Чёрно-бело-золотой

Он вымотан. Здесь ни к чему говорить экивоками, деликатно пытаясь обойти очевидное. Он устал не физически — "Страж здоровья" прекрасно справляется не только с повреждениями, но и с грамотным распределением ресурсов в теле. Живое оружие, ходячий арсенал лезвий, взрывчатки и тактического снаряжения, лучший проект "Шариф Индастриз" — Дэвид постарался на славу, впихивая в него имплантов столько, сколько и выдержит-то не каждый. Наполовину машина, не знающая усталости. Но на вторую половину Адам все ещё человек, и это человеческое, что в нем есть, хочет выть волком и лезть на стену. Границы возможностей разума до сих пор не изучены; однако все чаще Адаму кажется, что они у него проходят вот прямо здесь, где заканчивается терпение и начинается инерция. Мир — черно-бело-золотой, одновременно ослепительно яркий и пугающе мрачный. Сияние неоновых вывесок, завораживающий голос недремлющей Элизы Кассан по телевизору, эра расцвета нового человечества — бесчисленные Прометеи в белых халатах с накрахмаленными воротничками несут свет науки людям, даря надежду тем, кто уже и не ждал чуда. Свет этот, впрочем, чем ярче сияет, тем гуще тени отбрасывает; и когда Адам смотрит в эти тени, то видит в них десятки окровавленных рук, дёргающих за нитки и плетущих судьбу мира. Мир — чёрно-бело-золотой, восхитительно красочный, но при этом невыносимо монохромный: палитра красок жизни теряется за золотым блеском машины прогресса. Её не остановить — Адам прекрасно это понимает и не пытается препятствовать колоссу трансгуманизма. Вот только машина эта однажды пожрала его самого. Она перемолола его, изменила, сделала совсем другим. Адам Дженсен, версия два-точка-ноль. Он устал, потому что никакие технологии не помогут справиться с рухнувшей на плечи ответственностью. События мерцают, как битые пиксели на экране, и Адам чувствует, что ещё немного — и даже могучая хватка искусственных рук его подведёт, что те немногие нити, ведущие его к правде, вот-вот выскользнут из рук. Он не может подобрать слова, чтобы сказать, как сильно вымотан — и благодарит Фариду, которая в словах не нуждается. Малик смеётся громко, бьёт наотмашь и летает высоко — яркая-яркая, как солнце в небесах, которые она покорила; и всё же она понимает ценность тишины. Дженсен не верит ни в одного из богов, но порой ему кажется, что там, над облаками, кто-то вдохнул в Фариду мудрость — иначе как ещё объяснить то, что она, почувствовав что-то, пришла к нему домой, хотя он даже не обмолвился ни единым словом о том, что после Монреаля у него сдали нервы? Фарида останавливается в шаге от него, сидящего на диване, и кладет ему руку на плечо. Молчание нарушает только Элиза Кассан, с обворожительной улыбкой рассказывающая о протестах в Детройте с экрана телевизора; Малик же по-прежнему не роняет ни звука. Адам ненадолго поднимает голову, одним взглядом благодаря её за понимание; ещё мгновение — и он, закрыв глаза, прислоняется виском к её плечу. Фарида не осудит его слабость, не ударит в уязвимое место — одна из немногих, кому он доверяет, наверное, порой даже больше, чем себе. Верный друг, который не только доставит в любой уголок мира на неутомимой железной "птичке", но и подставит плечо в моменты, когда Адам нуждается в этом больше всего. Иногда — как сейчас — вполне буквально. Девочка-летунья с душой широкой, как небосвод. Мир — чёрно-бело-золотой, и Адам давно потерялся в чехарде монохромных оттенков. Но яркий апельсиновый огонёк лётного комбинезона Малик неизменно напоминает о том, что он не потерял способность видеть цвета вовсе.