Больше, чем жизнь

Клинт больше не смотрит Наташе в глаза. При встрече, по многолетней привычке, он машинально пробегает взглядом по ее лицу, но, вспомнив, тут же опускает голову, а то и вовсе отворачивается. Не может себя заставить, как бы долго до этого ни собирался с духом. Когда она с ним, Бартон смотрит на ее собранные в тугой хвост волосы, сжатые в кулаки руки, прямую спину, застегнутую до самого горла куртку… Но останавливается где-то на уровне идеально ровной линии губ. А дальше — каменная стена, о которую он разбивает костяшки пальцев в кровь, днем и ночью, снова и снова, уже почти год. Раньше — вот так, по глазам, — Клинт моментально понимал, в каком настроении Романофф сегодня, как бы бодро ни звучало ее приветствие. Слишком часто одно не соответствовало другому. И, если чувствовал в том необходимость, вставал совсем рядом и так и держался — на расстоянии вытянутой руки. Если прошлая ночь выдалась бессонной, или предстояло сложное задание, или накануне ей сильно досталось в бою, или она просто неважно себя чувствовала… Бартон без лишних слов понимал, когда нужен ей сильнее, чем обычно. Наташа смешно злилась, когда тело, пусть и натренированное и закаленное в десятках битв, напоминало о том, что Романофф, по сути, всего лишь человек, и давало сбой. «У меня нет на это времени», — ворчала она, горстями глотая обезболивающее или противовирусное. Бартон скрывал ухмылку за деликатным покашливанием и молча протягивал ей стакан воды — запить лекарства. Клинт замечал в Наташе любые, даже самые мельчайшие изменения, но его идеальное зрение лучника было ни при чем. Наблюдать за ней казалось ему таким естественным, что о причинах он уже давно и не задумывался. Расширенные зрачки, дрожащие ресницы, налитые кровью глаза и иссиня-черные провалы под ними, болезненный прищур… Когда дело было совсем плохо, Клинт подходил еще ближе, не оставляя между ними и сантиметра, и за спиной, незаметно от окружающих — впрочем, чаще всего те были слишком заняты бурным обсуждением очередных плана или проблемы — брал Наташу за руку. Чуть выше пальцев — за ладонь и запястье, там, где бился пульс. Она прекрасно понимала его замысел, но никогда не сопротивлялась, лишь прятала усмешку в рыжих локонах или воротнике куртки. На самом деле жест Клинта успокаивал ее лучше любого лекарства — в чем она, конечно, ни за что бы не призналась, но лучший друг понимал это, чувствуя кончиками пальцев, как выравнивается ритм. «Другие сверяют стрелки часов, а мы, выходит, стук сердца?», — подшучивала над ним Романофф. Пряча непрошенное смущение, Бартон только усмехался и продолжал… Просто. Быть. Рядом. У него все чаще не находилось ответа. Может, так даже правильно. В последнее время именно в тишине они слышали и понимали друг друга все лучше. Ни на кого Наташа не смотрела так открыто и прямо, как на Клинта. Теперь доверчивое глаза-в-глаза и крепкое переплетение рук кажется ему недостижимо далеким, оставшимся где-то позади, в их прошлой жизни. Клинт не замечает того переломного момента, когда начинает считать ее общей, одной на двоих, — знает лишь, что, даже если так и было когда-то, теперь все безвозвратно изменилось. И виноват в случившемся он, Бартон. Все изменилось, потому что сердце Наташи больше не бьется. Осень неотвратимо вступала в свои права, и Клинт неприязненно хмурился и ежился — футболка уже не к месту, напрасно не захватил с собой что-то теплое. Накрапывал мелкий, холодный дождь. Бартон зашел в небольшую деревянную беседку, что одиноко стояла посреди густого хвойного леса, в паре километров от нового комплекса Мстителей — вдали от города. Он сделал ее сам несколько месяцев назад, и теперь часто приходил сюда с Наташей. Та не высказывала особого восторга от прогулки, но и не сопротивлялась. Она осталась снаружи, подставила руку навстречу ледяным каплям и безучастно наблюдала, как они стекают по руке. Клинт нехотя отметил, что по ее коже не бегут мурашки, и внутри у него все свело судорогой. Он облокотился на перила и достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет и зажигалку. Подкурив, вдохнул слишком глубоко и закашлялся. Эта привычка появилась у него не так давно, и пока его едва ли не тошнило от вкуса и запаха дыма… Но он привыкнет, наверное. Проще к сигаретам, чем к той, что стояла в двух шагах от него. Бартон стремился хотя бы так, искусственно, заполнить возникшую между ними пустоту и молчание — не красноречивое, как раньше, но тягостное и безжизненное. В нем не чувствовалось ни намека на их прежнюю близость. Наташа смотрела в сторону, вдаль, на пасмурный горизонт. Бездумно, невидяще. Клинт украдкой наблюдал за ней — собственно, после случившегося почти все свое время вне работы он проводил вот так. И каждый раз ему не удавалось совладать со жгучей яростью, что вспыхивала в груди при виде ее потухшего взгляда. Она лишь собирала информацию об окружающем пространстве, проверяла его на наличие потенциальных угроз и не более. В ее глазах не было ничего — лишь бесцветное, замершее, мертвое отражение мира. Мира, в котором не должно было быть Наташи, но Бартон не захотел оставаться в нем один. Должно быть, поэтому у Романофф не находилось причин смотреть иначе на них обоих. Он постоянно, неотступно был рядом, но подруга никак не реагировала на его присутствие, будто не чувствовала тепла руки, что держала ее пальцы. Клинт вздрогнул от внезапного порыва ветра, вспомнил о забытой куртке и вдруг подумал, что это самое не-к-месту относится не только к его одежде, но и к нему самому. Здесь, с ней. Он больше не нужен, как бы упрямо ни пытался убедить себя и ее в обратном. Стало безнадежно грустно, и Бартон, не зная, что с этим делать, достал еще одну сигарету. Он выплескивал злость в изнурительных тренировках и ожесточенных битвах и топил горечь в стакане с выдержанным виски, что без спроса и зазрения совести периодически заимствовал из коллекции Старка. От чувства вины Клинт избавлялся, ни на шаг не отходя от Наташи, от одиночества — мысленно продолжая их прерванный год назад разговор. Но грусть… Слишком внутри, слишком глубоко, слишком срослась с ним самим. Он не понимал, что делать с комком в горле и черной дырой в груди. А потому лишь вдыхал дым, насколько хватало сил, и раз за разом задыхался в очередном приступе кашля. Наташа обернулась к нему, но в ее взгляде не было ни капли беспокойства, лишь дежурный вопрос. Бартон досадливо отмахнулся. Ты не поможешь. Похоже, как и я тебе. Сегодня год с того дня, как… Клинт не смотрит Наташе в глаза, потому что пустота в них ослепляет его едва выносимыми болью и чувством вины. Ему не хватило десятой доли секунды, чтобы оттолкнуть ее в сторону или хотя бы закрыть собой, тем самым смягчив смертельный удар. Позже Бартон множество раз прокручивал в голове намертво врезавшиеся в память моменты того дня. Он до сих пор помнит их, все до единого. Особенно разговор с Наташей за несколько мгновений до ее… Смерти? (кажется, он все ближе к тому, чтобы наконец перестать ставить знак вопроса в этом месте). Как обычно, они коротали время перестрелки, вспоминая общее прошлое и обмениваясь колкими шутками. Наверное, это самое дорогое, что у него осталось. Последние минуты вместе. Он хранит их под сердцем и не решается доставать из потайной шкатулки слишком часто. Все было хорошо. Она смеялась. Клинт держал ее цепким взглядом и клялся себе — если они выживут сегодня, все изменится. Потому что там, в крепко запертом тайнике, двойное дно. Потому что он больше не хочет выпускать руку Наташи из своей. Потому что прошлую — последнюю — ночь они провели вместе. Бартону снится один и тот же кошмар. В нем битва продолжается, Наташа рядом, смеется над его шуткой, а он пытается дотянуться до нее рукой — почему-то кажется жизненно важным прикоснуться и погладить по испачканной пеплом щеке. Не выходит — Романофф тает в воздухе, словно призрак, стоит тронуть ее лишь кончиком пальца. Клинт просыпается на полу, содрогаясь всем телом и корчась в приступе удушья, встает на колени и бессильно колотит руками по полу. Он проклинает всех, но прежде всего — себя. Неизбывная горечь собирается в уголках глаз, преждевременно испещренных морщинами, и проливается на сжатые в кулаки ладони горько-соленой влагой. Слезы высыхают. Боль остается с ним. Наташа в операционной, с врачами, Старком и Беннером. Спотыкаясь, Бартон до последнего бежит за каталкой, но в какой-то момент его отталкивают прочь, и двери закрываются, едва не прищемив ему пальцы. Из-под закрытых створок пробивается полоса белого света ламп, но в комнате нет окон, и Клинт готов с воем лезть на стену от мучительной неизвестности. Он мечется по коридору, не находя себе места, а когда сил не остается, забивается в угол и опускается на корточки, нервно кусая костяшки пальцев. Он чувствует, как стучат от холода зубы и трясутся — впервые в жизни — руки, а сердце колотится сразу за двоих. За себя и Наташу, чье, говорят, остановилось уже несколько раз за последние три часа. Бартон обессиленно смотрит по сторонам, но от шока не узнает никого из Мстителей, что прилетели следом и ждут новостей вместе с ним. Кажется, они еще на что-то надеются. Стив, заметив, что Клинта бьет озноб, приносит ему горячий кофе, но тот качает головой — пальцы онемели и не слушаются. Перед глазами — окровавленная рука подруги, безвольно свисающая с носилок из-под простыни, огонь ее рыжих волос и застывшая улыбка. Адресованная, конечно, ему. До самого конца и даже после. Прошлой ночью Бартон так и не сказал Наташе самого главного. Он не выпил ни капли спиртного, и тот поцелуй не был пьяной случайностью. Теперь в этом — его последняя, усталая и такая нелепая надежда. Он не совершит прежних ошибок. Она должна жить. Пусть выживет лишь для того, чтобы услышать — он ее… Дверь распахивается с громоподобным ударом о косяк, из операционной вылетает разъяренный Беннер. Он кричит на Старка, выходящего за ним, но Клинт не разбирает слов за пеленой пульсирующей боли в висках. Что-то про «ты снова за свое», «как можно», «это Романофф, ты понимаешь?» и… Второго Альтрона? Тони досадливо отмахивается от Брюса и оглядывает Мстителей, ища взглядом Бартона. Тот встряхивает головой, полагая, что ослышался, встает и с огромным усилием делает шаг навстречу. Старк смотрит ему в глаза и коротко кивает. «Все плохо. Но у меня есть идея». Сердце Клинта на секунду останавливается, а затем без предупреждения разгоняется до скорости света. — Ты сошел с ума! Не смей даже озвучивать ему это! Не смей так с ней поступать! — Беннер хватает Старка за плечо. Даже в полумраке коридора видно, как стремительно зеленеет его кожа. — Кто-нибудь, заткните великана, — Тони огрызается и сбрасывает его руку, даже не обернувшись, пока остальные уводят Брюса наружу. — А ты, Клинт, слушай внимательно. Повторять времени нет. Слова Старка доносятся неясно, словно головная боль и бешеный стук сердца приглушают для Бартона не только звук, но и смысл всего происходящего. Он узнал единственное, до чего ему было дело, и теперь заранее согласен на все. То немногое, что смог понять Клинт, — Старк снова играет с огнем. Точнее, втайне от остальных продолжает проводить эксперименты с искусственным интеллектом. Создает новых железных людей, разрабатывает аналоги Джарвиса, пытается совместить одно с другим и при этом не вырастить новую угрозу миру. Сейчас в разработке сразу несколько проектов, один из которых — не охрана человечества, а спасение жизней. И как раз его Тони хочет опробовать на Романофф. — Мы можем попытаться спасти ее, только… — вообще, Старку не свойственно запинаться в разговоре. Клинта начинает лихорадить. — Не совсем обычным образом. Ее тело умерло, а мозг поврежден, но пока жив, счет идет на минуты. Я собираюсь вживить его в роботизированный скелет… Постараемся сохранить разум Наташи, хотя бы часть воспоминаний, личность… Мы сможем даже воссоздать ее внешность. На людях этот эксперимент раньше не проводился, шанс крошечный, но он есть, и это — лучше, чем ничего… Чем ее смерть. Нужно хотя бы попытаться. Никаких гарантий. И еще… Есть значительная вероятность, что Романофф уже не будет прежней. Старк торопливо говорит что-то еще — на самом деле, много всего, стремясь объяснить Бартону все возможные риски и последствия, — но тот почти не слушает, только согласно кивает. Жить. Она будет жить. В тот момент все, чего он желал, — не оставаться в этом мире в одиночестве. В мире без Наташи. Он не хотел, не мог… Не простил бы себе ее гибель. — У девушки есть родные? — уточняет один из врачей. Клинт выпаливает, не раздумывая: — Да, младшая сестра. Точнее, не совсем сестра, они просто росли вместе и… — он осекается, разозлившись при мысли, что они теряют драгоценное время Наташи на никому не нужные формальности. — Это неважно. Она далеко, и вряд ли я смогу связаться с ней достаточно быстро. Может, хватит моего согласия? Врач хочет возразить, но послушно молчит под испепеляющим взглядом Старка. — Да. Нужна ваша подпись здесь и здесь, пожалуйста. Бартон сжимает в ладони протянутую им ручку. — Клинт… — тихо и как-то предостерегающе зовет его Тони. Он вскидывает на Старка на него измученный, умоляющий взгляд, случайно заметив, что остальные столпились за спиной Железного Человека и смотрят на него, Бартона, немного странно. Но ему плевать. — Я все понимаю, это Романофф. Но ты должен знать… Результат может быть… Не таким, как ты рассчитываешь. Клинт с трудом подавляет сильнейшее желание схватить его за грудки и встряхнуть как следует. Последние минуты истекают, какого черта он медлит?! Сдержаться Бартону помогает лишь мысль о том, что Тони еще предстоит руководить процессом. — Это не имеет значения. Верни мне ее, Старк. Делай все, что нужно. Все, что хочешь. Верни. Мне. Ее. В глазах Тони мелькают решимость и знакомая всем Мстителям искорка сумасшествия. — Я тебя услышал, — эти слова он произносит уже на бегу, скрываясь в операционной вместе с командой врачей на несколько бесконечно долгих часов. Последующая ночь была самой кошмарной в жизни Бартона. Так он решил, почти опьянев от кофеина, когда до рассвета сидел под дверью и слушал писк медицинских приборов и отрывистые комментарии Тони. В правдивости этой мысли он не сомневается и сегодня; спустя год после всего случившегося таких осталось немного. Ведь все перевернулось с ног на голову и вывернулось наизнанку, а потому иногда по утрам Клинт не хочет просыпаться. Не понимает, зачем, чувствуя себя опустошенным и потерянным. Смутно догадываясь, что у этой дороги нет ни конца, ни цели. Но есть еще одна мысль, которая сильнее всех остальных помогает держать глаза открытыми и не утонуть в черной волне отчаяния, что неотвратимо надвигается и с каждым днем все ближе (он видит ее, когда смотрит в окно, и уже почти ощущает на носках своих ботинок). Мысль о том, что он ее… Когда Наташа, спустя сутки, наконец, приходит в себя, Клинт, конечно, рядом: сидит около больничной койки и держит ее за руку. Внешне материал, из которого изготовлено ее новое тело, выглядит в точности как человеческая кожа, но на ощупь… Оно словно кукольное. Гладкое, ровное, однотонное, идеальное и холодное. Старк бормочет что-то о внутреннем аккумуляторе, который еще работает не в полную силу, но это другое. Бартон еще не подозревает, что вскоре холод станет его постоянным спутником. Он содрогается, увидев в глазах Наташи абсолютную пустоту. Она не узнает его — просто с равнодушием изучает, будто он — лишь еще один предмет окружающей обстановки. В груди Бартона открывается дыра всепоглощающего страха при мысли о том, что что-то явно пошло не по плану. Одна за другой, догадки мечутся, сталкиваются, путаются, связываются в удавку на его шее. Наташа смотрит по сторонам, молча поднимает и опускает руки и ноги, поворачивается из стороны в сторону, аккуратно и немного нерешительно исследуя свои возможности. Смятение охватывает его целиком, до самых кончиков заледеневших пальцев. — Наташа…? — голос не слушается и срывается. — Да? — ей знакомо имя, но она разглядывает Бартона все с тем же ледяным безразличием. Клинт отступает на шаг и чувствует, как внутри нарастают напряжение и паника. — Старк, что произошло? Почему она… Такая? — тщетно пытаясь унять дрожь, он оборачивается к стоящему у противоположной стены Тони. — У нее было повреждено не только тело, но и часть мозга, — лаконично напоминает тот. Голос чуть подрагивает, но не настолько, чтобы выдать хотя бы тень эмоций, — Ее пришлось также заменить искусственными составляющими. Старк углубляется в научные и медицинские термины, но Бартон жестом просит его остановиться. — Это то, о чем я тебя пытался предупредить, — устало подытоживает Тони. — Мы спасли Наташу, но заплатили за это определенной частью ее… Личности. Или души, называй, как хочешь. — К ней может вернуться память? Мы в силах хоть как-то этому помочь? — Это возможно. Думаю, по мере того, как ее мозг будет все крепче срастаться с телом и мышление начнет полноценно функционировать, часть воспоминаний, скорее всего, вернется. Но в остальном… Я не знаю, Клинт. Не знаю, насколько «прежней» она сможет стать. Несмотря на прогноз Старка, узел на шее Бартона слегка ослабевает, а в районе солнечного сплетения жалобно трепыхается что-то, что Клинт определяет как слабую надежду. Лишь много позже он обратит внимание, что во время обсуждения Наташа не проронила ни слова и с бесстрастным видом смотрела куда-то сквозь стену. Романофф в жизни бы не потерпела, чтобы в ее присутствии о ней говорили в третьем лице, а она не участвовала в разговоре. В жизни… Прошлой. Оборвавшейся. Той, в которую Бартон вмешался без всяких прав. Клинт подходит ближе и делает то, о чем мечтал последние сутки — протягивает руку и гладит Наташу по щеке. Он делает это с предельной осторожностью, указательным и средним пальцами. То ли не желая испугать ее — хоть и сомневается, что она вообще помнит, как это — испытывать страх, — то ли опасаясь, что Романофф — всего лишь его фантазия, как и все остальное в этой комнате. Он хочет удостовериться, что ему не показалось, не приснилось, не привиделось в приступе лихорадочного бреда. Секунду Наташа смотрит на Бартона и его ладонь у своего лица с невероятным удивлением, а уже в следующую он вдруг чувствует острую боль в затылке и обнаруживает себя лежащим навзничь на полу. Она перебрасывает его через плечо с нечеловеческими силой и скоростью реакции. У Клинта уходит несколько минут на то, чтобы прийти в себя — больше от изумления, чем от удара. — Признайся, этот скелет ведь не был рассчитан на «просто жизнь»? — на всякий случай уточняет Бартон, не двигаясь с места и буравя Тони и его протянутую руку недружелюбным взглядом. — Их несколько, для Романофф я выбрал боевой, — нехотя отвечает тот. — Она была и остается Мстителем, и «просто жизнь» уже давно не про нее. Да, и не забывай — она напугана, потому и защищается, даже если вокруг нет объективных угроз. — Как бы нам не пришлось защищаться от нее… — из груди Клинта рвется сдавленный и нервный смех, но Тони внезапно опускает руку и смотрит на него с нетипичной для себя серьезностью, как будто что-то обдумывая внезапно пришедшую на ум идею. В конце концов, он встряхивает головой и возвращается к привычному язвительному тону. — Откуда столько неверия в меня и новые технологии? — Из опыта, Старк. По большей части, печального. Громко фыркнув, Тони жестом просит Наташу следовать за ним, разворачивается на каблуках и выходит из комнаты: за дверью их ждет команда врачей и ученых с результатами последних обследований. Клинт откидывается обратно на пол и бездумно смотрит в потолок. В ушах звучит тихий смех Наташи. Он ведь уже тогда знал, что больше его не услышит, не так ли? Голос той, которую он… В их следующую встречу, пару часов спустя, Бартон вновь делает шаг к ней — правда, уже не подходит так близко — и поднимает руки в примирительном жесте. Не бойся. Я — свой. Я не причиню вреда. Она кивает, но смотрит словно сквозь него, не моргая, и лишь медленно сжимает и разжимает кулаки. Повинуясь необъяснимой силе — чувству вины, как он поймет позже, — Клинт делает еще один шаг навстречу, берет ее ладонь и подносит к губам. Я с тобой. Что бы ни случилось. Кукольные глаза смотрят с уничтожающей безучастностью. Наташа на удивление быстро привыкла к новому телу и способностям и пользовалась ими с той же ловкостью — почти грацией — что и прежними умениями. Старк не соврал: почти не изменившаяся внешне, она превратилась в совершенного бойца. Не стало «человеческого фактора». «Не стало человека», — как-то раз случайно услышал Клинт от не слишком трезвого Роджерса. Ее крайне редко ранили — обычно эта оплошность случалась, когда Романофф прикрывала кого-то из группы или защищала мирных людей, по невезению оказавшихся в центре очередной бойни на улицах города. В бою Клинт, как и раньше, держался поблизости и при малейшей возможности старался прикрыть напарницу, но очень быстро осознал бесполезность данной затеи. Из них двоих помощь скорее потребуется именно ему. Наташа никогда не отталкивала его протянутую руку, но от ее «спасибо» настолько сильно веяло холодом и вымученной вежливостью, что Бартон ранился об это потерявшее всякий смысл слово, словно то было острие его собственной стрелы. Когда ему все же приходилось становиться свидетелем ранений Наташи, он видел обнажившиеся металлические пластины, мигающие разными цветами миниатюрные лампочки, чипы, оголенные провода и их многочисленные переплетения, уходящие в самую глубь тела и служащие, видимо, аналогом вен у человека. Но бежала по ним не живая, горячая кровь, а ледяное, чуть слышно потрескивающее электричество. В такие моменты Клинт чувствовал, как к горлу стремительно подступает тошнота. Там, в прошлой жизни, он сам оказывал ей первую помощь, обрабатывал свежие раны и даже с закрытыми глазами, помнил, наверное, их все до единой. Но теперь его самообладания хватало лишь на то, чтобы как можно скорее доставить Романофф в лабораторию Старка. Тот, правда, попытался подобрать самые простые и понятные слова, чтобы объяснить Клинту принципы ее внутреннего устройства и работы — так, на всякий случай. Тот старательно запомнил — даже записал, как школьник, аккуратным почерком в тетрадку с роботом на обложке, — но не был до конца уверен, что сможет перебороть себя и оказать ей необходимую — противно произносить — техническую поддержку. Пока Тони, ругаясь, исправлял нанесенные ей повреждения, Бартона мучительно рвало в соседней комнате. Ее мышление постепенно подстраивалось под произошедшие с телом перемены, а потому внешне она все больше напоминала обычного человека — разве что немного зацикленного на работе. Так казалось тем, кто знал Наташу плохо или вообще не встречался с ней в прошлом. Несмотря на пережитые ужасы, человеческого — а порой и просто-женского — в ней оставалось достаточно. Огненные локоны и косички, алая помада, смущение и кокетство, ботинки на каблуках в тон бронежилету… Теперь ее волосы были черными, и она никогда не изменяла практичному хвосту на затылке. Шаг стал широким, почти исчезла жестикуляция и, разумеется, никакого привычного покачивания бедрами. В ее глазах читались целеустремленность, решительность и… Пустота. Иногда Наташа все же улыбалась, но неловко и как-то вымученно. Ее, казалось, все меньше интересовали окружающий мир и бурно кипящая в нем жизнь. Воспоминания появлялись в ее голове смутными картинками, а люди, которых она знала в прошлой жизни, — размытыми образами. Проблема заключалась в том, что Наташа больше ничего не испытывала по этому поводу. Она узнала Клинта, но смотрела на него все также безразлично и произносила его имя пугающе безжизненным тоном. Романофф, которая почти всегда первой начинала разговор и легко находила общий язык с любым человеком (кроме инопланетян и террористов), теперь подавала голос лишь в случае рабочей необходимости или если кто-то — по большей части Старк или Бартон — обращались к ней с вопросом. Остальные Мстители явно избегали ее общества и, положа руку на сердце, Клинт не мог их в этом винить. Он все чаще вспоминал, как на эксперимент Старка отреагировал Беннер. Возможно, Брюс был прав, считая надругательством совершать подобное с Романофф. Возможно, он понимал все куда лучше, чем Бартон. Возможно, он — и монстр внутри него — хотели поступить с Наташей куда более человечно, чем все они, вместе взятые. Пытаясь справиться с собственной болью от утраты, Беннер уехал в неизвестном Мстителям направлении в ту же ночь и за весь год ни разу не появился в комплексе. Бартон почти готов написать ему, но не знает его нового номера. А даже если бы и знал, что-то подсказывает, ответа бы не дождался. Не спрашивая разрешения Старка, Клинт перебрался в Комплекс Мстителей на постоянное место жительства. Тони не сказал ни слова, лишь распорядился быстро переделать рабочий кабинет рядом с помещением, где жила Наташа, в спальню для Бартона. Романофф вернулась в свою комнату — ту же, что и раньше — но теперь большая часть бывшей обстановки ей не требовалась. Только койка, степенью жесткости напоминавшая операционный стол, металлический куб с мигающими лампочками под ней, внешне напоминающий системный блок, и протянутые к изголовью три черных кабеля. Бартон до сих пор не может привыкнуть к этим переменам и старается лишний раз не входить в ее комнату. Правда, иногда, когда дверь открыта, а он проходит мимо, взгляд непроизвольно цепляется за Наташу, что на импровизированной кровати, смотрит в стену и бездумно крутит в руках пожелтевшую от времени фотографию, где запечатлены они с сестрой. Она не ест, не пьет и не спит — по крайней мере, в привычном смысле. По ночам подключает кабели к телу — вставляет их в отверстия на шее сзади — для подзарядки: это и есть ее питание и отдых. Клинту кажется, что ей не обязательно даже дышать, но он боится этой мысли и упорно гонит ее прочь. Порой, спасаясь от бессонницы, он выходит в коридор, прижимается лбом к соседней двери, мучительно вслушивается в тишину и до последнего надеется уловить привычные вдох и выдох. Пытаясь понять, как вернуть Наташе эмоции и воспоминания, а ее саму — к полноценной жизни, Клинт проглатывал книгу за книгой, не вылезал из Интернета, почти не спал и питался лишь черным кофе с сахаром и наспех порезанными сэндвичами. Он постоянно злился на себя за то, что не понимает ни единого слова в научных статьях из-за обилия терминологии, а потому держал под рукой программу-словарь и порой уходил в нее с головой, разбирая целые предложения и абзацы. Это было не то, чем Бартон привык заниматься в обычной жизни, и по вечерам у него регулярно случалась мигрень. Он чувствовал себя умственно отсталым — особенно, если в такие моменты поблизости оказывался Старк, — но мысли о Наташе заставляли его сцепить зубы и продолжить продираться сквозь схемы, таблицы и строки текста, словно то были едва проходимые джунгли. Он регулярно терроризировал гения вопросами: «Что еще можно сделать? Что попробовать? Где, чем, как мы можем помочь?». По мере того, как он все глубже закапывался в теорию и разбирался в изначальной задумке Тони, на ум стали приходить, иногда безумные, идеи, и в разговорах со Старком и врачам часто звучало «а если… а если… а если…». В большинстве случаев те отмахивались, реже — соглашались провести очередное обследование или операцию. Когда у них не получалось — опять и опять — Клинт с едва скрытой неприязнью отмечал, что во взгляде Старка стали излишне часто мелькать досада пополам с… Жалостью? «Сожалением» — успокаивал себя Бартон, стараясь не допустить вспышки гнева — в последнее время он был почти не в состоянии контролировать свои эмоции. Тони заметно раздражался, тем самым заставляя Клинта думать, будто ему все равно: главная задача — спасение жизни Наташи — увенчалась хотя бы относительным успехом, а потому он потерял к ней интерес и сосредоточился на других проектах. В особо злые минуты Бартон стискивал челюсть так, что на скулах играли желваки, и непрестанно думал, не была ли Романофф для Старка всего лишь еще одним экспериментом… Внутри него словно поселился кто-то еще — смертельно уставший, отчаявшийся, потерянный и озлобленный на весь мир за свою утрату. Клинт боялся своего внутреннего зверя, и потому громадным усилием воли загонял его в клетку, которую затем крепко запирал на замок. После кофе, половины пачки сигарет, свежего лесного воздуха в той самой беседке и прохладных пальцев Наташи в его лихорадочно дрожащей руке, он успокаивался, выдыхал… И, возвращаясь в лабораторию, к Старку, и понимал, что тот не сделал из нее ни шага за время его отсутствия. Увидев на пороге Бартона, Тони закрывал папку с кипой бумаг вперемешку со снимками и результатами исследований — свидетельство их очередного провала, — и не глядя сталкивал ее со стола прямо в мусорную корзину. После чего, едва взглянув напарнику в глаза, отрывисто бросал: «Продолжаем». Клинт неверно истолковывал его раздражение — за ним скрывались отвратительное ощущение собственного бессилия и тревога за них обоих — Бартона и Наташу. Как-то, в день очередного поражения в битве за прежнюю Романофф, по разъяренному взгляду Старка и полетевшему в стену ноутбуку Клинт внезапно понял, что гений точно так же, как он сам, сходит с ума, тоскует и винит себя в содеянном. От этого Бартону стало не то чтобы легче, но как-то… Тем вечером, вопреки обыкновению, ему не потребовался алкоголь, чтобы согреться. Ледяная хватка боли, сжимавшая его горло, чуть ослабла. Но то было лишь временным затишьем, потому что запас тех самых «а если» у Бартона и Старка неумолимо истощался. Ничто не предвещало перемен, как вдруг… Клинт сидел в гостиной, внимательно изучая план здания, куда Мстители должны были с минуты на минуту отправиться вызволять мирных граждан из рук группы террористов. Сосредоточившись и стараясь запомнить расположение комнат, окон и запасных выходов, Бартон не видел и не слышал ничего вокруг, в том числе шагов подошедшей к нему со спины Романофф. Он не замечал ее присутствия до тех пор, пока она, несколько минут неподвижно постояв сзади, не протянула руку к его плечу. Прикосновение было осторожным, нерешительным и почти невесомым. Все произошло настолько неожиданно, что Клинт непроизвольно вздрогнул, тем самым заставив Наташу отдернуть ладонь и опустить голову, будто смутившись и передумав. Бартон едва удерживал себя, чтобы не обернуться к ней, — боялся, что момент будет упущен и никогда больше не повторится. Однако Романофф не ушла — он следил за ней, чуть повернув голову и, насколько возможно, скосив глаза. Напротив, спрятав руки в карманы серой куртки, она обогнула диван и присела на небольшом расстоянии от Бартона. Он заметил, что ее движения стали неуклюжими и немного дерганными, словно что-то внутри Наташи сопротивлялось происходящему. Напрасно Бартон считал, что его невозможно застигнуть врасплох. Весь вид подруги выражал задумчивость и смятение; она куда-то в сторону, мимо Бартона, и медленно моргала. Внезапно Наташа начала говорить, но слишком тихо, так, будто размышляла вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я помню. Россия. Осень. Наша первая встреча, — слова слетали с губ будто с трудом и звучали заторможенно и бесцветно. — Тебя послали убить меня. Но ты этого не сделал. Ты. Не убил. Меня. Почему? Клинт не знал, что изумило его сильнее — поведение Романофф или прозвучавший вопрос, а потому не сразу сообразил, что сказать. Момент все же был потерян; в следующую секунду раздался голос Старка: «Мстители, выдвигаемся!». На протяжении всей операции Бартон не сводил с нее глаз, за что ему пришлось расплатиться рваной раной в боку и простреленной ногой. Едва превозмогая болевой шок, Клинт искал Наташу затуманенным взглядом — по привычке, убедиться, что она в порядке. Она была неподалеку. Убивала. Подступающая со всех сторон тьма мешала ясно мыслить, но он знал, что в тот момент успел увидеть нечто очень важное. То, чего не замечал раньше. Едва мелькнувшую искру в серых глазах. Ответ на вопрос, которым он терзался со дня ее смерти. Когда он пришел в себя, Наташа, сгорбившись, по-турецки сидела на противоположном конце его койки. Слова сорвались с языка даже раньше, чем он успел сделать первый вдох. — Почему ты здесь? Целую минуту она не мигая смотрела на него. По ее взгляду не представлялось возможным прочесть, о чем она думает, но он был настолько тяжелым, что Бартону стоило большого труда не отвести глаза. Наградой за стойкость ему послужило неожиданное: — Почему я здесь? Она вцепилась в собственные колени так, что ткань костюма затрещала под ее пальцами. Наташа не дразнила его. Не издевалась. Не проявляла праздное любопытство. Клинт понимал это по двум причинам. Первая — теперь она просто не умела. Вторая — ее глаза. Из-за ненормально расширенных и дрожащих зрачков казалось, будто в них разгорался огонь, только не алый, а черный. В ушах Клинта эхом отдавался тот, первый, вопрос, что Романофф задала ему утром. Время пришло, слова нашлись. Почему пересохло в горле? Почему ему так страшно? — Я оставил тебя в живых, потому что увидел перед собой не убийцу, а человека, — в его сдавленном голосе отчетливо прозвучала печаль пополам с непрошенной нежностью, но Наташа, конечно, не обратила на это внимания. — Ты не убил меня. Не убил. Не убил… — как заведенная, все тише и тише повторяла она до тех пор, пока слова не превратились в едва различимый шепот, застывший инеем на ее сухих губах. Вдруг Романофф рывком поднялась со стула, направилась к выходу, но, словно вспомнив что-то, остановилась на полпути. — Кто я, Клинт? Почему я здесь…? Не дожидаясь ответа, Наташа ушла, оставив Бартона в полной растерянности. В тот момент он еще не подозревал, что ее слова станут переломными для них обоих и лучше бы им так и не прозвучать. Перед глазами развернулась поблекшая от времени картина их первой встречи. Если сильно зажмуриться, Бартон и теперь четко видел строчки из досье о «послужном списке» Наташи, которое без лишних комментариев дал ему Щ.И.Т. незадолго до операции по ее устранению. Впервые в жизни он ослушался приказа и сам принял решение. Клинт до сих пор помнил, как горели глаза Наташи, когда он наставил на нее заряженный лук. Он ожидал увидеть в них что угодно — страх, боль, ярость, — но только не грусть и тень сожаления. Это никак не сочетались с образом Романофф из того досье. Со зверем, которого загнали в угол. Из памяти стерлось, что произошло между ними в следующие несколько минут. Может, он просто смотрел на нее, завороженный пламенем в ее глазах. Может, что-то спросил или сказал, а она ответила. Может, что-то еще… Однако из всего этого задержалось лишь воспоминание, как он медленно опускает лук и протягивает Наташе руку — помочь встать. Как она цепляется за него своими теплыми пальцами. Как говорит что-то язвительное, но при этом уголки губ чуть подрагивают, намекая на несмелую улыбку. И еще — ощущение шага в пропасть. Он давным-давно никому не верил и не доверял. А потому в первые мгновения запаниковал от почти забытого чувства то ли падения, то ли полета. Мысли возвращались из прошлого к настоящему, к битве и последним секундам до потери сознания. К тому важному, что он успел заметить. Как вдумчиво и старательно Романофф убивала. Методично. Наверняка. Не зная усталости. С выражением пугающего спокойствия на лице. Раз, два, три. Поверженные враги падали к ее ногам. Наташа была не здесь, не с ним, не в этом мире. Не в этой жизни. Просто делала то, для чего ее создали. Бартон откинулся на подушку и закрыл лицо руками. По коже бежали мурашки. «Почему я здесь?». Ответ совсем рядом. Во мраке ее глаз. В ледяных пальцах. В пустоте. В сердце, что остановилось, и это уже не исправить. Ему приснился разговор, что состоялся между ними несколько лет назад. «Ты жила как после смерти?». Теперь он сам обрек ее на это. Ранения оказались серьезными, так что Клинту пришлось задержаться на больничной койке. От скуки в голову лезли странные мысли, но Бартон старательно отмахивался от них, занимая себя разговорами с навещавшими его Мстителями, чтением и просмотром новостей, а иногда и просто сном — на обезболивающих и снотворных. Наташа приходила к нему по вечерам. Неслышной тенью проскальзывала в комнату, молча садилась на пол, игнорируя стоящий рядом стул, и устремляла взгляд на стену, где висел телевизор. Около часа они делали вид, что смотрят репортаж о событиях дня, после чего Романофф поднималась и уходила, а Бартон смотрел ей вслед до тех пор, пока не стихали ее шаги в коридоре. Тишина тяготила его, но он не решался подать голос, боясь разрушить то новое и очень хрупкое, что, кажется, зарождалось между ними. Клинт еще не нашел этому названия, потому что не был уверен… Уже ни в чем. Однажды он все же отважился сделать еще шаг ей навстречу. Кофе — черный, без сахара, одна порция сливок. Ее любимый. Бартон знал, что она больше не нуждается ни в еде, ни в напитках, и не мог толком объяснить, зачем он это сделал, но… Она взяла, кончиками пальцем чуть коснувшись его руки. Поднесла к лицу, осторожно вдохнула аромат и вопросительно посмотрела на Клинта. — Ты любила пить его по утрам, — пояснил тот. — И сэндвич с сыром вприкуску. Помнишь? Наташа промолчала, однако весь вечер держала остывающий стаканчик в руках и забрала с собой, когда уходила. Это произошло позже, чем обычно, но все в том же гнетущем молчании. Бартон оказался совершенно не готов к тому, чтобы увидеть печаль в глазах Романофф, когда она пришла к нему следующим вечером. Однако ее слова напугали Клинта куда сильнее. — Я постоянно ощущаю густой туман на своей памяти и не вижу сквозь него, хотя способна видеть сквозь множество толстых стен, — тихо призналась она. — Остальные как будто на своих местах и чувствуют неразрывную связь с чем-то, с чем я — нет. У меня нет прошлого, а настоящее чаще кажется слишком длинным сном, чем реальностью… Той ночью Клинт проснулся от мысли, не стал ли этот затянувшийся сон кошмаром для Наташи. Он не спал до рассвета, наверное, впервые за все это время задумавшись о том, как в этой жизни чувствует себя она. Что скрывается там, внутри, за серой пустотой ее глаз? С момента, как Бартон поймал себя на этих вопросах, для него все изменилось. Снова. Необратимо. «Почему я здесь?», — грустно звучал голос той, прежней, у него голове. Той, которую он… Вскоре на очередном осмотре выяснилось, что у Наташи уже неделю почти не переставая болит голова. — Сильно? — хмурясь, уточнил Старк. — Словно точечные взрывы под черепной коробкой и алые фейерверки перед глазами, — честно и без эмоций ответила она. — Часто? — Всегда, кроме часов подзарядки. Клинт бросил вопросительный взгляд на Тони, но тот лишь кивнул, отвернувшись от них обоих к рабочему столу: — Принято, будем проверять, где поломка. Бартона покоробили слова гения — Наташа еще не вела себя так по-человечески, как в последние месяцы, — но он решил не заострять на этом внимания. Во всяком случае, не сейчас. Беспокойство за подругу притупило все остальные мысли. Обследования не дали результата — все внутренние системы работали идеально, как и прежде. На всякий случай Старк заменил несколько деталей на новые и усовершенствовал процесс зарядки. Изменений не последовало — головные боли только усилились. Тони мрачнел на глазах, Клинт не находил себе места от тревоги, что навевала одно дурное предчувствие за другим. — Вирус? — в сотый раз предположил он. Гений лишь устало покачал головой: — Нет, здесь все чисто. На вирусы я проверил ее в первую очередь. Парадоксально, что ухудшение самочувствия совпало с возвращением части воспоминаний, — тон Старка звучал ничуть не обнадеживающе. Теперь глаза Наташи больше не казались пустыми — в них появился лихорадочный блеск, как бывает у людей во время тяжелой болезни, а движения вместо точных и выверенных стали угловатыми и хаотичными. Несколько раз она теряла сознание — просто отключалась без видимых на то причин. Зарядка требовалась все чаще и занимала гораздо больше времени, чем обычно. Старк молчал, но Бартон без лишних слов понимал ход его мыслей: мозг и тело по неизвестной причине отторгают друг друга. Складывалось впечатление, будто что-то внутри Наташи сопротивлялось и… Не хотело жить? После новых анализов — Клинт не глядя мог сказать, что в них все чисто, — Тони закрылся в лаборатории на несколько дней. Однажды вечером Бартон в одиночестве ушел прогуляться в лес, а когда вернулся, обнаружил гения в своей комнате. Тот смотрел в окно и неритмично постукивал пальцами по металлическому футляру, лежащему перед ним на подоконнике. — Что это? — спросил Клинт, когда Старк, обернувшись на его шаги, резко протянул ему незнакомый предмет. — Я тут подумал… Вспомнил твои слова в тот, первый день… — было видно, как осторожно он выбирает слова, а потому больше запинается, чем говорит. — И решил перестраховаться. В общем, вот. Внутри обнаружилось нечто похожее на миниатюрную черную флешку с тонкой иглой на месте разъема. — На случай, если однажды все выйдет из-под контроля, а меня не будет рядом. Я не утверждаю, что должно быть так, но… Клинт прикусил губу так сильно, что почувствовал на языке солоноватый вкус собственной крови. Тони явно что-то недоговаривал. — Я снова заменил Наташе половину деталей. Мне кажется, ее состояние стабилизировалось. Головные боли ослабли, нет внезапных отключений. — Ты ведь не думаешь, что это надолго, не так ли? — Я уже не знаю, что думать! — внезапно взорвался Тони. — Неужели ты считаешь, что все так просто? Удлинить кабель вот тут, подрезать вон там, усовершенствовать две платы здесь и еще какую-нибудь техподдержку оказать?! Дело не в этом, Клинт. Дело в душе. Хочешь правду? Я даже не уверен, что мы сумели ее сохранить. Я разбираюсь в этих делах не лучше, чем ты — в робототехнике искусственном интеллекте. Ближе тебя к ее душе не было никого. Бартон лишь молча вскинул на него покрасневшие, едва видящие от недосыпа и усталости глаза. — Извини, — виновато шепнул Тони. Старк никогда не извинялся. Значит, все было совсем плохо. — Ты, наверное, ненавидишь ее и меня? За то, кем она стала… — Я ненавижу себя. За то, что с ней сделал, пусть и твоими руками. А ее я… — Знаю. Потому и дал тебе эту флешку. Следующие несколько дней Бартон только и думал, что о словах Старка. Чем бы он ни пытался заняться, чувство вины и страх только росли, оплетали его ядовитым плющом и беспощадно жалили, стоило лишь пошевелиться или вздохнуть. Клинт и сам не знал, чего боялся, ведь все возможное плохое уже случилось. Наташа молчала. Ее самочувствие немного улучшилось, а взгляд вновь помутнел и погас. Казалось, она ушла в себя еще дальше и глубже, чем раньше. От Романофф остался лишь призрак с ее серыми глазами, голосом и именем. Иногда в ее глазах мелькало что-то загнанное и жалкое, но Бартон старательно обманывал себя, что ему кажется, и это всего лишь отражение его собственного взгляда. «Почему?» — снова и снова отдавалось глухим эхом в его ушах, голове, сердце, легких… Во всем теле до самых кончиков пальцев. В каждом глотке воздуха. Повсюду. «Почему?». Теперь, стоило Бартону поймать ее взгляд — ненарочно, — в памяти всплывали обрывки их разговоров без начала и конца, об одном и том же. В ее вопросах был какой-то скрытый смысл, и Клинту было жизненно важно разгадать его. «Почему?». Та, прошлая Романофф никогда не спрашивала о дне их знакомства. Та, в ком он увидел человека, а не убийцу, все понимала сама. Нынешняя не таясь смотрела на Клинта и ждала… Чего-то другого вместо ответа. Вопрос требовал не подыскать нужные слова, но задуматься над тем, что покоится в самых глубинах в его памяти. Что скрывается там, за пустотой ее глаз. Незаметно, тихими и грустными шагами, пришла их вторая весна. Как-то утром Клинт, поддавшись необъяснимому порыву, принес Наташе букет диких нарциссов — нежно-желтых, едва раскрывших бутоны. Он стоял на пороге ее комнаты, неловко переминаясь с ноги на ногу, но она подошла сама и протянула к цветам руку. — Так пахли твои духи, — смущенно объяснил Бартон. — Прости, я не знаю их названия. Она почти с интересом зарылась носом в лепестки, но… — Я не чувствую. Не чувствую. Не чувствую… — лицо Наташи исказила гримаса, похожая на выражение боли. Сердце Клинта остановилось, когда он увидел, как ее глаза застилает блестящая пелена слез. Она хотела быть человеком. Больше, чем убийцей. То был не вопрос, а отчаянная попытка сказать… Напомнить… Попросить. Ведь жить после смерти — одиноко, больно и очень холодно. Невозможно. Почему ее память сохранила именно это? Когда-то давно они дали друг другу обещание… Позаботиться, если что-то пойдет не так. Разгадка заключалась в том, что для Романофф этот момент настал. Отпусти меня. Все нормально. Клинт больше не смотрит Наташе в глаза, потому что в них — просьба, исполнить которую выше его сил. Но он ее… Любит. А потому исправит свои ошибки. Хотя бы те, для которых еще не слишком поздно. Флешка мигает красным. Идет передача данных. Он целомудренно целует ее в лоб и переплетает их ледяные пальцы. Она улыбается ему почти как раньше: одним взглядом, в котором — все. И закрывает глаза. — Я люблю тебя. Прости меня, Наташа.