Прятки

Саске никогда не верил в Бога, а в последствии не задумывался о существовании какого-то высшего разума или нечеловеческой силы. Потому что с самого детства его разум беспомощно был ослепен Итачи. Иногда Саске размышлял, что осознал новую религию; усмехался самому себе и иронично, и как-то отчаянно-утомлённо. Религия это всегда сложно. И неоднозначно, разумеется. Саске шесть лет, и он очень хочет на улицу. Мать готовит что-то на кухне, целиком оставив младшего сына под ответственность старшего; привычная картина. Саске по-детски и, как ему кажется, невзначай упирается подбородком в плечо Итачи, и уже через минуту не выдерживает: - Нии-сан, пойдём гулять! Итачи скользит взглядом по строчкам научно-популярного журнала и, будто вливаясь в их общий ритм, отвечает лишь через минуту: - На улице грязно, - переворачивает страницу, – И холодно. Простудишься. - Не простужусь! – в восклицании столько экспрессии, что Итачи не выдерживает и слегка усмехается, - Ну пойдём, всего на полчасика.. Итачи тяжело вздыхает, когда руки младшего обвивают его предплечье с поистине звериной силой. В итоге сдаётся: - Я просил не виснуть на мне, - Саске тут же смущенно соскакивает с брата, - Хорошо. Мы пойдем гулять, но тогда я выбираю игру. Саске «зажегся» изнутри, словно в нём энергии на целый город, словно он не умеет отдыхать вовсе. Итачи бережно впитывает каждую искринку этой энергии, при том с таким собственническим рвением, что сразу ясно: если в Саске энергии на весь город, то Итачи не из тех, кто «своим» добром делится. За этим следует привычный щелчок по лбу, и агрессивно-восторженный протест со стороны младшего. Они жили на той стороне города, которая окружена лесами и парками. Воздух здесь необычайно свежий: его образует целая гамма ярких ароматов, из которых легко выделить лишь основной, хвойный. Саске нравится дом и его «территория». Он ещё не обращает внимания на мелкие детали по типу пения птиц или журчания мелкой речки в логу: его детский взгляд видит лишь цельную картину и отзеркаливает её в трехкратном размере. - Я выбираю прятки, - Итачи сколняется над младшим зачем-то легко прикоснувшись указательным пальцем к губам, будто призывая того быть потише, - Ты будешь искать. Саске послушно закрывает глаза, честно-пречестно не подглядывая, громко считает до десяти. - Раз, два..- Саске не слышит ни одного передвижения брата и сильнее распаляется: хочется уже вот-вот, прямо сейчас найти Нии-сана и сделать его водой. - Пять, шесть.. – на задворках детского сознания расплывается непонятное тревожное ощущение. Хочется поскорее открыть глаза. На громком «Десять!» Саске открывает глаза, чтобы обнаружить полностью пустую детскую площадку. Итачи негде тут спрятаться, очевидно, поэтому Саске не мешкая спускается в лог по сделанной предусмотрительными соседями лесенке, как делал уже много раз – всегда когда мать не следила за ним, оставляя на брата. Итачи любил это место. Соседи даже выложили каменные дорожки вдоль речки. Но без Итачи Саске туда всё равно никогда не пускали. Саске плохо запомнил этот день. Помнил интуитивно, что искал брата несколько часов; что скорее всего отчаянно плакал, обшаривая уже только взглядом обильные заросли в логу и что несколько раз умолял Итачи показаться, по-детски причитая полусорванным шёпотом, что «уже не смешно!». По-настоящему ему запомнилась только концовка, ожидаемая и неожиданная («Вот всегда так с Итачи!») Холодные, уверенные руки, мягко и в тоже время властно обнимающие мальчика со спины. Совсем взрослые, хотя Итачи всего лишь двенадцать. Но Саске совсем так не кажется, когда знакомые с пеленок губы, мягко касаются шеи, в поцелуй толком и не превращаются, жадно скользя выше. Поцелуй в губы, легкий, почти невесомый и ещё совсем детский, не под стать крепким объятиям. Когда Саске был совсем маленьким, он привык засыпать после успокающего поцелуя старшего брата: единственное касание, как думал Саске, без скрытого умысла последнего, прямо в уголок детских губ, совершенно лёгкое. Но в этот раз поцелуй ощущался немного другим, в нём впервые формируется ещё непонятый никем, даже самим Итачи, смысл. Они вернулись домой оба измотанные, но по-разному. Саске уже клевал носом, когда Микото позвала на ужин. Горячая рука матери на ощупь проверяет температуру почти заснувшего в кресле Саске. - Повышенная, - встревоженный голос заглушается громким приказом отца, мол, оставьте ребёнка в покое, пусть спит. В полусне Саске сумел различить лишь обманчиво-бархатное, прямо на ушко: «Заболел. Говорил же».