Лучший экспонат в коллекции

      Редика давно прослыл сумасшедшим даже среди «своих» за свою выходящую за границу нормального любовь к красному, в особенности к тому чудесному оттенку, похожему на кровь. Те, кто скашивал на него презрительные взгляды, на самом деле были адекватными не больше него, просто скрывали, а он — выставлял напоказ.       Безумный маг.       Но, помимо его самого, даже еще известнее была его коллекция. Коллекция всего, что было цвета крови. И совсем недавно там появилось лучшее за все время её существования пополнение. Но именно из-за того, что ничего в мире не могло лучше передать ощущение людского страха, смерти, отголоски которой Редика искал во всем, оно и стало её завершающим элементом, проклятием.       Он никогда ещё раньше не видел такого же мёртвого взгляда, как у его господина. Но если у того, как у человека, умершего множество раз, глаза и вовсе не могли не быть пустыми, то пустота в глазах того парня пугала своей неизвестностью. Словно тот уже был сломлен и разрушен до последнего камешка множество лет назад. Последние остатки жизни, что, может быть, когда-то и цвела в его глазах, давно сгнили и отдавали мертвенным холодом.       Парень, совсем молодой, лет восемнадцати, едва ли чуть больше, никак не вязался с понятием избалованного аристократа. Да и аристократа в принципе. Не позволяли его назвать так выступающие из-под кожи острыми углами кости, бледная, полупрозрачная кожа, усталые впадины под глазами, спутанные волосы, кое-где клочьями вырванные, потертая одежда и замаранный, уставший вид. Словно о нём давно забыли, оставили одного на попечение жестокой судьбе. А та никогда не лелеяла своих детей, воспитывая в самостоятельности и голоде, со смертью под руку в качестве сопровождения во врата взрослого, реального мира.       Парень, игнорировавший по заядлой привычке приевшиеся прозвища «ничтожества» и «позора графской семьи», эхом отдающиеся из каждого угла. Парень, смотревший на мир издалека, из-за призрачной стены, что не разрушить никому, кроме него самого.       Наблюдатель. Не игрок. Стоит и смотрит за всем, ленясь даже дёргать за тонкие ниточки, которые сам привязал к тем, кто считал себя выше, не зная веса своих слов. И ухмылка не сходит с его лица; но стоит присмотреться, как понятно, что её там и не было и в помине. Это всё искусная иллюзия, созданная его взглядом и давлением, не ощущаемым на осознанном уровне, но заставлявшим беспрекословно выполнять приказы, о том не подозревая.       Иллюзия — знал бы кто, что на самом деле он навсегда погребен в сырой от крови и слез землице-матушке по воле своей же и, вдыхая жгучий воздух в лёгкие, с каждым ударом сердца становится лишь мертвее.       Редика и не думал встретить его, но, поймав на себе тяжёлый взгляд красновато-миндальных глаз, не смог оторваться от алых волос. От карикатурного образа смерти, сросшегося с ним мрачной тенью, везде молчаливо следующей за своим хозяином.       Это был он. Чистейший цвет крови, смерти и отчаяния, что Редика искал во всем и, замечая малейшие его проблески, не мог отступить. Ясный и кристально прозрачный, как самые лучшие рубины, без примесей грязных надежд и молитв, поблескивающий беспроглядно-чёрным в серебристом свете луны.       Редика поклялся заполучить его голову в свою коллекцию. А парень даже не сопротивлялся, тихо отпивая глоток вина, отчего-то не менее кровавого, чем он сам. Морщился от вкуса, но не отрывал искусанных, бледных губ от стеклянного горлышка, холодного и гладкого. Он спокойно посмотрел прямо в глаза Редике, туша взглядом и всепожирающей пустотой там одержимые огоньки. Слабая улыбка отразилась расплывчатым, призрачным образом на его губах, искажая спокойствие и тихое безумие, кипевшее в каждой его крупице. Мир будто замолчал и остановился на секунду, прощаясь со своим дитя, которому сам и уготовил такую судьбу.       Редика смотрит долго, вглядываясь в замерзшие черты человека, неправильно похожего на его господина, но не видит больше того самого алого в его потускневших прядях волос, ниспадающих на серебряную подставку. Безумец — да, воистину — поднимает к губам бутылку того самого вина и поморщится от горького вкуса, не скрашенного ничем. Кто вообще решил изготовить подобное пойло, которое никто всё равно не купит, может, только этот странный парень? Впрочем, он не в счёт. Такой человек никогда не сможет соответствовать рамкам общественной нормы.       Редика отбрасывает бутылку прочь. Осколки разлетаются по комнате, и остатки красной жидкости, больше не кровавой, не отчаянной, медленно, пятнами расползаются по полу, пожирая все на своём пути. Редика вздрагивает от звона разбившегося вдребезги стекла, раздавшегося в тишине, которому сам же был причиной, и почти испуганно глядит на прозрачные островки в луже алкоголя.       Но скоро вновь охватывает его безразличие, что наступало всегда ему на пятки, подгоняя найти что-нибудь, в чем бы отчетливее слышались крики боли и тёмные клубы смерти. Оно накрывает с головой плотным одеялом, не дающим свежему воздуху проникнуть под него, душа. Редика послушно задыхается, но один лишь взгляд на эти пустые глаза мертвеца, ранее кристально чистые и ясные, но теперь закрытые мутной пеленой, необъяснимо успокаивает, лелея в объятиях тихо подступающего к горлу сумасшествия.       И Редика до дрожи боится, ведь ему придётся это отдать. Его господин злится, крича что-то гневно, срубая одним взмахом жизни бесполезно мельтешивших слуг, словно жнец, и велит принести к ногам его голову. Но Редика не слышит за стуком сердца, пульсирующего у него в голове. Он не знает, готов ли расстаться с лучшим экспонатом своей коллекции, целью её создания. Он ведь нашёл то, что так долго искал. Но оно, едва попав в руки, дразня удовольствием и безудержным счастьем, ускользает меж пальцев, словно песок или вода, нет, кровь. И вряд ли его, безумного мага, жизнь стоит больше, чем лишь одно мгновение, один взгляд этих пустых, мертвых глаз, одного прикосновения к струящимся алым волосам, им осторожно расчесанным и ухоженным.       Редика улыбается, глядя в глаза своему господину и не смея более его так назвать. Он лучше других понимает это яростное, жгучее желание, затуманившее сознание, но именно потому и предает.       Редике, умирая, легко на душе, казалось, никогда и не существовавшей у человека, творившего такое, что и в кошмарах не приснится. Он унесёт эту дьявольскую красоту с собой.