Навстречу свободе

Фогг не знал, сколько прошло времени с ухода Дональдсона, пообещавшего ему порку. Он продолжал стоять у стены, подпирая плечом холодный камень. Плечо болело, но он не мог заставить себя сесть, тело было слишком напряжено, будто уже готовилось… Готовилось… Фогг бы и рад был не думать об этом, но у него не получалось. Несколько минут назад решетка вновь загремела, он вздрогнул, решив, что это за ним, но тюремщики забрали одного из китайцев, а Фоггу бросили: «Ты следующий». Сейчас крики того китайца отчетливо доносились до камеры сквозь открытое окно. Порка. То, что делали со старшими ребятами в школе и чего он тогда боялся до обморока. Именно поэтому он всегда старался быть послушным, всегда отвечал учителям «Да, сэр» и «Нет, сэр», в зависимости от того, что от него ждали, лишь бы только этого не случилось с ним. Поэтому боялся сделать хоть что-нибудь особенное, что выделит его из общего ряда, боялся обратить на себя внимание, чтоб не разозлить воспитателя, чтоб другие ребята не пожаловались, потому что тогда порки точно не избежать… И вот теперь, когда он наконец-то решился на подобное, один раз в жизни сделал хоть что-то пусть не достойное, но хотя бы необычное – именно это наказание его и ждет, причем за то, чего он не только не совершал, но о чем не мог даже подумать. За воровство. Он передернулся. Нет, даже хуже, чем это, потому что ему предстоит отведать не благородной розги, а вульгарного кнута, будто крестьянину на конюшне. И это будет унизительнее и… больнее. Он стиснул зубы от очередного вопля со двора. Что бы ты подумала, глядя на меня сейчас, Эстелла?.. Что бы ты сказала на это? Что-нибудь вроде того, что нельзя бесконечно прятаться от жизни, что рано или поздно с тобой случится то, чего ты боишься. Он почти слышал ее голос в тишине камеры. Голос, который он не забыл за двадцать лет. Эстелла… Он потянулся за газетой во внутреннем кармане сюртука, куда он машинально засунул ее тогда, в саду, словно хотел укрыть от чужих взглядов, чужих насмешек. Глупо, как глупо… Что же он такого сказал тогда в бреду, что Абигайл вот так его поняла? Он ничего не помнил. «Я не виновата, что правда вас так ранит». Звонкий голосок мисс Фикс звучал у Фогга в ушах. Он скользил глазами по строчкам, пока не почувствовал, что они расплываются перед глазами. Он сморгнул слезу, и она упала на газету. Фогг торопливо вытер щеку, надеясь, что никто не смотрел на него в этот момент, а если и смотрел, ничего не заметил в полумраке камеры. Юная, наивная Абигайл… И все же она была права. Написанное здесь и в самом деле правда. Правда, которую он скрывал даже от самого себя. Правда, о которой теперь узнают все. Чистая правда… за исключением того, что случилось тогда между нами, Эстелла, и за что я так себя и не простил. Очередной вопль со двора заставил его вздрогнуть и втянуть голову в плечи. Он вспомнил, как Дональдсон смеялся над ним там, в саду у губернатора. А теперь он хочет посмеяться над ним и здесь. Унизить его еще сильнее. Нет. Он убрал газету во внутренний карман сюртука и еще раз вытер глаза. Он продолжал стоять у стены, привалившись к ней плечом, хотя все тело ныло от напряжения и усталости. Нет. Он не даст им повода посмеяться над ним опять, никому из них. Что бы с ним не делали… У него получится. Я мог бы остаться дома, подумал он. Никогда не покидать ни Лондона, ни «Реформ-клуба». Все так же день за днем сидеть в своем кресле и грезить о несбыточном. О дальних странах и о тебе… О том, что однажды я встречу тебя и попрошу прощения. И тогда я не стоял бы сейчас здесь и не ждал… сколько мне там положено ударов за кражу, которую я не совершал и которую даже никто не потрудился расследовать? И откуда, кстати говоря, взялись деньги под матрасом? Должно быть, их оставил предыдущий жилец этих жалких апартаментов, другого объяснения тут быть не может. Фогг сам не заметил, как сбился на размышления, откуда взялись деньги, где был ночью Паспарту и почему все-таки банк отказался выдать ему наличные. Потом он снова подумал об Эстелле и о том, что она хотела бы видеть его сильным, а не трусом. К мысли «лучше бы я остался дома» он так и не вернулся. *** Загремела решетка, два тюремщика втащили в камеру избитого китайца и небрежно швырнули его ничком на каменный пол. Тот слабо шевелился и стонал. Его спину сплошь покрывали глубокие рубцы, из которых обильно сочилась кровь. Товарищи по камере склонились над ним, кто-то принялся осторожно стирать не особо чистой тряпицей кровь с боков, но это не слишком помогало… Прижавшись спиной к стене, Фогг смотрел на окровавленную спину незнакомого китайца и чувствовал, как леденящий, парализующий ужас поглощает его целиком. От этого ужаса темнело в глазах и цепенели все конечности. Он не слышал ничего, кроме глухого стука собственного сердца. Одна мысль затмевала всё: вот на что это будет похоже. Вот как это будет с ним. Тихий стон несчастного пробился сквозь шум в ушах, и внезапно Фогг ощутил гнев. Это было не то яркое, всепоглощающее чувство, которое заставляет кричать, сопротивляться, проклинать, бить кулаками в стену. Нет, это был холодный, спокойный гнев, о котором Фогг и подумать не мог, что вообще способен его испытывать. Этого человека только что безжалостно истязали, и, вполне возможно, ни за что. А даже если и за что, то уж точно без следствия, без суда и без приговора. Вряд ли только ему, Фоггу, так «повезло». Нет, Дональдсон явно считает себя здесь господином и повелителем, который вправе казнить и миловать и которому позволено всё. И ему очень нравится причинять людям боль. Интересно, а губернатор вообще знает, что творится в этой тюрьме? Наверняка знает и смотрит на это сквозь пальцы, как на невинное развлечение товарища. «Ты проклянешь тот день, когда заставил мою жену плакать», – вспомнил Фогг слова губернатора. Тот даже не стал слушать объяснений, так что на его милость уж точно рассчитывать и не стоит. Может, за него и заступился бы кто-то в Лондоне, но на это нужно время, а времени-то как раз и нет. Поэтому Дональдсон и торопится так: и задержание, и приговор, и наказание в один день. Чтобы жертва точно не ускользнула. И даже этот китаец… Наверное, его специально выпороли именно сейчас, чтобы он, Фогг, посмотрел… Но у них не получится его запугать. Он столько всего уже пережил, через столько прошел, он сумеет пройти и через это. В конце концов, это будет не смертельно. Ну, скорее всего… Только вот о восьмидесяти днях придется забыть. Вряд ли он будет в состоянии подняться на борт «Карнатика». Да и денег до сих пор нет. Интересно, что же все-таки могло случиться с платежным поручением? Мысли об этой загадке немного отвлекли Фогга. Китаец перестал стонать, должно быть, потерял сознание. В камере было очень тихо. Интересно, что делают сейчас Абигайл и Паспарту? Как ни пытался Фогг отыскать в душе прежнюю жгучую обиду на мисс Фикс, ничего не получалось. Она и в самом деле не виновата, что правда так ранила его, и уж точно нелепо винить ее за то, что эти напыщенные хлыщи смеялись над ним… Они ничуть не лучше тех, в «Реформ-клубе», которые сорок лет называли себя его друзьями. Фогг почувствовал, как краска бросается ему в лицо, как начинают гореть щеки. Подумать только, сорок лет он боялся сказать им слово поперек, сорок лет он скрывал от них то, что думал, что чувствовал и о чем мечтал. Ради чего? Чтобы избежать новых унижений, новой боли? Сейчас это казалось ему смешным. Ты была бы права, Эстелла, ты всегда оказывалась права. То, чего боишься, рано или поздно тебя догонит… Хорошо, что их здесь нет, подумал он про Абигайл и Паспарту. Хорошо, что они этого не увидят. А со всем прочим он разберется потом, если будет вообще в состоянии хоть с чем-то разбираться. В полной тишине решетка грохнула оглушительно. Фогг вздрогнул и поднял голову. Тюремщики направлялись к нему. Все посторонние мысли улетучились, будто их и не было. Все старания подготовиться и собраться с силами рассыпались в прах, сменившись волной оглушающего страха. Все, что он смог – развернуться лицом к конвоирам, на этом тело слушаться отказалось. Его взяли за локоть и подтолкнули к выходу из камеры. Он механически переставлял ноги, стараясь не упасть. На пороге он едва не споткнулся, но тюремщик удержал его. А потом его крепко взяли за сюртук на плечах и направили в сторону двора. Он едва видел, куда идет, перед глазами от ужаса стояла пелена… или это просто коридор тюрьмы такой темный, что невозможно ничего разглядеть, кроме ослепительно яркого квадрата двери? Несколько метров до нее казались бесконечными. Несколько шагов, чтобы стряхнуть с себя это оцепенение, чтобы вернуть себе мужество… Он и мужество… Смешно… Он вспомнил те слова из статьи, про утешение и про верность своей любви, вздернул подбородок и сжал губы в упрямой гримасе. Я не дам им повода посмеяться надо мной, Эстелла… Я не струшу на этот раз, обещаю. И ты наконец-то будешь гордиться мной. Хотя бы однажды. *** Переход от темноты коридора к ослепительному солнечному свету во дворе был болезненно-резким. Фогг зажмурился, но тут же открыл глаза и посмотрел. Они были здесь. Дональдсон, как всегда спокойный, но скрывающий за этой невозмутимостью насмешку, самодовольство и предвкушение развлечения. И палач – крепкий, коротко стриженный, в рубашке с длинными рукавами, под которой угадывались бугристые мышцы. И с тяжелым кнутом в руках. Палач выглядел равнодушным, но искорка в его глазах подсказала Фоггу – он с большим удовольствием спустит шкуру с богатого англичанина, и к тому же аристократа, и послушает его вопли. Фогг заставил себя отвести глаза от свернутого кнута и посмотрел на Дональдсона. – Прекрасное утро для незаконной порки, – сказал он со всем возможным презрением, обращаясь персонально к начальнику тюрьмы. Сняв сюртук, он протянул его стоящему рядом тюремщику. – Постарайся не помять, будь добр. Он чувствовал себя так, будто за него говорит кто-то другой. Кто-то намного более смелый и уверенный. Он бы так ни за что не смог. Дональдсон сдвинул брови – скорее недоуменно, чем сердито. – Думаешь, это смешно, Фогг? – почти с любопытством поинтересовался он. – Вовсе нет, – Фогг не чувствовал ничего, кроме горечи, ни крупицы ненависти, или гнева, даже презрение улетучилось. Но и страх тоже прошел, по крайней мере, тот, леденящий, оглушающий. Он сбросил подтяжки с плеч, продолжая смотреть в глаза Дональдсону. – Что смешного в том, что тебя отхлестают кнутом за то, чего ты не делал и знаешь это? На одну крошечную секунду тот как будто смутился. Что-то промелькнуло на его лице, не раскаяние, конечно, но как будто тень сомнения, а может, и вовсе осознания, что Фогг действительно этого не делал. Вот только экзекуцию это не отменяло. Медленно расстегивая пуговицы на рукавах рубашки, Фогг зачем-то посмотрел на столб посреди двора с железным поручнем и болтающимися на нем оковами, и уже не смог отвести от него взгляд. Он снял рубашку и так же бережно протянул ее тюремщику. Тот аккуратно взял, словно и в самом деле собирался не помять. Как будто это имело какое-то значение… Его подвели к столбу и приковали к железному поручню. Фогг вздрогнул от прикосновения металла к запястьям и от легкого ветерка, который невесть как проник в этот двор и коснулся его обнаженной спины, шевельнул волосы на затылке. По телу побежали мурашки. Под взглядами Дональдсона и палача он чувствовал себя… голым, каким, собственно и был. А еще совершенно беспомощным, одиноким и ужасно уязвимым. Он покрепче вцепился в поручень и заставил себя глубоко вздохнуть. Вдох-выдох, вот так… И обязательно держаться за поручень, чтобы не упасть, когда… Стрелка часов медленно подползала к двенадцати. Все ждали. Дональдсон ждал момента, когда этот «герой-любовник» завопит под кнутом, а потом будет умолять его прекратить, но получит все сполна. Палач ждал приказа начинать и хотел скорее пустить «голубую кровь», нечасто ему такое перепадало. Фогг ждал удара и той боли, которая за ним последует, хотя и не мог в полной мере ее вообразить. Палач на пробу взмахнул кнутом. Фогг поудобнее перехватил руки на поручне. Он все еще чувствовал холодок, от которого сжимались лопатки и шевелились волосы на шее. Это был страх… или все тот же легкий ветерок с моря, напоминающий о дальних странствиях и о пари, которое, наверное, уже не получится выиграть. Странно, но даже сейчас это казалось Фоггу важным. Может, он все-таки попробует, может, как-то сумеет… Почти полдень. Сейчас. Палач взмахнул рукой. Фогг напрягся и сильнее сцепил зубы. – Стойте! Громкий крик хлестнул не хуже кнута. Фогг дернулся всем телом. Вопль раздался из-за ворот, где-то там, в нормальном мире, бесконечно далеко от этого столба. Но, несмотря на расстояние, этот голос показался Фоггу подозрительно знакомым. Совсем недавно он его вспоминал, звонкий голосок мисс Абигайл Фикс. Он почти нехотя обернулся через плечо, не уверенный, что увидит хоть что-нибудь со своего места. Но оказалось, что от столба открывается неплохой обзор через разделенное арками пространство тюремного двора до самых ворот. Он разглядел, пусть издалека и не очень отчетливо, как за воротами мечутся Абигайл и Паспарту, что-то говорят, кажется, пытаются что-то объяснить, Абигайл смотрит на него, Фогга… Часы начали бить полдень. Он почувствовал жгучий стыд, что друзья видят его таким. Этого еще не хватало. Зачем они пришли? Чего хотят? Собираются умолять Дональдсона о милосердии? Напрасно. Фогг скользнул взглядом по лицу начальника тюрьмы и увидел, как тот кивает палачу. Абигайл и Паспарту за воротами продолжали что-то кричать, Фогг не мог разобрать, что. Он заставил себя отвернуться обратно к столбу, выдохнул и покрепче взялся за поручень. Они не успели. Не успели ничего. Да и что они могли сделать. А теперь они увидят, как его… Секунды тянулись бесконечно, но додумать эту мысль он все-таки не успел. Тяжелый кнут, с силой выброшенный вперед рукой палача, со свистом рассек сначала воздух, а потом и кожу на спине Фогга. Тот вскрикнул, но его крик почти утонул в отчаянном вопле друзей за воротами: «Нет!!!» Задыхаясь от боли, он повис, цепляясь онемевшими, скрюченными пальцами за поручень. Земля ушла из-под ног, колени подогнулись. Почти инстинктивно, мало что осознавая, он подтянул себя поближе к столбу, прислонился к нему грудью. Рубец на спине горел огнем, но эту боль он мог терпеть. С тихим стоном он перевел дыхание, сжал зубы и зажмурился, готовясь к следующему удару. Всей спиной он почувствовал сзади какое-то шевеление и невольно подался вперед, к столбу, будто мог таким образом избежать кнута. Но удара не последовало. Вместо этого Дональдсон приказал палачу: «Стой!». Сквозь шум в ушах Фогг услышал: «Освободить его», но не очень поверил, пока тюремщик не приблизился вплотную. Фогг отстранился, не желая больше испытывать ни одного, даже случайного, прикосновения чужих рук к своему обнаженному телу. Тюремщик отомкнул оковы, но Фогг продолжал держаться за поручень и прижиматься к столбу – на сей раз чтобы не упасть. Ноги едва держали его, он дрожал. Осознание спасения никак не приходило. Легкая ткань рубашки коснулась раны на спине. Он бы подался еще ближе к столбу, но было просто некуда. – Все в порядке, – повторял Паспарту по-французски и по-английски. Некоторые его фразы на родном языке Фогг уже научился различать. – Все будет хорошо. Пойдемте. Он хотел взять Фогга под локоть, помочь ему идти, но тот раздраженно дернулся, отстраняясь. Ему по-прежнему были неприятны любые человеческие прикосновения. Он по очереди отцепил руки от поручня и засунул их в рукава рубашки. Шевелиться было больно. Ткань теперь прижималась к ране более плотно, и это тоже было больно, но он не мог больше ни секунды оставаться раздетым. – Мистер Фогг? – растерянно позвал Паспарту. – Сюртук. – Просьба прозвучала коротко, хрипло, отрывисто. Совсем не похоже на его обычное вежливое обращение. – Да, конечно. Абигайл, дай сюртук. Девушка протянула ему сюртук, который он минуту назад в спешке швырнул ей в руки, и Паспарту осторожно помог Фоггу надеть его. Продолжая опираться лбом о столб, Фогг начал дрожащими руками застегивать рубашку. Паспарту больше не пытался ему помочь и просто стоял рядом, будто охраняя от возможных неприятностей. Абигайл сочувственно сопела сзади. Фогг застегнул несколько пуговиц и решил, что этого хватит. Теперь он наконец-то мог отвернуться от столба. Он повернулся и встретился взглядом с Дональдсоном. В глазах начальника полиции привычная насмешка мешалась с плохо скрываемым сожалением, что добыча все-таки сумела уйти из рук. Палач оставался все таким же бесстрастным, но от его неподвижного рыбьего взгляда Фоггу снова стало холодно даже в сюртуке. Он вздернул подбородок и прошел мимо них, надеясь, что походка не очень выдает, насколько ему сейчас больно. Походка, конечно, выдавала. Дональдсон смотрел ему вслед почти задумчиво. – Эй, Фогг, – неожиданно окликнул он, когда троица друзей уже приблизилась к выходу со двора. – Что? – Фогг приостановился и повернул голову (это было больно). – Так что там вышло с вашим банком, Фогг? – светским тоном уточнил Дональдсон. – Я так понял, вам не выдали деньги по платежному поручению. Мне кажется, я могу уладить этот вопрос. Вы получите ваши деньги сегодня же. Ваш корабль ждет вас. Это было все сразу – и извинение, и предупреждение. Тебе повезло уйти отсюда на своих двоих, но быстрее убирайся из Гонконга и больше сюда не возвращайся, потому что подобного проигрыша я не прощаю. Фогг коротко кивнул (и это тоже было больно) и шагнул к воротам тюрьмы, навстречу свободе. Друзья последовали за ним.