Гот и Гробовщик

"В мире, где за каждым охотится смерть, нет времени на сожаления или сомнения." Карлос Кастанеда Денёк сегодня, как я люблю. Дождик, моросящий такой. Ласковый. И не очень холодно. Яйца на плитах не мерзнут. В Лондоне, таких как я называют «Готами». Ну, а в Литтл - Уингинге меня просто за дурачка считают. Тётка говорит, видать, врачи проглядели у меня сотрясение мозга, когда мои родители на своём фольксвагене влетели под армейский грузовик. Мне тогда и года не было. Папа умер сразу. А мама — пока её в больницу везли. Мама была красивая. Рыженькая, с зелёными глазами. Я часто её фотки в семейном альбоме рассматриваю. Да и тётка рассказывала. Она очень сестру любила. А папашу моего ненавидела со страшной силой. Говорит, если бы не Джеймс (так отца моего звали), то Лили была бы жива до сих пор. Хорошо, что они не здесь похоронены. Тяжко было бы ходить на кладбище. Не удовольствие, а сплошной стресс. А я часто сюда хожу. Почти каждый день. Здесь тихо. Косячок скрутил. Хорошая трава. Нормально вставляет. Я её у Невилла брал, он сам выращивает. Дорого, конечно. Но того стоит. Мы с Роном в прошлую пятницу выкурили один на двоих косяк, так Серую Даму видели, здесь на кладбище. Прозрачная, сквозь неё можно было буквы на могильной плите прочитать. Но красивая. В короне и длинном платье. Кивнула и мимо прошла. Но Невилл сказал, что от его травы такого быть не может. А Серая Дама, это привидение. Ага, привидение! В Литл – Уингинге! Размечтался! Сегодня у меня билет в первый ряд. Представление будет то, что надо. Помер мистер Гастманн, владелец пекарни. Хоронить старичка будут по первому разряду. Приедет его сын из Лондона. У него жена актриса. Она даже снималась в одном из сезонов «Улицы Коронации». Моя тётка обожает этот сериал, смотрит его, наверное, лет тридцать. Поэтому актрису надо разглядеть получше, что бы потом тётке рассказать. Наверняка будет дубовый полированный гроб с медными ручками, с откидной крышкой из двух половинок. Очень удобная штуковина, если например, у покойника нет второй половины тела. И родственники вместо того, что бы душевно попрощаться с покойником, коченеют от ужаса. Как на похоронах Джеймса Баркли, когда его мамаша и сестра хлопнулись в обморок, во время прощания с покойником. Баркли привезли в цинковом гробу с Ближнего Востока. Он служил там капралом, охранял военную базу. Местным моджахедам жутко не нравятся НАТОвские военные базы. И они их взрывают, чуть ли не каждый день. Все говорят, что Джеймс знал, на что шел. А я считаю, что он правильно поступил. Что ещё делать, если человек, которого полюбил ещё в песочнице, когда лепил куличики, вдруг выскакивает замуж за первого встречного баронета, ещё и лысого? Я бы тоже на Ближний Восток подался. Но меня бы, наверное, не взяли. Я же дурачок. Да и не люблю я никого. Хотел бы, да не получается. Рон говорит, что любовь — это круто. Будто тебя наизнанку вывернули, но приятно. Делаешь то, чего никогда в жизни не делал. Оно и видно. Рон как влюбился в эту девчонку из Лондона, так и мотается туда каждый выходной. Хотя раньше его никакими пирожками в Лондон не заманишь. И ботинки стал чистить. Не говоря уже о зубах. Я бы тоже так хотел — влюбился, и лишний раз почистить ботинки, это не мучение, а удовольствие, вроде как шоколадку съесть. А то тётя вечно ворчит, что я выгляжу как бродяга. И её позорю. Ну, а кто меня видит, здесь на кладбище? Люди сюда приходят не для того, что бы на живых смотреть. Живые на кладбище это вроде как мухи на торте. Бывает. Но торт-то не для них. Похороны, наверное, скоро начнутся. Примчался главный гробовщик, мистер Снейп, хозяин похоронной конторы «Дом Осириса». Заглянул в яму, проверил лифт для гробов, зыркнул на меня, гад глазастый, и понёсся обратно, катафалк встречать, только чёрный плащ за спиной развевается. «Дом Осириса» намного круче «Башен Белтайна», и похороны у них по первому разряду. С музыкой и священником. И огромные шляпы с вуалями, которые женщины берут у них напрокат, всегда круто смотрятся. И сразу понятно, что важного человека хоронят, а не спившегося учителя химии. Да и сам хозяин конторы, высоченный, угрюмый, бледный, в черном наглухо застёгнутом сюртуке, с воротником-стойкой, похож то ли на епископа, то ли на саму смерть в человеческом обличье. На такую хорошую Смерть, которой ничто человеческое не чуждо, как говорят по телеку. И покойнички, у этой смерти такие гладкие и красивые, как фрукты и овощи на витрине в магазинчике Молли Уизли, матери Рона. Я в детстве думал, что продавцы каждый день самые красивые экземпляры выбирают, намывают, вытирают до глянца, и на витрину аккуратно выкладывают. Пока однажды Рон мне не сказал, что яблоки, груши и сливы эти, из воска. Муляжи. А покойники, они и есть «муляжи» людей. Потому что одна видимость людей, а толку от них никакого. Но мистер Снейп, так зовут хозяина конторы, устраивает так, что покойник, должен гордиться тем, что он покойник. Столько ему почёта и уважения. Прям, самому хочется помереть, что бы и тебе устроили такое «сольное» выступление. Мне нравится наблюдать за мистером Снейпом. Он словно актёр, исполняющий не главную, но очень важную роль. Ведь главное действующее лицо на похоронах — покойник. Вернее, бездействующее. И чтобы «зрители», то есть родственники не заскучали, мистер Снейп совершает свой ритуальный танец. Или скорее пантомиму. Так, кажется, это называется, когда актёр строит всякие рожи на сцене, но без звука. Он безмолвно командует тремя помощниками, чтобы не нарушить траурную атмосферу. Только жесты. Установить гроб, подвинуть, откинуть крышку, люди там, цветы здесь, священник, по возможности трезвый. Прощание по одному, закрыть гроб, опустить гроб, не уронить гроб, первая горсть земли, букет на прощание, музыка, не перепутать музыкальные дорожки. Вместо «Who Wants To Live Forever»* не включить случайно «Friends Will Be Friends»*. Хотя тоже неплохо. Мне даже больше нравится. Но родственники могут быть недовольны. Потому что друзья друзьями, но похороны обычно оплачивают родственники. И вообще, когда у людей горе, они не соображают, что делают, поэтому их нужно двигать, как шахматные фигуры, иначе они собьются в кучу, и выйдет не торжественная церемония, а толпа в супермаркете перед Рождеством. А в последний раз — должно быть красиво. Поэтому на кладбище так много цветов. Цветы, это самое красивое, что создала природа. Так говорит Тётя Петунья. Она имеет в виду, самое красивое из того, что не бегает и не болтает языком всякую чепуху. Из того что бегает и болтает чепуху самое прекрасное - у неё Дадли, мой кузен. Я тоже люблю цветы. А лилии больше всего. Могу часами сидеть в нашем саду и смотреть на цветок, когда он собирается расцвести. Наблюдать, как вытягивается и увеличивается бутон, как нежная зелень сменяется бледно-розовым, белым или жёлтым оттенком. Как грациозно расщепляются кончики лепестков, как они наливаются цветом, словно созревающие яблоки. Мне кажется, цветок даже начинает дышать. И главное чудо происходит, когда лепестки расходятся, и цветок распахивается, словно изумленный глаз, обрамлённый лепестками-ресничками. А из серединки торчит пестик, похожий на возбужденный член. И это безумно красиво, несмотря на то, что совершенно неприлично. Возбужденный член я имею в виду, а не пестик. А вокруг пестика — шесть тычинок с сердечками на конце, покрытых слоем пыльцы, похожей на порошок какао. И стоит налететь лёгкому ветерку, как порошок какао слетает с тычинок и покрывает яркими веснушками упругие лепестки больших ароматных цветов. На похоронных церемониях мистера Снейпа всегда полно лилий. Хоть зимой, хоть летом. Видать, неравнодушен он к ним, как и я. Мистера Гастмана закопали. Актрису я толком не разглядел. Все дамы были в широкополых шляпах с вуалями. Не понять, актриса под нею или домохозяйка. Родственники потоптались минуты две возле могилы и разбежались. Должно быть, поспешили на поминки в «Кабанью голову». Да и дождик накрапывать начал. Помощники разобрали лифт для гробов и утащили его в похоронную контору. Мистер Снейп раскатал рулон газонной травы, уложил его на утрамбованную помощниками землю, полюбовался на дело рук своих, отряхнул перчатки, покосился ещё раз в мою сторону и на крейсерской скорости умчался с кладбища. Я посидел ещё немного на могиле Розы М. Феллпс и выбрался из своего укрытия. Теперь кладбище полностью моё. А это довольно большая территория. И ещё не совсем мною исследованная. Северо-восточный угол я вообще плохо знаю. Там похоронены не слишком богатые жители нашего городка. Там нет ни склепов, ни ангелов, ни больших удобных надгробий на которых можно посидеть и помечтать. Только воткнутые в землю простые плиты, покосившиеся и покрытые зеленью от избытка влаги в почве. Сегодня я собирался прогуляться в ту сторону. В пятницу, когда мы с Роном, как очумелые носились между памятников, я заметил там интересную плиту. Что-то там … жене, миссис Фер … от мужа. А чуть ниже надписи, вместо розы или ангела, изображён отпечаток огромной собачьей лапы. Или может, волчьей. Я когда убегал от Рона, изображавшего покойника, восставшего из ада, толком не рассмотрел. Сначала, я не придал значения странному рисунку. Но потом он долго не выходил у меня из головы. Зачем изображать отпечаток лапы на могильной плите? Если только покойная не была, допустим, ветеринаром. А памятник ей вскладчину установили благодарные собаки и кошки. Однако на памятнике ничего про собак и кошек написано не было. Только про скорбящего мужа. Может, здесь нет никакой загадки, но мне очень хотелось взглянуть на необычный рисунок ещё раз. Я попытался вспомнить вечер пятницы. Мы сидели на широкой могильной плите. Рядом с нею росла большая серебристая туя. Было тепло и очень тихо. Потом Рона вдруг после второй затяжки переклинило, он закатил глаза, растопырил пальцы на руках и зарычал. Если бы мы сидели на крыльце его дома, я бы сказал: «Дружище, ты такой дурак!» Но на кладбище, всё выглядит по-другому. Меня словно холодом обдало. Я спрыгнул с плиты, и не разбирая дороги, помчался между могил. Рон за мною. Его топот буквально сводил меня с ума. Я боялся обернуться и увидеть вместо Рона, настоящего гнилого покойника, едва скрытого остатками одежды. Пару раз я цеплялся кроссовками за какие-то выступы и корни. Падал, поднимался и снова бежал. Пока не услышал за спиной жалобный голос своего друга: — Гарри! Не убегай! Мне страшно! — с такими интонациями мог говорить только Рон. Таким же тоном он просил списать у меня домашнее задание по математике. Я обернулся. Это точно был Рон. От быстрого бега его лицо раскраснелось, и в наступающих сумерках стало неотличимо от его огненных волос. — Как ты докажешь, что это ты? — полушутя, полусерьёзно спросил я. — Поцелую тебя! — Рон резко приблизился и коротко, но смачно поцеловал меня в губы. Я неловко отпрыгнул назад, зацепился за что-то и стал валиться назад. Рон поймал меня за руку. — Ты что сдурел? — я окинул взглядом ухмыляющегося Рона, — Тебе целовать некого что-ли? — Ага. Гермиона собралась к тетке на день рождения, так что мы не увидимся в эти выходные. А ещё Джинни просила передать тебе поцелуй, я и передал. — Ну, ты напугал меня, Рон! — А Джинни, как быть с нею? Она только о тебе и говорит. — Зачем я ей, Рон? Я же дурачок. Ей нужен другой парень, чтобы увёз её отсюда, и дал ей интересную, хорошую жизнь. — А чем здесь-то плохо? Ну ладно, как знаешь. Могли бы родственниками быть. — Поговори с нею, объясни, что со мною она только время потеряет. — Нет уж. Это ты давай сам! Поцелуи я согласен передавать, а оплеухи сам получай. Отвергнутые женщины, они знаешь, какие стервы? Не посмотрит, что брат родной! — Ну, хорошо, — перспектива объясняться с Джинни меня совсем не радует. Мы и целовались-то всего один раз, весною, за её домом после пары бутылок пива. Ну, потрогал я немного её за грудь, через одежду, всего лишь. А теперь она думает, что влюблена в меня. Пишет мне записки и бросает в наш почтовый ящик. Тётя Петунья всегда подсмеивается, когда отдаёт их мне. А однажды записку нашёл Дадли. На следующий день вся школа знала, что Джинни Уизли влюблена в Гарри Поттера. Меня дразнить не будут, я школу закончил. А Джинни ещё целый год учиться… *** Ага! Я тогда не бежал! Плиту с лапой я увидел, когда от Рона шарахнулся. Слушал, что он мне про Джинни говорил, а сам на плиту пялился. Значит, она должна быть недалеко от стены, которая ограждала кладбище от леса. Могилы возле стены порядком заросли травой. Но я сразу узнаю «ту» могильную плиту. Она темнее и больше остальных. Я радуюсь, словно археолог, нашедший не разграбленную пирамиду. А вот и необычный рисунок: лапа величиной с ладонь взрослого мужчины. Я сажусь на корточки, чтобы рассмотреть рисунок получше. И вижу, что это даже не рисунок, а воспроизведённый резчиком отпечаток передней волчьей лапы. Следы волка вытянутые, два средних пальца выдвинуты вперёд, так что между их отпечатками и отпечатками двух крайних пальцев можно положить спичку. Всё это объяснял нам на уроке биологии мистер Хагрид. «Диане, миссис Фенрир Грейбек, любимой, нежной и верной жене от навечно скорбящего супруга». Ни даты рождения миссис Грейбек, ни даты смерти. Одна эта фраза. Да уж, на кладбище способов выразить любовь не меньше, чем в супружеской спальне. Можно было подумать, что мистер Грейбек сэкономил на резчике, да вроде не похоже, что он жадничал. Плита большая, из дорогого чёрного мрамора. Хотел бы я посмотреть на этого скорбящего мистера. А ещё бы лучше было бы расспросить, какая она была, его Диана. И как он понял, сразу или со временем, что она и есть та любимая и единственная, после смерти которой и жизнь не в радость. Если, со временем, то может, я совершаю ошибку, отталкивая Джинни? Может, она и есть моя «нежная и верная» жёнушка? Я вложил в отпечаток лапы свои пальцы. Указательный и средний в два верхних «пальца» лапы, большой и безымянный в боковые. Отпечаток был явно мне «велик». Если волк с такой лапой существовал, то наверняка он был размером с пони. И только я об этом подумал, как со стороны леса до меня донёсся то ли плач, то ли громкий стон, который нарастал, нарастал, пока не стал похож на протяжный крик, падающего в бездну человека. Этот звук снижался, что бы взвиться самыми высокими нотами, пробежаться по натянутым нервам, как по струнам, перейти в детский плач и неожиданно оборваться. И только, когда всё смолкло, я догадался, что это был вой волка. Вся спина покрылась холодным потом. И хотя разум твердил мне, что опасности нет, от леса кладбище отделяет высокий забор, солнце высоко, а ночь не скоро, мне всё равно хотелось немедленно влезть на высокое дерево, и не слазить оттуда, пока за мною не придёт спасательная экспедиция. Кладбище моментально перестало казаться мне привлекательным местом. Захотелось оказаться как можно дальше от могилы миссис Фенрир, и поближе к своему дому. Я вскочил и побежал. Я бежал, будто за мной гналась смерть на метле. Опомнился я только на главной аллее кладбища, когда мне навстречу из-за поворота вышла старушка в шляпке и с букетом сирени в руках. Я перешёл на шаг и постарался выровнять дыхание. Оказавшись за воротами кладбища, я вообще повеселел. Мне даже стало смешно. Как, оказывается, меня легко напугать. Вой какой-то бродячей собаки, заставил меня поставить рекорд по бегу с препятствиями. Завтра я снова пойду к той могиле, ближе к вечеру, и буду сидеть там пока не стемнеет. До поворота на Прайвет-драйв оставалось шагов двадцать, когда я заметил Флёр Харпер. Мы учились в одном классе. Но в начале прошлого года, её бойфренд Бредли, сделал небольшую ошибку, и вот теперь Флёр толкала перед собой коляску, в которой орал во всю силу лёгких Бредли-младший. Но Флёр не поддавалась на провокации своего спиногрыза. Покачивая бедрами, она гордо шествовала на своих огромных каблуках. Подойдя к перекрёстку, она посмотрела по сторонам, и выкатила коляску на пешеходный переход. И не успела она сделать и двух шагов, как каблук на её левой туфле подломился, нога неловко вывернулась, а сама Флёр, не удержав равновесие, рухнула на колени, прямо посреди перехода. Коляска выскользнула у неё из рук и покатилась по переходу дальше. Я уже сделал шаг на мостовую, что бы помочь Флёр подняться, как вдруг на перекрёсток, отчаянно сигналя, вылетел грузовичок и помчался прямо на беспечно катящуюся коляску. Судя по горящим аварийным огням, у машины отказали тормоза. Я в три прыжка нагнал коляску, и со всей силы толканул её вперёд и рванул следом. Коляска вкатилась на тротуар, где в неё вцепились две пожилые женщины. Я тоже достиг тротуара, но меня вдруг что-то боднуло, подбросило вверх, перевернуло в воздухе, и окружающий мир, как говорится, исчез с моих радаров. Who Wants To Live Forever* — дорожка №6 в альбоме «A King of Magic» группы Queen. Friends Will Be Friends* — дорожка №5 в альбоме «A King of Magic» группы Queen.