везде пыль и даже отправить сопротивляющегося Мишу в ближайший Магнит или Пятерочку за продуктами — на одном святом духе им не выжить, да и не то чтобы кто-то из них вообще в его святость верил. Так что продуктовый посетить приходится. — Какой план? — широко улыбается Романов, когда вся тягомотная работа в виде уборки и приготовления пищи заканчивается. Они сидят за столом в кухне, пока на улице из снега наконец выглядывает солнце. Матвей берет у Миши дела пропавших, пробегает по ним глазами, пытаясь найти хоть какую-то общую черту. Хотя к черту эту ложь, он просто убеждается в том, о чем уже знает. Люди пропадают раз в неделю, обязательно в метро, на кольцевой ветке, в промежутке между парком культуры и комсомольской. Примерно ночью, примерно в то время, когда должен пройти последний поезд. И Матвею предельно ясно все, кроме одного. Какого черта поезд-призрак начал так старательно привлекать к себе внимание? Миша внимательно смотрит на него, ждет, пока Муравьев соизволит все рассказать. Матвей взвешивает все "за" и "против", пытается понять, как долго и как мучительно будет убивать его Костя, если он впутает его младшего в охотничьи дела. И понимает, что хотя бы одного Романова надо от всего этого оградить, даже если тот уже почти вляпался, — потому что Матвей больше не вынесет крови на своих руках. Потому что он, кажется, не может действовать никак иначе, кроме как один. И наверное, это тоже правильно. Романов подозрительно щурится. — Если ты забыл, я все еще могу выгнать тебя из этой квартиры. — Тогда тебе будет сложнее за мной следить. — Дорогуша, ты забыл, что я вообще-то в этом спец. И если понадобится, я тебя не только из-под земли отрою, но и с небес спущу. — Ты слишком высокого мнения обо мне. Матвею до невозможности хочется курить. Он подходит к окну, раскрывая его настежь и смахивая с подоконника маленький белый сугроб. — Ты так и не ответил! — Не мешай. Я думаю. — И Романов наблюдает, как Муравьев высекает искру со второй попытки, как подносит зажигалку к сигарете, а после кладет ее на подоконник. Опирается на него локтями. — Только попробуй сказать что-то про Фрейда. — Да ладно тебе, всего лишь оральная фиксация. Нашел чего стыдится. Матвей смеряет его уставшим взглядом, но больше не произносит ни слова. На кухне становится холодно, но Миша делает вид, что все нормально, да и он вообще петербуржец, что там какие-то минус семь? И даром, что с диким ветром. Солнце последний раз за день выглядывает из-за облаков и, явив свой любопытный лик, опять прячется за ними. Его закатные лучи не успевают осветить улицу, но все равно на секунду ощущается фантомное тепло и скорая весна, даже если до нее еще целый месяц. Наконец Муравьев тушит медленно тлеющую сигарету и отпускает ее куда-то вниз. Миша растерянно смотрит на разжавшиеся пальцы. — Так какой там план, говоришь? — Я иду на разведку, а ты остаешься здесь и не высовываешься. — Эй! Я вообще-то не маленький! — В голове Миши проносится тысяча мыслей и воспоминания об одном из недавних разговоров. — И даже не хрустальный! Не думал, что это ты — эгоистичный старый ворчащий дед? Романов не понимает, — а может и понимает и говорит это специально, — но бьет прямо в цель. Нет, насчет ворчащего деда Матвей еще может согласиться, но насчет эгоиста... "Убивец!", — повторяется в ушах, и Матвей хочет сбежать от этого голоса, пробирающего до глубины души, уйти от этой вечной печати... Миша прав. Он эгоист, и совсем не ему решать чужую судьбу. По крайней мере, это будет несправедливо. А это не то, что станет терпеть его сила. Не то, что снова станет терпеть он сам. И тогда Муравьев выкладывает свои соображения: — Похищения происходят раз в неделю. Значит, ближайшее произойдет завтра. — Ты знаешь, кто это? — Матвей ловит взгляд Миши. Чужие глаза сканируют лучше детектора лжи, да и смысла врать Муравьев не видит. — Не "кто?", а "что?". Это поезд-призрак. Одна из достаточно старых легенд Москвы. — Стоп, так он серьезно существует? — Угу. — Тогда шлепнем его, и дело с концом, — заключает Романов. Матвей качает головой. Не все так просто. Ему не хочется вспоминать нависшее ножом гильотины имя другого Миши, но все же Бестужев прав. Нежить может быть не только плохой. Или даже не плохой и не хорошей. Что-то просто существует, потому что должно существовать. — Он безобиден. По крайней мере, был. — И все мысли о Рюмине незримо остаются в воздухе тяжелыми камнями. Миша молчит, ожидая продолжения, а на Матвея снова тяжелой скалой обрушивается вина. Он правда не хочет думать обо всем этом, но Бестужев не виноват в том, что старший Муравьев такой мудак. Матвей заслуживает этих снов. И это клеймо заслуживает. Спустя полминуты он снова берет себя в руки: — Не знаю, что произошло. Обычно этот поезд показывается в полнолуние, и даже не отворяет двери для новых пассажиров, но сейчас... Сейчас все по-другому. — И с этим можно что-то сделать? — Узнать, что произошло. — Так просто? — Не совсем. Я так понимаю, люди, попавшие в этот поезд, становятся частью закольцевавшейся истории. Понимаешь, внутри этого поезда другие правила и совсем другой ход времени. Так что эти люди исчезают навсегда. Это прошлое кольцевой линии, и они становятся его частью. В настоящем их больше нет. Они еще не стерлись из памяти только потому что пропали не так давно. Но скоро они уйдут с семейных фотографий, из чужих мыслей. Даже их вещи — и те пропадут. — А есть возможность это предотвратить? — Не знаю. Возможно, пытаться помнить о них, чтобы им было куда возвращаться. И им самим не забывать, что они — больше, чем поезд на одной из линий московского метро. Иначе их больше не будет существовать. — А есть возможность как-то ликвидировать этого призрака? — Есть, конечно. Но это одна из городских легенд, можно сказать, один из столпов, на которых стоит мифический город. И убрать его — как наклонить чашу весов в одну сторону. И что из этого выйдет, неизвестно. Так что лучше этого не делать: все может стать только хуже. — Миша смотрит на него во все глаза. Матвей и сам поражается: он не особо умеет слова вязать, а тут внезапно выдает целую лекцию. И говорит о том, чего раньше сам не знал. Думать своих проснувшихся силах не хочется. Но все-таки они могут быть полезными иногда.***
На том и решают. Сегодня спустятся в метро и посмотрят все подходящие возможности обмануть механизм кольца, поставить ловушки и найти лазейки. До кольцевой всего две станции метро. Москва кажется суетливой: люди бегают по эскалаторам, сталкиваются друг с другом, путаясь в направлениях. Сейчас даже не час пик, но кто-то даже умудряется случайно зацепить плечом Мишу. С Матвеем ничего подобного не происходит. Наоборот, люди обходят его, меняя направление движения: видимо, он выглядит слишком мрачно. Аура отталкивающая. Но Муравьеву так даже лучше — никто не мешает сосредоточиться. Несмотря на позднее время на Комсомольской людно. Наверное, в центре так всегда. Тем более, на этой линии. Поезда приезжают и уезжают, принося и забирая все новые и новые толпы. Наверное, никто не задерживается в вагонах больше чем на пару станций. И завтра может случиться подобное. Поезд приедет. Из него никто не выйдет, но в двери снова зайдёт толпа, оставаясь там навсегда. Подробности самых ранних дел снова вспоминаются с трудом, и Матвей обещает себе их перечитать. Он надеется, что, открыв вечером в квартире папки, не наткнется на белые листы. Матвей прикидывает, по какому из путей поедет поезд, и они выбирают наблюдательный пункт за одной из колонн. Миша предлагает заняться ранним закрытием метро завтра. Муравьёв, немного подумав, соглашается. Поручает это Романову и даже успокаивается — хотя бы завтра обойдётся без ненужных жертв. — Слушай, а откуда здесь призрак? Ну то есть, почему именно метро? — внезапно спрашивает Миша. — И как вообще можно потерять целый поезд в метро? — Дитя технического прогресса, — закатывает глаза Матвей. — Это история. А призраки есть везде, где есть история. Просто иногда мы их видим. Но на самом деле они рядом со всеми. Даже с тобой, наверное, парочка есть. Миша оглядывается на него. Даже в освещении огромной люстры Матвей кажется слишком мрачным и строгим, и это даже пугает. Но больше всего пугают отстраненные зелёные глаза.***
Ночью Матвей не спит. Вливает в себя пару кружек отвратительного растворимого кофе, — кто вообще покупает эту горечь с зелёной крышкой? Так и знал, что Мише нельзя давать настолько важные задания. Но ничего другого, кроме как давиться этой отвратной смесью не остаётся: энергетики остаются в машине, припаркованной где-то в чужом дворе, и Матвею не особо хочется выходить в темноту и холод. Он открывает ноутбук, и тот освещает кухню синим светом. Матвей достаёт флешку с записями с камер и отсматривает все снова. А потом решает все же посмотреть что-нибудь в интернете. Не думает, что сможет узнать что-то новое, но все же решает положиться на удачу. Информации о поезде почти нет. А если и есть, то уже знакомая и прочитанная столько раз, что впору было выучить: статья в википедии о поездах-призраках разных стран и пару упоминаний в "самых страшных и жутких легендах Москвы". Он уже хочет закрыть вкладку, но его внимание привлекает какое-то исследование. Недолго думая, Матвей тыкает на сайт. Шестое чувство подсказывает, что информация там будет правильной. Тут расписано все: от маршрута призрачного поезда вплоть до время прибытия на разные станции. Кажется, кто-то гонялся за ним очень долго и настырно. Но Матвею это только на руку. Путь поезда формирует круг. Не самый ровный, но достаточно очевидный и от этого не теряющий своей силы. Он двигается всегда в одном направлении, по тем же путям. Все прописано невероятно чётко: даже стоянки на заброшенных станциях и их время. Наверное, этот человек либо работал в метро, либо диггер, либо охотник. Если что-то пойдёт не так, им понадобится его найти. Матвей обращает внимание на год написания исследования: 2008. Отлично, значит, этот человек должен быть ещё жив. Если, конечно, не произошло чего-то из ряда вон. Но об этом думать не хочется. Внезапно его внимание привлекает ещё одно обстоятельство. Он прикидывает маршрут поезда и понимает, что в их расчётах что-то не сходится. Потому что обычно поезд ходит по часовой стрелке, но на пути, по которому он идёт сейчас, после комсомольской следует проспект Мира. И так быть не должно. И Матвей может поклясться, что его вычисления верны. Он снова открывает записи с камер, пытаясь понять, что куда и едет. И оказывается прав — станции в поездах, которые останавливаются на той же платформе, объявляются женским голосом. То есть, поезда следуют против часовой стрелки. Но и в правдивости того исследования Матвей почему-то не сомневается. И доверять своей интуиции за время охоты он научился. Но зачем? И как пустить этот поезд обратно по своему маршруту? Его озаряет. Круг, часовая стрелка. Часы. История. Ход времени. Кто-то пытается поменять ход магического времени вспять. Вернуть былые времена, когда магии было больше, Российскую Империю или даже средние века... Ведь раньше магии было больше — и кто-то хочет ее вернуть. Чёрт. Тогда им надо полностью менять план. Но сначала ему нужно объяснить Мише, как все работает. А еще им может понадобиться помощь. Матвей листает в начало документа, пытаясь найти хоть какие-то контакты автора. Наконец, видит: Святослав Кривов, и облегченно поднимает уголки губ. Хоть что-то хорошее. Он знает этого охотника, пересекались пару раз. Правда, тот уже вышел на пенсию и давно далек от охоты: преподает историю в каком-то вузе, но... его знания могут пригодиться. Завтра надо будет позвонить. Конечно, охотники, даже бывшие, должны быть всегда на связи, но Матвею не хочется тревожить чужой сон. Он пропускает момент, когда так засыпает. На кухне, с недопитой кружкой кофе на столе, в размышлениях о деле и медленно окутывающей его темноте. Чуть не падает на клавиатуру, но в последний момент успевает подложить руки под лоб.***
Тёмная пустая дорога. Одно из шоссе необъятной страны, где он живёт, — Матвей не уверен, какое именно, но это не так важно. Тихо. Кажется, смертельно тихо — нет ни ветерка, ни наивного шепота листьев, ни света машин. Только темнота. И что-то, что идет за ним. Что преследует его, куда бы он не пошел, что бы не пытался сделать. Оно неотступно идет за ним, держась на почтительном расстоянии, но он понимает — нагонит. Нагонит, и накроет его несметной силой, сметет бесчувственной темнотой, черным водопадом, водоворотом, в котором можно будет только задохнуться. И он идет вперед, ожидая казни, как приговоренный к смерти. Просто надеясь, что произойдет что-то, что все исправит, но считая секунды до резкого взмаха гильотины. Или до того, как его кинут с обрыва, — эта точка, в целом, неважна. Все равно это будет темный, мрачный, пугающий конец. Матвей не боится, нет, не подумайте. Он всего лишь идет вперед, даже не ускоряет шаг да и панике поддаваться смысла нет. Он осужден, но осужден справедливо, он знает это. Поэтому бежать глупо и бессмысленно — от себя убежать невозможно. Черная фигура клубится туманом, не давая разглядеть лицо, но Матвею это и не надо: он знает, кто кроется за ней. Что его преследует. — Убивец. — Убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец-убивец, — звучат эхом собственные мысли. Повторяются, распадаясь на отдельные звуки, но так и не теряют своего смысла. Темнота идет вперед, не давая дышать. И только сейчас Матвей чувствует подступающую к горлу панику. Слова будто сверлят его голову, пытаясь распилить на маленькие части. И он не может думать. Дышать становится невозможно. Его уже нет, он никто, только шесть букв, сплетающихся в одно слово. И он этого заслуживает. Он вскакивает. С темного экрана ноутбука на него смотрит его взъерошенное отражение. За спиной видится волнующийся взгляд Миши, впрочем, тут же сменяющийся деланой улыбкой: — Знал бы, что тебе так нравится этот кофе, купил бы ещё одну пачку. — Только посмей. — Ты выпил почти всю банку. Ну никто в здравом уме не будет пить эту гадость. — То есть ты купил его специально чтобы проверить, в здравом ли я уме? — Ты не прошел проверку еще с момента нашей встречи. Вряд ли мужчины в здравом уме будут колесить по матушке-России с целым арсеналом оружия в багажнике. — Справедливо. И Матвей благодарен, что Миша не акцентирует внимание на его кошмарах, — может, у того просто есть свои, — но правда в том, что сам он об этом не думать не может. Правда в том, что его сила оборачивается его проклятием. Правь строга ко всем одинаково, и то, что он носит ее часть, не делает его исключением. Скорее, наоборот, делает его тем самым отличником-заучкой с первой парты, от которого все учителя ждут идеала. А он с идеалом почти с первого же дня — не справляется. — Что-то нашел, мистер секси охотник? — Вряд ли ты чего-то добьешься, если будешь меня так называть. Миша шутливо поднимает руки вверх. — Ладно-ладно. Так что с информацией? — Кто-то пытается повернуть магическое время вспять. — Нет, Моть, я понимаю, жизнь охотника штука сложна, но ты уверен, что все же не свихнулся? — Стоп. "Моть"? — Я перестал быть в этом уверен примерно семь лет назад. — Продолжай. — В это может быть сложно или даже невозможно поверить. — Миша выразительно поднимает бровь. — Хорошо. Начну с простого. Круг — это основа... одна из основ построения. Форма круга — что-то зацикленное, но тем не менее постоянное. И постоянный повтор одного и того же круга, повтор одного и того же пути... Можно сказать, это часы. И в нашем случае стрелкой, указывающей время, оказался этот поезд. — Миша кивает. — То есть, это как вечный двигатель, только вечные часы для мифического города. Даже как Луна — вечный спутник земли. Знаешь, что произойдет, если сбить ее с курса? — Ты говорил, что появление поезда как раз зависит от фаз луны. — Да, и это тоже. Раньше он показывался раз в месяц, два при голубой луне. И люди не пропадали. Или, может быть, мы об этом просто не помним. Но поезд их не заманивал. Они заходили туда на свой страх и риск, просто пытаясь пораньше попасть домой. — Ага. И что дальше? — Я заметил одну вещь. Раньше поезд всегда ходил по часовой стрелке. А сейчас против нее. Будто кто-то пытается перевести время вспять. И этим можно объяснить его частое появление на станциях — для такой магии нужны жертвы. В целом, магии нужны жертвы. — А теперь, мистер хэдхантер, скажите мне, зачем кому-то возвращать время магии? — Угадай. — Ну мистер хантер! — Тебе кто-нибудь говорил, что ты неисправим? — тяжело вздыхает Матвей. — Да, а что? — В глазах Миши горят бесовские огоньки, и он продолжнает: — Вы уж извините, но в этом вы точно не станете первым. — Боги, помолчи, пожалуйста. — Матвей массирует виски кончиками пальцев, прикрывая глаза. — Наверное, хотят вернуть более ранние времена. Может, даже вернуть драконов, ящеров. Разбудить древних богов. Раньше же магии было больше. И наверное, кто-то хочет вернуть ее в наш мир. — Тебе бы с таким даром рассказа в фэнтези-авторы податься, слушай. — Ага. Рассказывать детишкам про убийства невинных и тварей, которые пытаются сожрать твоего брата. И правда, самое то. — Ну подумаешь! Я вот в детстве был бы не против такое послушать! — Теперь понятно, почему ты мент. — Ты хотел сказать "теперь понятно, почему ты связался с охотниками". — Тем более. Матвей замолкает на пару секунд, мысленно возвращаясь к похищениям. Миша, видимо, делает то же самое — лицо моментально становится серьезным, а из глаз пропадают смешинки. — Так что делать будем? Новый план? — Новый план, — кивает Матвей. — Один из нас должен повернуть поезд обратно. Нужно перехватить контроль у машиниста и немного скорректировать курс. — Стоп. То есть, ты хочешь сказать, что- — Да. Этот человек может не вернуться. Точнее, скорее всего не вернётся. Так что это буду я. Миша колеблется. Он понимает Матвея, почти понимает его мотивы, и... все же не хочет это принимать. Но это здраво — Матвей все же охотник, и, может быть, именно у него окажется больше шансов вырваться. Миша медленно кивает. Матвей выдыхает. Он переживает за Романова, он не хочет второй случайной смерти на своей совести. Он этого не выдержит — этот человек оказывается важным ему. — Хорошо. Второе, средства связи. Телефон вряд ли будет работать — они тогда ещё не были особо распространены. Поэтому рации. Радиус действия — пятнадцать километров, так что должно хватить. И ещё... Я нашёл статью в интернете, которую написал один знакомый охотник. Я надеюсь, что он сейчас в Москве. Позвоню ему и если что — назначу встречу на завтра. Вам нужно будет отследить путь поезда, и проверить, точно ли все заблокированные пути заблокированы верно. Еще понадобится ваша помощь в исправлении самих путей. Переключении стрелок и так далее. У меня подозрение, что там далеко не все в порядке. — То есть надо будет спускаться под землю? — Какая догадливость. Да, надо будет спуститься под землю на нескольких станциях. На всякий случай возьмите что-то из арсенала. Хотя, если не ошибаюсь, с кольцевой было не так много проблем. Но чем черти не шутят. — Понял. — Отлично. Матвей достает телефон. Смотрит на время — девять утра. Звонить уже можно. Он берет телефон, ищет нужный контакт. Палец замирает над кнопкой вызова. Отвлекать человека не хочется, но сейчас помощь очень нужна. И, если не прибегнуть к ней, поезд может снова вернуться на неправильный путь, да и Святослав Велимирович может знать побольше, чем Матвей с Мишей вместе взятые. Так что он звонит. В трубке раздаются гудки. Первый, пятый, шестой... — Алло? — раздается хрипловатый заспанный голос. — Доброе утро, Святослав Велимирович. Это Матвей. Муравьев-Апостол, если помните. Охотник. Вы нас с Костей Романовым насчет истории мифической Москвы консультировали, помните? — А, это те юные охотники, которые не верили мне до последнего? Помню, помню, Матюш. Что-то случилось? — Нам снова нужна ваша помощь. — Муравьев разглядывает узор на клеенке на столе. Пятна от кофе, которые надо вытереть, и какие-то наполовину размытые цветочки. Тихо, чувствуя себя маленьким щенком, выдыхает: — У нас проблема с поездом-призраком. — Так и думал, что что-то связано с ним. Не могут люди просто так пропадать. — Кто-то пытается вернуть прошлое. Магическое прошлое. Они поменяли ход поезда. На том конце повисает молчание. Кривов что-то обдумывает пару минут. И наконец резко произносит: — Где и во сколько? — Спасибо. Вы в Москве? — Да. Давайте на парке культуры? Сегодня, часа в два? — Отлично. — У вас есть план? Хотя чего я спрашиваю, конечно есть. Заодно расскажете мне его. В трубке звучат гудки. Матвей не ожидает такого рвения, не думает, что кто-то так скоро бросится им помогать. Нет, конечно есть негласные правила, да и вообще, чаще всего охотник охотнику друг, но... но это слишком наивно. А Матвей такой вещи, как наивность, лишился вместе с родителями. Это непозволительная роскошь, когда на тебя наваливается весь твой мир, а после рушится на твоих же глазах. — Миш, меняем план. — М? — Святослав Велимирович согласился встретиться. — Миша усмехается. — Либо у тебя в знакомых есть черный колдун, либо... Что за имя такое вообще? — Он из старинного рода. Может даже из язычников. — Воу, вот это у тебя знакомые. — Сам в шоке иногда. Но он предложил в два часа на парке культуры. Я согласился: чем раньше тем лучше.***
Стоит выйти на улицу, как их сметает порыв ледяного ветра. Зима собирается сойти с ума и выходит почти пастернаковская. Матвей не хочет думать, что возвращение магии уже началось. Медленное, снежное и верное. Святослав Велимирович ждет их в вестибюле рядом с эскалаторами, и Матвей ему благодарен — не надо бегать между ветками в поисках "той" станции. Они с Мишей и без того чуть не путаются, хотя ехать надо прямо по Сокольнической. Чуть не ссорятся, но в итоге все же находят нужный путь. Кривов оказывается темноволосым мужчиной с едва проглядывающей сединой. Чуть ниже Миши, но все равно выглядит внушительно. В руках мужчина держит какую-то папку: может, успел собрать какие-то материалы. — Здравствуйте, Святослав Велимирович! — Почему-то перед этим человеком Матвей чувствует себя младшеклассником, который бегал на перемене и случайно врезался в учителя. Может, из-за покровительственно-ласкового взгляда, или из-за спокойного тона. Миша рассматривает мужчину с интересом. Тот бросает на него вопросительный взгляд в ответ. Интересно, у них были какие-нибудь образы друг друга? Матвей позволяет себе улыбнуться, думая о седовласых волшебных старичках-астрономах из мультиков. Наверное, Романов представлял себе Кривова примерно так. — Миша Романов, брат Кости. Кажется, вы с ним знакомы. — Приятно познакомиться, молодой человек. И правда, вижу похожие черты. Так какими судьбами, Матюш? — Да вот. Прибежал в Москву разгонять тоску, да что-то не больно-то она... Разгоняется. — Тяжелое что-то на сердце у тебя. — Миша переводит вопросительный взгляд на Мурьева, но ничего не говорит. Да и сам Святослав Велимирович уже меняет тему: — Но ладно, не к тому разговор шёл. Так что там с поездом? Матвей пересказывает свои ночные поиски. Начинает с сидения за столом с ноутбуком, продолжает найденным исследованием и заканчивает планом. Святослав Велимирович косится неодобрительно, качает головой, но все же молчит: понимает, что таково охотничье ремесло. И что рисковать своей жизнью для охотников — как дышать. Но все же произносит: — Тогда тебя нужно запомнить. И тебе нужно запомнить нас. Точнее, например, Михаила — пусть он будет твоим якорем. Вам нужно изучить детали и найти три основных ассоциации. Тогда, может быть, ты сможешь вернуться. — То есть шанс есть? — внезапно врывается Миша. Кривов смеряет его пытливым взглядом. — Шанс, молодой человек, есть всегда. Вопрос только в том, как его не упустить. — Матвей снова переводит внимание на себя: — Тогда надо помнить? — Да. А еще знать свою станцию и обладать железной волей. Есть случаи, когда люди все же выходили из поезда. Часто это случалось через две недели: за это время поезд не успевал подстроить их время под себя. Они не понимали, что произошло, но их находили на каких-то подземных станциях, хотя они думали, что вышли на кольцевой. Вероятно, эти люди очень хотели вернуться домой. — Он замолкает. Вспоминает что-то ещё, и переводит тему: — Вы продумали средства связи? — Да. Рации. — Хорошо. Тогда получается, завтра мы с Михаилом начинаем осмотр всех станций и проверку путей, а ты... удачи тебе. Матвей опускает глаза. Шанс на возвращение есть, и даже высокий. Главное, чтобы его хоть немного ждали. Он вспоминает братьев. Те, наверное, точно не будут ждать. Самоуверенная улыбка выходит кривой. — Справлюсь. Не впервой. Святослав Велимирович поднимает бровь, но больше ничего не говорит. Они прощаются спустя несколько часов. Долго обсуждают план, выбирают нужные станции. Кривов приносит карты путей, и они пытаются понять примерную дорогу, по которой сейчас едет поезд. Обсуждают, как будет лучше скоординировать движение, где появляются расхождения и на какие пути лучше этот поезд перетянуть. Матвей доказывает Мише, что управлять вагонами легче легкого: "Да чего, он поворачивает почти сам, мне его только надо раз по кругу нормальному провести да изнутри все проконтролировать. Основная задача на вас". На том и соглашаются.***
В двенадцать ночи на Комсомольской непривычно пусто. Матвей редко бывает в метро, но безлюдная станция... завораживает. Температура падает: дыхания двух человек оказывается мало, чтобы согреть пустующий зал. Остается только сильнее кутаться в куртки и ждать. В туннеле появляются желтые фары. Миша рассматривает их с интересом. Из темноты показывается старый поезд песочного цвета. Матвей думает, что тот неплохо сливается с интерьером комсомольской — желтые потолки, теплое освещение да золотая и белая лепнина. Поезд приносит поток ветра, заставляющий люстру качаться. Качает и табличку с "местом остановки последнего вагона", подвешенную под потолком. Муравьёв непроизвольно вздыхает. Поезд останавливается. Двери открываются. Матвей подходит ко входу в первый вагон. ...и остается стоять. — Я... Я не могу войти... — Что? — Я не могу войти! Миша недоуменно смотрит на Матвея. Не понимает, что происходит, и видит отражение непонимания в чужих глазах. Матвей не врет. Не струсил. Он просто по какой-то причине не может войти. По спине бегут мурашки. Миша старается быть спокойным, когда произносит: — Хорошо. Тогда изнутри все проконтролирую я. — Миша, нет! — У нас нет другой возможности. — Вспоминаются слова этого бывшего охотника, язычника, Кривова. "Главное, её не упустить". Женский голос объявляет: — Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Проспект Мира. И, перед тем, как двери закроются, не давая себе передумать, Миша запрыгивает в вагон. Двери съезжаются, отгораживая его от Матвея и разбитого стекла чужих зеленых глаз. "Помни", — одними губами произносит Миша. И разворачивается до того, как поезд снова ныряет в темный тоннель. Все мешается в этом вагоне. Женщина, читающая газету из старой желтой бумаги; подросток, играющий в какую-то игру в телефоне; два разговаривающих друг с другом человека. Почему-то кажется, что время бежит слишком быстро. Женщина водит глазами по строкам будто выиграла олимпиаду по скорочтению; подросток нажимает на кнопки будто хочет их выдавить — Миша видит только чужие порхающие пальцы; а чужие слова проговариваются скороговоркой — Романв даже не может их понять. Даже стук колёс кажется в два раза короче. Но нельзя терять ни секунды. Он подходит к двери в кабину машиниста. Оглядывается по сторонам: никто не обращает на него внимания. Нажимает на ручку. Сначала дёргает на себя, но ничего не происходит. А после толкает, и дверь, — так просто, — открывается. Машинист читает какую-то книгу. Поднимает взгляд, нажимает на одну из кнопок на пульте, а потом снова обращается к напечатанным строкам. Поезд поворачивает налево. Миша понимает, что они сделали один из первых поворотов. Он берет рацию и нажимает на кнопку: — Меня слышно? С той стороны ответом служит тишина. Внутри все холодеет: неужели Матвей просчитался? Но не собирается показывать свое смятение. В крайнем случае, просто выйдет на ближайшей станции. Улыбается и повторяет: — Эй? Секси охотник? Меня слышно? Миша считает секунды. Проходит двадцать три, прежде чем ему отвечают. С помехами, нечетко, но слышится голос Матвея: — Миша? Романов, черт тебя подери, зачем ты полез? — Романов это игнорирует. — Мы проехали первый поворот. — Рация снова молчит. Но через пять секунд все же раздаётся: — Хорошо. Миша благодарит свою фотографическую память за мысленную карту дорожных путей. И не хочет думать о том, что будет, если кто-то из них ошибется. Остаётся только ждать.***
Матвею хочется рвать на себе волосы, злиться, ненавидеть себя и всех вокруг, и, может быть, с кем-то подраться. Матвею совершенно не хочется возвращаться в квартиру и наносить на карту чужие передвижения. Матвею хочется вернуть Романова обратно. Вернуть, чтобы постучать по голове, может быть, сказать пару ласковых, и надеяться, что потом Миша будет этой головой думать. И никак иначе. Но теперь единственным выходом остается только дать Мише закончить дело, ведь Муравьев не может повернуть время вспять. Так что остаётся только ждать.***
— Поезд не принял меня, Святослав Велимирович. — Заявляет Матвей с порога. Святослав Велимирович поднимает на него удивленный взгляд: — То есть как? — Я не смог в него зайти. Будто что-то удерживало меня. — Интересно, интересно. Выходит, история не хочет, чтобы тебя забывали. Видно, ты какой-то важный человек. Матвей тяжело вздыхает. Он проходит внутрь, снимает мокрые ботинки. — Чай будешь? — Простите, пока откажусь. Они сидят на кухне в чужой двушке на Фрунзенской, и он совсем не знает, что делать дальше. Миша сказал о трех поворотах, и они нанесли их на карту путей — вышло, что пока поезд просто едет по кольцевой. И хоть Муравьев не хочет каркать, пока все идет почти-гладко. В их квартиру Матвей возвращаться не стал — не хотел оставаться один на один с вещами Миши и периодическими репликами из приёмника. Да и пока сюда дошёл, успел замерзнуть, как собака. Один раз даже захотелось, чтобы там его и похоронили — в снегу. До весны, пока не растает. Или, может, и навсегда. — Матюш, — внезапно прерывает его размышления Святослав Велимирович. Доверительно смотрит в глаза. — Есть что-то, чего я не знаю? Матвей медленно кивает. Кривов ловит кивок и адресует его обратно — уже вопросительно. — Правь пробудилась. Я и есть Правь. Святослав Велимирович поражённо отшатывается. Снова заглядывает в глаза, будто ищет какие-то только ему известные знаки. Обводит Матвея взглядом и не говорит ни слова. Молчание прерывает рация: — Мы на Белорусской. Матвей кидается к ней как к спасательному кругу: — Скоро сойдёте. Там будем на подхвате. — Хорошо.***
Никто не спит. Матвею спать не хочется, да и Святославу Велимировичу тоже. Матвей наливает себе третью чашку кофе — слава богам, хотя бы у Кривова нормальный есть. Периодически тишина разбавляется скрипом и помехами по рации, а после голосом Миши — повернули. Направо-налево-на-развилке-прямо, — и оба склоняются над картами. — Расскажи что-нибудь о Мише, — внезапно просит Кривов. — Зачем? — Послушать мне про твоего молодца хочется. — Матвей кивает, кажется, даже не понимая, что ему сказали. — Тьфу на тебя, Матюш! Это ж коли не помнить, и совсем забыть можно. Ты мне хоть одну историю сто раз пересказывай, все равно нужно. И Матвей говорит. Начинает с того, как встретились, описывает в подробностях Мишино чувство юмора. Даже не описывает — критикует. Потом рассказывает о дурацких прозвищах и Фрейде с его чертовым психоанализом. Кривов улыбается и понятливо кивает. Матвею не хочется знать, что именно тот понял. Миша проезжает ещё одну развилку. — Как-то быстро, — хмурится Святослав Велимирович. И просит в рацию: — Посмотри какая скорость. — Девя...сто... — раздаётся в ответ с помехами. — Не нравится мне это это. Ой, не к добру. Матвей выхватывает рацию: — Миш, есть что-то странное? — Кр...ме того, что ... еду в приз...чном поезде? — слышится насмешка. — Давай без сарказма.***
— Дава-ай без сарка-азма, — слышится из рации. Миша надрывно улыбается. Без сарказма тут никак. Когда ещё услышишь чтобы Матвей Муравьёв-Апостол блеял, как овечка, растягивая гласные? Или, может, как баран? — все равно такой же упертый. А Миша, видимо, в таких единицах осел — поупрямее будет. Улыбка становится чуть более настоящей. Он вспоминает о заданном вопросе. Ему страшно. Он не хочет этого показывать. Время становится быстрее — и это определённо что-то значит. И Миша не хочет понимать, что. — Время ускоряется. — Что-о? Миша понимает, что похоже, теперь говорит для них слишком быстро. Он издаёт смешок: теперь блеять придётся ему. — Вре-мя ус-ко-ря-ет-ся. — Пло-охо-о. Да ладно. Спасибо за констатацию факта. Он уже это и сам понял. Машинист, кажется, начинает его замечать. Постоянно оборачивается, будто у него за спиной что-то мелькает. Видимо, поезд начинает принимать Мишу за своего. Романов на всякий случай прокручивает в голове все, связанное с Матвеем. Начинает с конца: разбитый взгляд зелёных глаз, ворчание из-за отвратительного кофе, который купил Миша; кошмары и попытки сделать вид, что все хорошо; дрожащие руки и волнение о преступлении, жертву которого не вернуть; уверенность, которая ощущается каждой клеткой тела; сосредоточенность на деле, и, наконец, снова зелёный взгляд и маленькая полуулыбка. Ужас. Мише кажется, что о Муравьеве у него больше воспоминаний, чем о своей семье. Быть может, это действительно так. Прямо сейчас Миша не хочет узнавать ответ. — Е-ще од-на раз-вил-ка. — Машинист оборачивается на его голос. Но так ничего и не замечает, а после отворачивается снова. — Вто-рой спра-ва. Дело не то чтобы плохо, дело отвратительно. Миша понимает, что ещё немного, и его начнут видеть. И руки больше не будут проходить сквозь чужое тело. Скорее, наоборот, когда его увидят, проблемы начнутся только у него. Надо срочно придумать план. Миша снова осматривается по сторонам. Человеку, — даже призрачному, — вредить не хочется, но это тот случай когда либо ты, либо тебя. И на кону стоит вопрос о его возвращении, так что нужно искать подручные средства. Пистолет, взятый по просьбе Матвея, не подходит: слишком громкий. Да и что, сразу убивать что ли? Он же не Раскольников, чтобы так. Этот план Миша отметает сразу. Появляется идея вырубить машиниста и привязать его к чему-нибудь, но как? Мужчина в кабине выглядит росло и, наверное, сможет защититься, если что. Тогда остаётся только фактор неожиданности, рукоятка пистолета и ремень его джинсов. Миша надеется, что этот простой план сработает. В нем же нет ничего гениального, чтобы провалиться, верно? И это срабатывает: кажется, сейчас удача на его стороне. Машинист отключается сразу после удара. Миша стаскивает его с кресла. Привязывает руки к приборной панели, несколько раз проверяет плотность узла и возможность его развязать, а уже после вдобавок связывает шнурки ботинок между собой. Поднимает голову и смотрит в лобовое стекло. Очень вовремя: — По-во-рот на-ле-во. — Ми-иш, ты как? — внезапно слышится по радио. — Тесновато, мрачновато... Горы трупов в час пик, — цитирует он внезапно вспомнившуюся фразу. Откуда она, почему-то не вспоминается. Матвей отсылку не понимает: — Что-о? — Ты что, серьёзно не смотрел Геркулеса? Раз-вил-ка. Пря-мо. — По-онял. Не-ет, не-е смо-отрел. — Ужасно. Не то чтобы Миша ждёт, что Матвей разберёт его слова, но тот ощутимо пытается, и это приятно. И даже чем-то успокаивает. Может, он и на опасном задании, но Муравьёв-Апостол, ждущий его и помнящий его, все ещё есть. И пока что все идёт по плану***
Святослав Велимирович качает головой и идёт спать. На старинных часах показывает семь утра и даже кукует кукушка. Хочется пошутить про "Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить осталось", но слова не идут. Матвей остаётся один. Снова. Поезд не принимает его. "Видимо, ты важный человек какой", — говорит об этом Святослав Велимирович. Не человек — существо. Но видимо, все же важное. И это кажется смешным: от него даже поезд отрекается. Что там говорить о братьях? Время тянется медленно. Снегопад успевает смениться снежной бурей, а потом и вовсе перестать. Матвей успевает выпить ещё четыре чашки кофе и, кажется, выкурить несколько сигарет. Миша успевает проехать ещё пять поворотов и остановиться на первой из старых заброшенных станций. Матвей не знает, что ему делать. Оставлять рацию так — нельзя, а ехать проверять станции с ней слишком муторно. Тем более, еще рано. Кухня у Кривова уютная, а в остальной части квартиры Матвей еще не был. На столе лежит красивая скатерть, подоконник уставлен книгами, а в холодильнике даже есть еда. От нечего делать Матвей выбирает одну из книг — все равно один ничего сделать не сможет, — и погружается в чтение, изредка отвлекаясь на сообщения Миши. Иногда даже зачитывает отрывки по рации — тот называет все "ск...чн...ища", но все равно вслушивается, и Матвей ему за это благодарен. Ближе к четырём вечера Святослав Велимирович просыпается. Выходит на кухню, протягивает какой-то листок с простым карандашом. — Напиши слова, которые с ним ассоциируются. — Матвей вопросительно смотрит на Кривова. — Я проснулся, и сначала не понимал, что ты делаешь у меня в квартире и с кем говоришь по рации. Насилу вспомнил, хотя на склероз не жалуюсь. Так что лучше оставь напоминания. И ассоциации не забывай. — Хорошо. — Матвей прикрывает глаза, напоминая себе: "Фрейд, сарказм, понимание". Криво усмехается тому, насколько странная смесь выходит, и забирает листы. Пишет во весь лист: "МИША" и рядом подписывает эти три слова. Они собираются в метро.***
На связи снова Святослав Велимирович, и Мише ничего не остаётся, кроме как замолчать. В какой-то момент проскакивает мысль "а кто это?", но Романов повторяет "язычник", и... понятнее не становится. Хорошо, он помогает Матвею. Тому серьёзному охотнику с зелёными глазами, который закатывает глаза на все его шутки. Который оказывается Правью и не может зайти в этот поезд. И такое, наверное, бывает. Миша не понимает, сколько он в этом поезде. Ему говорят, что почти день, но по ощущениям проходит несколько минут. Даже машинист ещё не очнулся. Романов просто надеется, что с ним все хорошо. Рация снова хрипит помехами. — Ско-оро-о о-оста-ано-овка-а. — В смысле? — Те-ебе-е на-адо-о бу-уде-ет пе-ере-ейти-и в хво-ост по-ока-а мы-ы по-ове-ерне-ем стре-елку-у. — М, здорово. То есть это так вы называете "у тебя самая простая часть"? — Что-о? — Ничего. — Миша шепчет в сторону: — Супер, просто супер. — Те-ебе-е ну-ужно-о бу-уде-ет съе-еха-ать на-а дру-уго-ой пу-уть, а-а по-ото-ом по-ое-еха-ать да-альше-е. — То есть вернуться? — Да-а. Романов еле сдерживается чтобы не ответить нецензурной рифмой. Все-таки, там еще и Святослав Велимирович, а не один Матвей. Насколько он помнит, таких остановок будет всего лишь три, и, наверное, все не так плохо. Если, конечно, не произойдет одно из многочисленных "если". По крайней мере, Миша на это очень надеется. Он останавливает состав, когда по рации тянут "тормози". Выходить из вагона не хочется, да и, похоже, не получится. Видимо, придется использовать двери между вагонами — Мише очень хочется, чтобы те работали. Не хочется пугать других пассажиров выстрелами: все-таки, теперь они могут его видеть и слышать. Да и, тем более, кто знает, как те отреагируют на человека, что пытается вскрыть двери. Еще сочтут его за террориста. Миша перепроверяет сознание машиниста, ремень на чужих руках. Тот все еще не приходит в себя. Романов выходит из кабины машиниста. Проходит первый вагон, осматривает дверь. Пассажиры с интересом смотрят за ним. Он нажимает на дверную ручку, тянет ее на себя, и... та поддается. Все складывается лучшим из возможных образов. Он проходит восемь вагонов. Заходит в такую же кабину и нажимает на одну из кнопок там. — По-е-хал! — Отлично, — произносит чужой приятный голос. На секунду Миша ужасается. Кто это, черт возьми? Где Мат-... А потом выдыхает, понимая, что это Святослав... как-его-там, язычник. Кажется, скоро он его забудет. Главное не забыть Матвея. "Он будет твоим якорем", — вспоминаются чужие слова. Зеленые глаза. Начитанность. Охота. Братья. Миша хочет вспомнить как можно больше ассоциаций, но некоторые начинают терять свой смысл. Например, он не совсем уверен, что знает, при чем тут язычество. И кто такие братья? Кажется, братья есть у него: Саша, Ник, Костя... Но при чем тут Матвей? "Убил невинного", — вспоминается почему-то. Как он, Миша, может с таким общаться? Но зеленые глаза все еще смотрят с заботой, и, может быть, это его оправдывает? Пачка кофе. Матвей не хочет спать? Почему? Кошмары, точно, кошмары! Матвею что-то снилось, когда Миша вышел на кухню сегодня с утра. Или это было не сегодня? — Во-озвра-аща-айся-я в дру-угу-ую ка-аби-ину-у и-и про-одо-олжа-ай сво-ой пу-уть. Миша идет обратно. Закрывает за собой все двери, а после проходит в кабину. И вовремя: ресницы машиниста начинают дрожать. Похоже, он скоро проснется. Миша думает, стоит ли бить его снова, и не принесет ли это каких-то нежелательных травм. Все-таки, если стучать по чужой голове каждый раз, когда человек просыпается, тот рискует однажды не проснуться. А Мише не хочется проверять это в реальности. Тот открывает глаза. Миша накрывает чужой рот ладонью — кляп мастерить не из чего, да и особо не хочется. В него впиваются злым взглядом. — Я хочу вам помочь! — начинает Миша. И теряется, потому что... как? В чем заключается его помощь? Он просто мешает машинисту вести состав, и... Никаких "и"! Это поезд-призрак. Люди пропадают. Матвей. Он. Машинист кусает его ладонь, и Мише отдергивает ее. Трясет, будто окунул в кипяток. Машинист широко раскрывает глаза. — Ты не понимаешь, что делаешь, глупец! Она сказала, что только так я смогу увидеть свою семью! Ты понимаешь, семью? Я хочу их увидеть! — Вырывается у него вместе с каплями слюны. Он похож на безумца, но это не главное, что интересует Мишу. — То есть вы знаете, что вы в другом времени? — Я не знал. Но потом пришла она, и сказала, что все поменялось. И что мы с ней обязаны вернуть прошлое, потому что этот мир прогнил, и только в прошлом есть исправление! И там осталась моя семья. Моя дочь, моя жена! Развяжи меня, парень! И Мише правда хочет проявить сочувствие и к чужой дочке, и к жене, забывшей и потерявшей мужа, но... но у него тоже есть семья. И не у него одного — десятки похищенных людей забывают свой дом, и таких людей станет больше, если он не справится. Если позволит этому брызгающему слюной мужчине взять верх. Поэтому он все-таки вырубает его снова. Думает, что делать дальше, и понимает, что если не решить эту проблему, весь план пойдет коту под хвост. Произносит в рацию: — У нас проб-лема. — Что-о слу-учи-ило-ось? — привычно прилетает в ответ. — Ма-ши-нист зна-ет, что он приз-рак. Ничего не мешает ему развернуть поезд обратно. — Миша ловит себя на том, что волнуется так, что забывает делить слова на слоги, чтобы было понятнее. На том конце про... то есть радиоволн молчат, и он надеется, что Матвей и Святослав его поняли. И, может даже, начинают работать над решением этой задачи. — Хо-оро-ошо-о. По-оня-яли-и, при-иня-яли-и. Бу-уде-ем ду-ума-ать. — В голосе Святослава Велимировича ледяное спокойствие, и Романов даже на секунду задумывается, точно ли тот помнит о нем. Может, ему кажется, что это какая-то назойливая муха? Или просто раздражающий человек? Но все же, он снова повторяет: Святослав — язычник, Матвей — охотник с зелеными глазами. И почему-то это успокаивает.***
Конечно же что-то идет не по плану. Сначала Мишу слишком быстро засасывает во время этого поезда, потом оказывается, что машинист знает, что поезд сбился с курса, и в конце концов... — Матюш, а вы когда составляли план, учли, что полнолуние через два дня? — ...вот это. Еще никогда его план не был настолько кривым. Еще никогда его планы не имели столько неизвестных переменных, которые то и дело норовили помешать. Матвей качает головой: нет. — И что из этого следует? — у него уставший тон и мешки под глазами, куда, кажется, можно запихнуть несколько бездомных котят. Он пьет черт-его-знает-какую-после-десятой-перестал-считать кружку кофе и совсем не хочет спать. Нет, правда, у него много сил и он куда бодрее самого гиперактивного ребенка. — Что поезд должен быть на Комсомольской через два дня. И что Михаилу понадобится выйти из него до того, как тот прибудет на станцию. — Почему? — Круг обновления. В полнолуние время обновляется, пройденный круг оканчивается и стирается из памяти находящихся в поезде людей. То есть все выглядит примерно так: человек заходит в поезд, в котором свое время, и думает, что вот, скоро его станция, вот-вот, а потом медленно понимает, что не особо-то и хочет выходить. В поезде кажется, что прошла пара минут, а на самом деле проходит день или два. И вот наконец наступает полнолуние, поезд завершает свой круг, и — вуаля — человек забывает, кто он. И остается в поезде навсегда. Хотя я не уверен, может, просто снова начинает думать, что только что зашел и поэтому больше не выходит. В любом случае, полнолуние как бы сбрасывает все до заводских настроек, так что если Михаил не выйдет в скором времени— он больше не выйдет никогда. — Но кто тогда поведет поезд дальше? — Святослав Велимирович замирает на мгновение. Он об этом не подумал. — Нужно, чтобы кто-то нажал на кнопку, а никто, кроме него, этого сделать не может. — Что же.. — внутри Матвея все холодеет. — Тогда ему нужно привести поезд раньше часа ночи. И выйти оттуда до этого времени. — Так, а что делать с машинистом? — Он скорее всего тоже сбросится до заводских настроек, — пожимает плечами Святослав Велимирович. — Вы в этом уверены? — Нет. Но и другого варианта, кроме этой надежды, у нас тоже нет. — Сятослав Велимирович выглядит обреченно. Матвей хочет пообещать себе больше никогда не связываться с Москвой и ее мифической стороной. Они немного молчат, а потом Кривов просит: — Расскажи-ка об этом Мише, — и Матвей испытывает дежавю. Он открывает рот, чтобы рассказать какую-нибудь историю, и... — Он... Он... Черт! — Муравьев еле сдерживается, чтобы не ударить кулаком по столу. Он, чтоб его, ненавидит себя. И ненавидит, когда все идет не по плану. Он закрывает глаза, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Три ассоциации, ну же! "Фрейд... Что там было ещ- Сарказм! И.." — не оборачиваться на холодильник становится делом принципа, — "Поддержка, черт возьми! Он знает, что ты убил невинную ведьму, но все равно не осуждает. Он поддерживает тебя!". А потом вспоминается еще кое-что. "Моть" и отвратительный кофе. — Он покупал Якобс. Знаете этот кофе? Я его послал в магазин, а потом сидел всю ночь и ругался, что ему нельзя давать такие важные поручения, раз он настолько безответственно к ним относится. Святослав Велимирович качает головой — Так я и думал. — Он приносит еще один листок, и пишет на нем: "МИША ДОЛЖЕН ВЫЙТИ ИЗ ПОЕЗДА ДО ЧАСА НОЧИ 30 ЯНВАРЯ", и прикрепляет к холодильнику на еще два магнита. А после снова переводит тему, пока Матвей неверяще смотрит на записку: не хочет принимать, что ему понадобиться напомнить о чужой жизни. И о том, что ее надо спасти. — Тогда нам на руку то, что поезд ускорился. Сегодня надо будет сделать еще два перегона, а завтра Михаилу понадобится только следить за машинистом, лишить его сознания на некоторое время, и сойти. И пока Матвей все обдумывает, пытаясь найти хоть какую-то утешающую постоянную в их плане, Кривов берет рацию и пересказывает все Мише. Муравьев просто надеется, что тот все поймет: он замечает, как реплики Романова произносятся все быстрее, будто тот сильнее и сильнее увязает в чужом времени. Наверное, так оно и есть. Матвею хочется думать, что Миша не забудет о своей миссии. И что он сам не забудет о Мише. И хоть это кажется безумной и невозможной глупостью, он понимает, что такое может произойти. Понимает, потому что уже забывает мелочи, и многое из того, что произошло больше недели назад. Помнит только ключевое: он сам — убийца, а Миша его принял. Почти единственный, кто не отвернулся, не поменял свое отношение, и Матвей ему за это очень благодарен. Он знает двух Миш: один сейчас далеко от него и в безопасности, и честно, Матвей очень этому рад. А второй.. второй на расстоянии меньше пятнадцати километров, раз рация работает. Под угрозой забытья и вечности. Муравьев усмехается: эти два слова, стоящие рядом, звучат даже забавно. Никто, наверное, не думал, что вечностью можно угрожать.***
Человек с другой стороны рации, язычник, говорит, что прошел один день. Мише кажется, что прошло десять минут. Поезд кажется изолированным от общего пространства. Кажется совсем другим: тут другой воздух, другие люди, и время тоже какое-то другое. В какой-то момент Миша ловит себя на мысли, что не против остаться тут навсегда. И тут же ужасается. Он не хочет оставаться тут, он не хочет забывать важных ему людей, не хочет забывать зеленые глаза Матвея. Остается двадцать минут, и он выберется отсюда. Его встретит холодная Москва, снежная ночь и вернувшаяся память. Он хочет быть уверенным в этом. Машинист снова шевелится, и Романову не особо хочется слушать о том, что он глупец, безумец, делает неправильные вещи и так далее по списку, но проверить чужое самочувствие надо. Конечно, язычник сказал, что все обновится, но если случится что-то незапланированное, например чужая смерть, возможно, обновляться будет нечему. Он подходит к мужчине, все равно оставаясь на расстоянии: машинист невменяем, и Миша понятия не имеет, чего от него ожидать. — Вы как? — Ублюдок! Ты не понимаешь, что творишь! — Миша заставляет себя улыбнуться. Не хочется быть плохим копом. Тем более, у него даже напарника нет. — Возможно, мы неправильно начали. Меня зовут Михаил, и я хочу помочь этому городу. Прямо как вы. — Врешь! Ты не хочешь помочь, ты хочешь, чтобы этот город захлебнулся в помоях и грязи! — Ого. И кто же вам такое сказал? — По тебе видно, ублюдок! — Эх, я только начал надеяться на нормальный словарный запас, а вы уже повторяетесь. Судя по тому, что вы можете на меня злиться, вы более-менее в порядке, а значит, в моих услугах не нуждаетесь. Что же, вам же лучше, из меня отвратительный врач. Рация снова хрипит. — Ми-иш, все-е хо-оро-ошо-о? Миша думает, что не планировал быть тем главным героем из блокбастеров, который вырубает плохого парня, надевает черные очки и уходит, не оборачиваясь, пока за спиной гремят взрывы. Но все же он почти-пафосно снова отключает машиниста и берет рацию. — Луч-ше не бы-ва-ет. По-во-рот на-ле-во. Он даже рад, что по рации слышится голос Матвея. Его он по крайней мере помнит. Ну, более-менее. Еще через пару минут раздается: — То-ормо-ози-и. И Миша ждет, пока ему переключат стрелку, пока проходит между вагонами. Даже успевает успокоить пассажиров, сказав, что они едут новым путем, и скоро будут на одной из нужных станций. Он тыкает на кнопку и теперь поезд едет прямо. В голову приходит идея перенести сюда машиниста, но Миша не уверен, что люди нормально отнесутся к человеку, который будет нести другого мужчину без сознания. Хотя можно просто сказать, что ему поплохело... Миша так и решает.***
День проходит незаметно. Святослав Велимирович уходит спать, а Матвей находит способ следить за передвижениями Миши в одиночку. Он просто ездит по метро, делает вид, что работает там, и в конечном итоге помогает менять направление поезда. Иногда он рассказывает что-то Мише, пытаясь вызвать хоть какие-то эмоции у них обоих. Это простая логика: то, что рассказано более эмоционально, или хотя бы просто вызывает чувства, запоминается лучше. Так проходит время, и спустя несколько часов Матвей возвращается в чужую квартиру. Остается самое сложное — подождать совсем немного. Он открывает дверь запасными ключами. — Матюш, напомни пожалуйста, кто такой Миша? — спрашивает Святослав Велимирович, стоит ему зайти в квартиру. Матвей теряется. Он был готов к тому, что Кривов забудет о Романове, но не думал, что это произойдет так скоро. Он выдыхает и старается говорить спокойно: — Это парень, застрявший в поезде-призраке. Мой напарник. — Но ведь твоим напарником был Костя Романов. — Это его младший брат. Вы помогаете мне в этом деле, помните? Вы объяснили нам, как работает поезд и почему Мише надо будет выйти именно завтра. Вы скорректировали наш план. — Кривов смотрит на Матея недоверчиво. Кажется, пытается сложить оставшиеся воспоминания о нескольких днях в одно целое. — Хорошо, — кивает он через некоторое время, — а что не так с поездом-призраком? — Кто-то хочет вернуть магическую Москву времен Николая и поэтому пустил его в обратном направлении. Помните? — Боги, так вот почему на кольцевой пропадают люди! — Ага. Святослав Велимирович кивает сам себе. Может, не понимает, что именно происходит, но принимает на веру. Внимательно смотрит на Матвея: — Ты бы поспал хоть немного. Я тебя разбужу, если что. — Матвей хочет отказаться, Матвей и не думает падать в объятия Морфея, особенно когда эти объятия на проверку оказываются колющимися шипами, но... но глаза закрываются сами по себе и еще одна кружка кофе скорее сделает хуже, чем действительно поможет. Он медленно опускает голову. Соглашается. Проходит в спальню и ложится на широкую кровать, даже не расстилая ее. С потолка на него смотрит темнота.***
"Черный человек, черный, черный"
с.а. есенин — 'черный человек'
Все та же дорога. Он так устал по ней идти. Он простой путник, которому хочется пить и есть, но рядом, как назло, ни одного дома, куда можно зайти. Небо закрыто тучами, а на его щеках пляшет ветер. Звезд не видно, света особо нет, но все он может различать силуэты деревьев и кустарников, растущих вдоль дороги. Может, просто его глаза уже привыкли к этой темноте. Что-то идет за ним. Что-то мирное, что-то справедливое. Оно тихо шагает, мерно, но неумолимо, как время. Оно может его догнать, и тогда ему будет не спрятаться. Но пока оно милосердно — или просто он нужен ему живым. Где-то впереди каркает ворон, и Матвей поднимает свой взгляд. Перед ним начинает появляться окутанная черным туманом тень. — Убивец, — шепчет она. Пока еще не кричит. Матвей чувствует на себе ее презрительный и обвиняющий взгляд. Он кивает. Он знает это. Помнит. Он хочет пройти мимо, но... Но рядом возникает второй темный провал. Еще нечеткий, неясный. Вторая тень пока молчит. Его прошибает. Матвей кричит в черные облака, высоко подняв голову: — Вы не смеете этого! Он еще не мертв! Он еще не мертв, слышите?! Я смогу его вытащить! Еще ничего не кончено! Голос первой тени становится громче. — Убивец, — говорит она. Будто констатирует факт. Он знает. — Ты же убил. — Он знает, он знает-знает-знает! — Но я убил только одного человека! Я еще могу спасти его! — Если не забудешь, — презрительно фыркает тень. Матвей пятится назад. — Нет-нет-нет-нет-нет-нет! Нет! НЕТ! Я не могу забыть его, я не забуду, я помню, у меня есть.. Вторая тень впервые подает голос: — Проснись! И Матвей вскакивает. Тянется за телефоном, чтобы посмотреть на время. 00:46. Тридцатое января. Он что, проспал целый день? И вообще, где он? Он оглядывается по сторонам, видя в потемках светлое покрывало и большую кровать. Комната, в которой он находится, кажется широкой. Он видит дверь и, как обычный человек, идет к ней. Прислушивается к звукам за дверью. Кажется, тихо. Он аккуратно опускает и поднимает ручку, открывает дверь без малейших происшествий, и даже успевает обрадоваться своей удачи, как... как половица под ногой скрипит. — О, ты проснулся! — раздается голос Кривова Святослава Велимировича из кухни. Стоп. Святослава Велимировича? — Ты чего застыл, проходи. — У них что, общее дело? Но тогда... какое? "Он еще не мертв!" Матвей вспоминает свой кошмар. Кто такой "он"? И почему он может быть мертвым? Что происходит? Кажется, тот человек был когда-то важен ему. Почему его сердце бьется так бешено? О чем он забыл? Матвей окидывает кухню. Квадратный деревянный стол со скатертью, несколько табуреток, грязная мебель на новом гарнитуре рядом с раковиной, магниты на холодильнике. Записка на холодильнике. "МИША". "Фрейд, сарказм, понимание". "Мише надо выйти до часа ночи". Миша. Черт возьми, что с Мишей? Матвей же знает двух Миш, верно? — Святослав Велимирович, где рация? — Кривов недоуменно смотрит на него. — Матюш, ты про эту? — он протягивает ему черную коробочку. Скорее всего, Матвей про эту. Других же нет. Он бросается к рации. Матвей зажимает кнопку. Повторяет несколько раз: — Миша-Миша-Ми-ша! Ответа нет.***
Миша не понимает, почему он тут. Рядом лежит вырубленный машинист, и Романов понятия не имеет, зачем он его вырубил. У него нет ни одного опознавательного знака. Кажется, ему скоро нужно выйти. Но куда? На какой станции? И есть ли вообще та станция, которая будет "его"? И вообще, зачем выходить? В этом поезде так хорошо. Тут тепло, а в Моске снежная ледяная зима. Ничего не изменится, если он просидит тут еще один круг, верно? На пульте управления лежит чужая книга и черная рация. Миша знает, что рация — его, но зачем она? Он не понимает. Он несколько раз пытается связаться с тем, кто по ту сторону, но почему-то ответа нет. В какой-то момент ему даже кажется, что он в какой-то антиутопии. Хочется лечь спать. — Ми-иша-а. Ми-иша-а, Ми-иша-а! — внезапно передает рация. Это — его имя. Но чей этот волнующийся голос? Миша пытается вспомнить кого-то из своих знакомых, но не помнит никого. И не помнит ничего, кроме чьих-то зеленых глаз. Тоже волнующихся. — Ми-иш, слы-ыши-ишь ме-еня-я? Рядом начинает шевелиться машинист. Миша зачем-то снова проверяет затянутый ремень и связанные шнурки. Он знает: нельзя, чтобы тот освободился раньше времени. Но раньше какого времени — не помнит. — Да, я слышу, — произносит Миша. — Ты-ы до-олже-ен о-оста-ано-ови-ить по-ое-езд на-а ко-омсо-омо-ольско-ой и-и- вы-ыйти-и. — Зачем? — По-ожа-алу-уйста-а. Ми-иш, по-ослу-уша-ай ме-еня-я. Вы-ыйди-и на-а пе-ерво-ой же-е ста-анци-ии-, где-е о-оста-ано-ови-ишься-я. О-она-а бу-уде-ет тво-ое-ей. — Выпусти меня, падла! — раздается со стороны машиниста. Миша игнорирует его. Поезд подъезжает к станции. Миша нажимает на кнопку чтобы его остановить. Открывает двери и выходит из кабины в вагон. — Я открыл двери. — А-а те-епе-ерь, Ми-иш. Са-амо-ое-е сло-ожно-ое, — тянет рация. — Вы-ыйди-и. И Мише не хочется покидать этот теплый поезд. Но там его ждут. Кто-то. Чьи-то волнующиеся зеленые глаза, которые не сделают ему зла. Которые тот человек забавно закатывает в ответ на его шутки. Он сходит на перрон. Его оглушает. Народу не так много, но звуки наполняют станцию. Чей-то топот, разговоры. Освещение кажется слишком ярким, а воздух слишком свежим. Его невыносимо тянет вернуться. Звонит телефон. Это слишком громко, и у него уходит половина мелодии, чтобы понять, что звонят ему. — Миш? — тихо спрашивает все тот же волнующийся голос. Романов внезапно вспоминает, кому он принадлежит: — Моть? — Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Курская, — объявляет мужской голос. Сердце пронзает невозможной тоской и болью. Хочется успеть, хочется вернуться, хочется попасть именно в этот поезд, ведь там его кто-то ждет, и он срывается с места, но... двери захлопываются с громким стуком прямо перед его носом. И этот поезд все же его отпускает. В трубке также тихо спрашивают: — Миш, все хорошо? — и Миша усмехается. — Теперь точно все в порядке. — Стой на месте, никуда не двигайся, я тебя заберу, — говорит Матвей. Ворчит: — Чтобы без меня больше никуда не вляпался. — Ой, будто я только без тебя на неприятности натыкаюсь. И вообще, мистер охотник, вам не кажется, что вызволять бедовых мальчиков — это ваша работа? — Пару секунд ждет ответа, думая о том, как Матвей закатил глаза. И продолжает серьезно: — Да мне и некуда деваться как-то. На меня сотрудница уже косится, кажется, этот поезд был последним. Погоди, меня еще выгнать успеют, до того как ты приедешь. — Это мы еще посмотрим. Миша кладет трубку и идет к одному из выходов на поверхность. Улыбается сам себе. Над Москвой светит полная луна. Три вокзала безмолвно стоят на своей площади, рассматривая пассажиров поздних рейсов. На небе этой ночью не видно ни облачка, а ведущие прогноза погоды впервые за долгое время объявляют штиль.