Ты кормишь себя – остатками света и льда. Ты будешь, любя, сжигать свои города.
Как дрова в костре – мир хрустит, когда по нему ходишь. Его трухлявая кожа вся в следах от пепла, а ты специально по ней кругами топчешься, дробя в щепки, ибо не жалко. Мир – окаменевший сахар, твердый и липкий. Пинай его ботинками, пусть поплачет, сладенькая гадость… Сначала он слепится в одну обиженную кучу, потом расползется густой мутно-ореховой жижей – сахар плачет карамелью, когда горит. Вроде бы ненавидел всегда такую дрянь, а тут разок хлебнул – и вот уже не можешь остановиться, пока клыки не слипнутся. А стоит дыхнуть туда огнем, как эти зыбучие глаза опять мокнут, и по щекам соленый ликер стекает. Его хочется облизать, но только ты откроешь рот, как он наденет на тебя намордник – нельзя столько сладкого за раз, сердце не выдержит. Потом присмотрелся – и понимаешь, что все это время жрал землю. Сахар растаял и вытек, впитался в земную кору, ядро тушить. Или это солнце там спряталось – а иначе хрен его знает, почему так темно вокруг. – Сука, опять ты ненастоящий… Ахахахаха, ну серьезно… Рядом с тобой же ниже нуля не бывает, ты ж как Меркурий – планета-сковородка. И все холодное только снится – спи, значит, дальше. Он ненастоящий, ты ненастоящий, все ненастоящее, а ненастоящее можно трогать, оно не сгорит… Карамель снова плавится, глядя тебе в душу, но так лишь вкуснее. Мороженное с ирландским кремом, такое аппетитно-беззащитное. Хочешь укусить, а там – крючок заостренный, вот и поймали тебя на холод, как пиранью на человечину. – Да как же мне тебя не сжечь, смерть ты моя хорошая? Как же не сжечь хоть что-нибудь, чего касаешься… – Я не хочу быть твоей смертью. «Ты просто не хочешь, чтобы я тебя касался». Лед тает, когда протягиваешь к нему руку, вода – поднимается паром. И даже к тому, что не горит, не прикоснуться, раз оно выбирает исчезнуть – настолько ты ему противен. Тускнеет в темноте, сливается с ночью – так загорись же, не давай ему сбежать, клинку проклятому! Меч должен перерубить шею младенцу-убийце, восемь богов должны явиться из его крови, и восемь гор – из его плоти, Небесное Перо-Хвост – его смерть, его кара за то, что рожден пламенем! – Это твоя судьба, Амэ-но-Охабари! Ты не можешь противиться ей вечно! Перо улетело, как всегда улетает. Каждый чертов сон – и не поймать его, и не дотронуться. Мягкое, недосягаемо-невесомое, убийственно острое. Сколько ни пытайся им себя обезглавить, то рассыпается на снежинки и мешается с пеплом. Оно не хочет быть твоей смертью. Но смерть не спрашивает.Уходи, а я остаюсь, хоть мы неправы – оба. Тебя – ведет твоя грусть, меня держит здесь – злоба.
Смерть ждет. Как ждет натянутая тетива лука, готовая к выстрелу. Как ждет присыпанный травой капкан. И все же чудовище, запертое в клетке сна, охоты не требует – оно ненастоящее. Ты ненастоящий. Все ненастоящее. Сразу эти сны пугали. Они казались дурным предзнаменованием, отзвуком грядущей, вгоняющей в ужас катастрофы. Сразу ты еще пытался тушить пожар, имя которому Кагуцу Генджи, сражался изо всех сил, искренне веря в значимость каждого такого боя – словно эти маленькие победы имели какое-то отношение к действительности. Тяжелые, изнурительные бои, после которых просыпался совершенно разбитым. И не сказать, чтобы исход их хоть раз обернулся в твою пользу: даже если останавливаешь Красного Короля, ценой чудовищных усилий, на его уровне Вайсмана это никак не сказывается, а сам устаешь вполне физически. И будь ваш огненный Колизей наяву, отступление недопустимо – когда счет идет на чужие жизни, значимость собственной измеряется лишь количеством спасенных, поражению равноценен любой компромисс. Но это просто сон. Обычный дурацкий сон. А сон нужен в первую очередь для отдыха. Только отказавшись от бессмысленных воображаемых сражений, сумеешь полноценно подготовиться к реальным. И – странное дело – если позволить себе расслабиться в этом бушующем аду, понемногу начинаешь чувствовать себя как дома. Как дома… у Кагуцу Генджи. В его естественной среде, в царстве завораживающей стихии. Неукротимая, безумная красота, которой нет и не должно быть места снаружи, может существовать хотя бы так, в пределах сна – где Синий Король в праве созерцать ее великолепие, не угрожающее настоящему. Наблюдать за пожаром, вместо того, чтобы его тушить. Картина, от которой невозможно оторваться.ЗАКРОЙ ЭТУ ДВЕРЬ, ПУСТЬ ЗА НЕЮ ЦВЕТУТ МОИ НОВЫЕ ПРАВДЫ, ТЕБЯ УЖЕ ЖДУТ – ДРУГИЕ ДОРОГИ, НОВАЯ ГРЯЗЬ, ТЫ БУДЕШЬ БЕЖАТЬ, МЕЧТАЯ УПАСТЬ!
«Умоляю… потуши меня…» Он не хотел быть твоей смертью. «Хабари!!!» Но смерть не спрашивает. «Ты же… сейчас сам их всех убиваешь… ты да я…» Меч, не обезглавивший Кагуцучи-но-ками. «Хабари, я ведь… тоже не хочу быть твоей смертью…» Небесный Меч, пронзивший землю. «Апхахахахпхахахапхахахапххаахпахаххахпахахахахпахаххапхаахахаха»ТЫ БУДЕШЬ ПРОСИТЬ ТИШИНУ ЗАМОЛЧАТЬ! ТЫ БУДЕШЬ НАСАЖИВАТЬ ГОРЛО НА СКОБЫ! В БРЕДУ УМОЛЯЯ СЕБЯ НЕ КРИЧАТЬ! КОГДА ТЫ ПРИДЕШЬ, В ТЕБЕ БУДЕТ ЛИШЬ ЗЛОБА!
Из его крови должны были явиться восемь богов, и восемь гор – из его плоти, но явился кратер. В огне, отраженном на лезвии меча, догорают судьбы несуществующего. Солнце на вкус терпкое и острое, как имбирь – его хочется нарезать к свежезаваренному чаю. Любоваться переплетением языков пламени в их ослепительно-ярком танце можно вечно.