не смешно

Тусклое пятно лампы отражается цветом гниения на оконном стекле. Блеклый пейзаж за ним в глубокой синеве трех часов утра среди песка и бетонных блоков, рассыпанных на побережье, обступает со всех сторон как лодку притихшие воды. Укачивает, вводя в оцепенение ноющее после драки тело. Парализует. Возможно, где-то в Японском море сейчас ураган. Старые переломы ноют особенно сильно. По белому ковролину разбросаны грязные вещи. Неряшливо. В спешке. Джехо находит в себе силы побороть раздражение, чтобы их собрать, перекинуть на ближайшее кресло, оставив себе только вывалившиеся из кармана брюк разбитые наручные часы, как небольшой трофей. В крошеве стекла и засохшей крови на циферблате отражается широкая улыбка. Часы громоздкие и вульгарные, какие и должны быть у «настоящего» мафиози (Хенсу в этом категорически уверен). Так и кричат всем своим видом, что стоили больших денег. Ремешок из керамической стали с крупным плетением оттягивает ладонь своим весом. Разбиты в хлам, только большая стрелка дёргается на месте туда-сюда, туда-сюда. «Вот же сукин сын!» — смеется Джехо в восторге оттого, как они ловко все провернули. С Хенсу весело. По правде. Из него энергия бьет ключом. И уверенности столько, словно он главарь уличной банды, отмотавший не один срок, а не подставной коп, у которого молоко еще на губах не обсохло. Вот ведь… Любой другой на его месте уже бы давно сломался, или же Джехо самолично втоптал бы его поганое личико в заплеванный бетон подсобки столовой, наслаждаясь тем, как эта шестерка детективши Чон будет выть под ногами и выхаркивать внутренности. Но с Хенсу так не поступил, хотя изначально это казалось разумной идеей. Что-то его одернуло. Сказал: «Возьмем. А дальше — как получится». Он ему нужен пока. Пока остается полезным. Хенсу он такой. Почти незаменимый. Всегда рядом. Как продолжение тела или незаконченной мысли. Схватывает все налету и умеет отбивать сложные подачи. Когда Джехо сделает вдох, Хенсу сделает выдох. Это уже само собой разумеющееся. Так что Джехо не может перестать улыбаться, когда вспоминает прошедший вечер. Он чертовски собой горд. Ведь каждый успех Хенсу — это его личная победа. «Интересно, — думает Джехо, — то же самое ли чувствуют отцы, когда их ребенок заканчивает университет или устраивается на престижную работу? Хотя, наверное, у них так не дрожат колени, и не пульсируют жилы на висках от волнения, вдруг что-то пойдет не так, и его сына застрелят прямо на экзамене или зарежут по дороге в офис?». Джехо знать этого не хочет, да и сыном Хенсу никогда не назовет, но все равно срывается с места, чтобы броситься в самую гущу начавшейся заварушки. Такая умора. Он даже не может разобрать, что именно в этом всём его радует. То, что печати таможни теперь у него, или то, с какой яростью Хенсу вколачивал часы в лицо главаря Чой, показывая свою силу? Зрелище то еще, если его донсэну сносит крышу. Кажется, уже все в банде знают, насколько он отбитый, что в его сторону стараются даже лишний раз не дышать. Точно бешенная собака, спущенная с поводка. Визжит, кусается, рычит, машет руками как обдолбанный, словно не чувствует ни страха, ни боли, ни усталости. Зато послушный. Бросишь мячик — виляет хвостом, бежит со всех ног. Ест с рук. А скажешь: «Фас!» — схватит и челюсть сожмет так крепко, что никто никогда не вырвется. Джехо хорошо его выдрессировал. Правда, не все для это годятся. Но у Хенсу были умные черные породистые глаза, которые смотрели сквозь прутья решетки с надеждой и интересом, так что Джехо сразу почувствовал, что они поладят. — Мы словно звезды того самого блядского реалити-шоу, не находишь? — говорит он, кинув часы на журнальный стол между кроватью и окном. — И должно быть сегодня у нас резко взлетели рейтинги… Эта стерва, наверное, кипятком ссала, гадая, чем все закончилось, когда прослушка накрылась. Мужчина обернулся. Он давно заметил в дверном проеме Хенсу, но виду не подал. Все ждал, что парень сам сообщит о себе. Как бы не так. Стоял, тенью опершись о косяк, не двигался, не осмеливался переступить порог, настороженно принюхивался, пытаясь прежде угадать настроение. — Ты уже отчитался ей? — Позвоню завтра, — говорит Хенсу. — Уверен, она слышала достаточно. — Голос у него слабый, но лицо, опухшее и помятое, все-равно остается каким-то чудом аккуратным и свежим. Джехо тоже был таким лет пятнадцать назад, когда кровь еще кипела. Сейчас у него даже нет сил чтобы сменить грязный костюм. Он усмехается. — Нравится её дразнить, да? Когда бил, представлял, что под тобой её тело? Хенсу не отвечает, только точеный подбородок надменно вскидывает. По-хозяйски заходит в комнату, оставляя за собой мокрый след с босых ног, открывает ящик кабинета, где стоит алкоголь, достает как будто первое что попалось под руку и, открутив крышку, пьет прямо из горла. — Каков паршивец. А мне? — смеется Джехо, садясь на кровать. — Давай. Иди сюда, — он хлопает по месту рядом с собой. — Нужно отметить твой успех. Хенсу мешкает, вытирая запястьем рот, берет два граненных стакана между пальцев и шлепает к кровати. — Не нальешь? — Джехо глядит на то, как парень разваливается рядом, широко расставив ноги. На секунду ему кажется, что тот видимо слишком измотан, и ему следует просто уйти, оставив Хенсу в покое… Но, постой-ка, это ведь его дом, его кровать и его выпивка. И это именно он был так любезен, что разрешил Хенсу посетить его душ, брать его вещи и отнимать его время. Не важно, что парень и так практически живет у него, боясь подолгу оставаться один в пустой квартире матери. В любом случае должны быть какие-то границы допустимого. И все же Джехо никогда ничего ему не запрещает. Вообще ничего. А следовало бы. Хенсу и сам об этом догадывается. Подбирает ноги, поправляет распахнувшийся халат, щедро наливает в стакан и подносит ему как будто даже с уважением, придерживая обеими ладонями. — Простите, хенним, — глаза блестят по-скотски, без капли сожаления. Джехо кивает, забирая стакан. — Все в порядке. Ты ведь так устал. Устраивайся поудобнее, — он откровенно веселится, а Хенсу только это и нужно, чтобы разлечься поперек кровати, положив голову на колени мужчины, скрестить на груди руки и закрыть глаза. Джехо на подобную наглость может лишь рассмеяться и выпить все, что есть в бокале, одним глотком. Скотч гадкий, словно кислая бодяга из уличной палатки. Джехо думает встать, чтобы найти что-нибудь получше. Хенсу не должен забывать, что у него есть все самое лучшее. Лучший алкоголь. Лучшие тачки. Лучшие апартаменты. Лучшие рестораны. Лучшие шлюхи. Лучший партнёр. Джехо постоянно хочет напомнить ему, что он выбрал правильную сторону. Потому что с каждым днем его самого все сильнее начинают одолевать сомнения. Хенсу не выбирал, это была лишь иллюзия. Просто Джехо захотел лучшее для себя, ну а потом… старая история. От влажных волос намокают брюки. Это как будто даже приятно. Джехо приятно от тишины и секундного чувства покоя, разлитого горячим алкоголем по телу. Его клонит в сон, укачивая на волнах фальшивого умиротворения. Голова у Хенсу тяжёлая и дыхание тоже, когда Джехо тянет его за ухо, стаскивая с себя. Хенсу хохочет и забавно морщится, так что сложно не увлечься и остановится. Улыбается даже сквозь боль ярко и открыто, непозволительно. На правую руку не опирается, пальцами почти не двигает, беспечно говорит: «Само заживёт», — все время хочет быть сильнее и круче даже здесь, сейчас. Держит бутылку левой, пьёт жадно опять из горла, как воду. — Хватит, — говорит ему Джехо. — Лучше бы обезболивающее принял, — старается не звучать нравоучительно, но выходит так себе, он действительно немного обеспокоен. — Сильно ведь досталось? — до этого внимания не обращает, и в голову не приходит спрашивать. Джехо дёргает ворот халата, но Хенсу отодвигается, ерошит волосы на затылке. — Ерунда. Бывало и хуже... Джехо усмехается, только не хватало еще, чтоб Хенсу зазнался. — Прекращай хорохорится. Можно подумать, ты сделал что-то особенное. Никто не просил тебя лезть на рожон… — Бла-бла-бла. Успокойся уже, — пренебрежительно перебивает Хенсу, покручивая пальцем. — Это тебя никто не просил вмешиваться. Все шло гладко... Кажется, ты забываешь, что если помрешь, то завалишь мне все задание. И что я потом буду делать? А? Чего доброго, придется становится тут главным босом, и потом самому на себя копам наводки кидать. Вот где шоу начнется! Он приподнимает брови, и Джехо вздрагивает. Как током прошибло. Думает, хорошо бы ему прямо сейчас надавать по губам, но вместо этого Хенсу сам затыкает его, воткнув в рот сигарету. Громко захлопывает портсигар. Галантно щелкает зажигалкой. Джехо крепко затягивается. Хенсу сегодня просто сама любезность. — Забудь. Ты перенервничал, — констатирует он, вальяжно откидывается на локти и подтягивает к себе ногу. Джехо всасывает в легкие дым, как будто неделю не курил. Сердце больно колотится о рёбра. Тахикардия. Разглядывает согнутую ногу и обхватившую её разбитую ладонь. На волосках кое-где еще блестят капли и свернувшаяся черным тмином кровь. Вены вздувшиеся проступают на белой ступне словно по ним течет медный купорос… На самом деле Джехо не хочет от него избавляться. Будет неприятно прикончить своего самого верного члена банды. Никогда не было приятно. И все-таки с каждой новой главой их отношений эта навязчивая мысль становится ярче и отчетливее, обретая облик. Крутится как заевшая пластинка. Одно и то же. Джехо слишком многим пожертвовал и достаточно рисковал, чтобы добиться всего, что сейчас имеет. Так что, если что-то пойдет не так, один подыхать не собирается, заберет все, что сможет с собой. Ничего не оставит. Он не нервничает. Просто гудит голова. Похоже, его хорошо приложили о стену. Тушит окурок. Встает, идет вымыть хотя бы руки и найти, чем обработать раны, надеясь, что не придётся ничего зашивать. Швея из него плохая. Лечить толком не умеет, только причинять боль, в этом он профи. Когда возвращается, Хенсу всё также сидит, отстраненно глядя в окно. Поза измученная. В бутылке осталось на донышке. Лицо опьяневшее. Щеки малиновые. Что там в этой душе творится одному дьяволу известно. И что им движет тоже не понятно. Джехо хочет думать, что лишь он им управляет, но на деле не уверен, есть ли у этого парня вообще рычаг контроля или тормоза. Возможно, Хенсу просто существует по инерции. Отскакивает как камешек от поверхности воды. И Джехо нужно всего лишь быть этой поверхностью, чтобы задавать движение. Зрение подводит. В полутьме роется в коробке, подозревая, что все лекарства просрочены. После отсидки сюда не заглядывал. Как-то не приходилось пачкать руки. Уже давно не по статусу. Думает, взять очки, но понимает, что искать их будет еще дольше в куче скопившегося на столе барахла. (Хенсу каждый раз презрительно смотрит на этот бардак) Джехо и сам не знает, откуда у него столько вещей. Видит что-то занятное и берет, не задаваясь вопросом, найдёт или нет этому должное применение. Все-таки ощущение обладания чём-то редким, что удается заполучить не каждому, похоже на то, ради чего стоит жить. Может, он понял это когда отбирал у богатых мальчишек мяч, или когда отвоевывал свой первый прибыльный район у прежних дилеров. Но все это было даже не ради денег и статуса, а чтобы почувствовать себя особенным, тем о ком говорят, что он выиграл эту жизнь. Счастливчиком. В конце концов он заслужил. А если что, потом всегда можно просто выбросить. Закатывает рукава рубашки. Действует рефлекторно. Опускается на пол у кровати. Берёт согнутую ногу парня, обхватив за икру. Ставит рядом. Хенсу следит из-под ресниц с ленивым интересом. Так доверяет, что даже если бы сейчас увидел в руке нож, не шелохнулся бы. Джехо не обязательно говорить, а Хенсу не нужно ничего спрашивать. Мужчина отодвигает полы халата. Взглядом сосредоточено пересчитывает синяк за синяком на голенях и бережно проходится по ним кончиками пальцев, растирая липкую мазь. Джехо нравится вот так с ним возиться, ухаживать, приводить в порядок, как перебирать коллекцию бейсбольных карточек, раскладывая в одной только ему известной системе. Всего-навсего еще одно хобби, отвлекающее от насущных дел. Ничего необычного. Как и должно быть. На светло-оливковой коже гематомы расцветают мгновенно сиреневым, точками и звёздами лопнувших капилляров. Тело Хенсу — сплошное минное поле. Заставляет продумывать каждый следующий шаг. Среди старых бледных шрамов и пожелтевших ушибов к перебитой, докрасна натертой косточке на щиколотке. Обводит её по контору. Затем пальцы соскальзывают к натянутому ахиллову сухожилию и замирают там у плавного изгиба с внутренней стороны. Джехо внезапно понимает, что это одно из самых уязвимых и одновременно недоступных мест Хенсу. Он сжимает его большим и указательным, мягко растирая. Мог ли кто-то намеренно его здесь трогать, не пытаясь причинить боли? Касались ли женщины, мать или какие-нибудь друзья? Приходило ли это кому-то в голову? Позволил бы сам Хенсу? Джехо вздрагивает, когда в ответ на его мысли парень опускает другую ногу на его бедро. Напоминает, что он реальный живой, а не случайно подобранный предмет, и может реагировать. Двигает ступней медленно вверх, давая успеть почувствовать и запомнить её направление. Вокруг так тихо. За окнами сгущается утренний смог. Джехо кажется, что они снова в тюрьме в одной камере, сейчас, когда их никто не слышит и не видит. Взгляд Хенсу направлен вниз. Зрачки расширенные затапливают темнотой весь глаз. Болтливые губы разодранные не издают ни звука. Запрокидывает голову. Выгибается. Совсем нереальный в тусклом свете торшера и близорукой игры теней. Джехо этого достаточно, больше не выдержит, теряет голову, утыкаясь носом в бархатную впадину у колена. Запах его кислый: юдзу и подсушенной глины на солнце. Щекочет рецепторы. Губы жжёт красным перцем, когда он ведёт ими сомкнутыми ниже, по напряжённым мышцам. Джехо крепко хватается за них обеими руками. Кажется, если не удержится, то упадет, развалится на куски, потеряв опору и вовсе перестанет существовать. Ему лишь бы дышать им глубже, чувствовать, замерев у внутренней стороны бедра, как это переплавленное тепло переходит на его лицо и огрубевшие ладони. А иначе уже не сможет, как без рук, как без сердца, без глаз, как рыба без воды. Кожа мягкая теплая. Горячая как кипящее масло. Оставляет ожоги. Джехо должен прийти в себя, сказать: «Проваливай. Не будь идиотом. Как вообще можно было решить, что банда убийц и наркоторговцев заменит нормальную семью? Уноси ноги пока не взошло солнце. Еще есть возможность сбежать куда-нибудь, где тебя не найдет ни полиция, ни я…». — Останешься? — Как будто мне есть куда идти, — говорит Хенсу. Шепот у него глубокий и тихий. В самое нутро. Ответ правильный. Джехо зубами вцепится, но не выпустит. Он успокаивается. Садится рядом на кровать, чтобы взять безвольно лежащую руку. Хенсу до этого невозмутимый, но от прикосновения к запястью недовольно шипит. — Прости. Из разбитых костяшек сочится сукровица, пачкая зазря скомканные салфетки. Бесполезно. Тонкая кожа разодрана в хлам. Джехо дует, вылизывает каждую рану, сосредоточенно проходится по опухшим фалангам длинных пальцев. И Хенсу терпит, то ли от усталости, то ли потому, что так и должно быть. Джехо максимально аккуратен, но, когда дело доходит до бинта, парень чуть ли не воет. Ругается, отдергивает руку. — Да ладно? Больно, что ли? — удивляется Джехо. — Что-то ты раньше не был таким недотрогой. Хенсу оживает, злится от унижения и от боли тоже. Пытается перевязать руку сам. Ничего не выходит, так что в конечном итоге позволяет Джехо криво замотать бинт. — Утром поправим, — говорит мужчина. Хенсу недовольно дышит через нос. И Джехо пристально всматривается в его лицо, надеясь не увидеть в нем тревогу или сожаления. К счастью, Хенсу слишком сонный, чтобы о чем либо беспокоиться. — Нас ведь точно сейчас не слышат? — уточняет Джехо, посмотрев на часы у края стола. Большая стрелка всё еще иступлено дёргается, надеясь вырваться из петли времени. — Если не уверен, то зачем спросил? «Потому что хотел, чтобы слышали», — думает Джехо. Хенсу не ждёт ответа, заползает на кровать, ложиться среди смятых покрывал, сонно глядит в потолок. — Это ведь когда-нибудь закончится? Ну… — Хенсу широко зевает. — Когда мы со всем разберемся? – спрашивает он так спокойно и расслаблено, словно его не беспокоит. Джехо понимает, что Хенсу блефует. Пытается в ответ зализать его раны как умеет. И он действительно готов купиться. Конечно, они со всем разберутся. Это всё равно что навести порядок в квартире. Займёт какое-то время, но ничего сложного. Надо просто взять и сделать. Одна вещь будет здесь, другая там, от третьей можно избавиться. Давно пора. — Тебе стоит отдохнуть. Он ложиться рядом, обнимает его за плечи. Позволяет цепляться за себя. Знает, что иногда это единственный верный путь. Хенсу весь скукоживается, утыкается носом в грудь. Засыпает почти мгновенно. Ему много не нужно, лишь бы кто-то был рядом. Лицо сразу становится расслабленное и безмятежное. Влажные губы касаются рубашки. Даже сквозь одежду Джехо чувствует, как от него горячо. Хенсу слишком теплый, и это до сих пор странно и непривычно — ощущать чужое тепло своим телом до самых костей. Странно вообще чувствовать кого-то настолько глубоко и сильно, как будто это не еще один предмет, который со временем затеряется, как только утратит свою новизну и ценность. Джехо осторожно тянется, чтобы выключить лампу, придерживая Хенсу за плечо, и подтаскивает на него край покрывала. Вернувшись в исходное положение, он снова вглядывается в лицо Хенсу. Утренний свет наносит на него отпечатки холода, глубокие тени. Дыхание перехватывает. В ушах шумит. То ли море бьется о стены. То ли просто скачет давление. — Хён? — неожиданно раздаётся голос где-то в районе грудной клетки. — Что такое, малыш? — Да ничего. Просто… Я ведь его убил, да? — Убил? — У него же лицо все было изувечено. Сплошное месиво. Разбитая кость вполне могла задеть мозг, или… кровоизлияние? В конце он не шевелился и даже не кричал. Кто-нибудь вообще потом проверил? — Почему тебя это волнует? — Не знаю. Я раньше никого не убивал. Все думаю, каково это? — Зачем тогда ты на него так накинулся? Хенсу приподнимается на локтях, и по спине Джехо пробегает волнующий холод, когда он встречается с его внимательным взглядом. — Так ведь ты смотрел. Мужчина цепенеет. Ему нужно время, чтобы понять, о чем парень толкует. Хенсу снова ложиться, устраиваясь удобнее, и, чуть помолчав, добавляет: — Да разозлил он меня страшно. Говорил со мной так как будто я какой-то плешивый щенок, не заслуживающий его внимания. Ненавижу, когда меня недооценивают. — Плешивый щенок? — вдруг громко смеется Джехо, очнувшись. – Вот как значит? Плешивый щенок? — Ага. — Спи уже, — мужчина похлопывает Хенсу по плечу, продолжая смеяться. И парень закрывает глаза. Вскоре его дыхание становится тихим и размеренным. Джехо знает, что в глубине души он просто боится. Чем сильнее страх, тем шире оскал. Он широко раздвигает губы, так что становятся видны зубы, его плечи подрагивают, а из горла доносится хриплый повторяющийся звук. Он старается сдерживаться, так, чтобы не потревожить Хенсу, и свободной рукой закрывает свой рот. Оставшаяся ладонь на плече парня крепче сжимает пальцы, хочет плотнее с ним соприкоснуться, чтобы не потерять ощущения реальности. Джехо откидывает голову назад и жмурится, чувствуя, как сводит щеки от напряжения. Его грудь продолжает мелко содрогаться. Но ему не смешно. Больше нисколько.