Фантом из Зазеркалья

      Саймон Гласс слепо уставился в зеркальную гладь, не выпуская из рук давно заряженный глок. Несмотря на то, что с того инцидента прошло уже несколько часов, его ладони продолжали подрагивать — страх оставался на коже липким холодом.       Исследователь лениво убрал со лба закрывавшую обзор прядь светлых волос в попытке изучить своё отражение наконец-то трезвым взглядом. Это далось ему ценой гораздо больших усилий, чем обычно — и, учитывая то, сколь долго он избегал подобных действий, такие трудности были вполне в порядке вещей.       В конце концов, у этого парня взаправду были достаточно веские причины опасаться того образа, что может попасться по ту сторону.       Да, видок у него действительно был не из приличных, после запоя-то. Тут не то что осунулся да белее мела стал — превратился в нежить наяву, на радость всем местным некромантам. Конечно, порой после пробуждения его облик смотрелся гораздо хуже, и, коль в сравнении, то для стороннего наблюдателя в сложившейся во тьме зеркала композиции не было чего-либо непоправимого. Вот только истощённое сердце ещё отчётливо билось, а самого исследователя это не сильно-то и радовало.       Что до привычно-помутневших, как и у всех тех, кому не повезло быть запертым в конкретно этом зеркале этой самой ванной комнаты фантомом, глаз, то радужка их вызывала в болезненном разуме до горечи родные ассоциации — вроде ясного неба в мае-месяце, ныне, правда, омрачённого кладбищенской грозой да потемневшей листвой у палисадника. А уж если припомнить, что вот только сегодня утром Саймон был веселее некуда, жив-здоров, светлейшее солнышко Фонда…       Одна малейшая ошибка, одна-единственная за вечностью лет, но её хватило более чем с лихвой для того чтобы необратимо загубить ни в чём не повинную жизнь.       «Вот уж не думал, что этим всё и закончится…» — вздохнул мужчина; сквозь трещины мутного стекла ему вторил взгляд зазеркального приятеля. Кошмар, ставший явью — демон, что заперт в четырёх стенах, холодная керамплитка усиливает все хоть на секунду промелькнувшие в голове мысли да превращает в эхо любое произнесённое слово. Те начинают резонировать в черепной коробке, тем самым терзая и без того воспалённую оболочку. Неверие застыло на лице каменной маской; чувства, мысли — и тех не осталось. Лишь жгучая боль — вечна, оттого и так невыносима.       И, чёрт, тот исследователь всё ещё искренне надеялся на некое “чудо” — понятие, коего в аномальном мире не сыскать. Думал что, ну вот, ещё немного — и он услышит столь родной, греющий сердце голос, что, как и всегда, примется читать свои бредовые наставления да шептать утешения. Что белый шум затеряется за монологами пропащей души. Что, может, этот самый голос его вскоре разбудит, да всё случившееся окажется простым сновидением, порождением белой горячки.       Ведь может же получиться так, что того прорыва комплекса не происходило вовсе, а парень никому смерти и увечий не причинял, а даже если и причинил, то проклятье легко можно снять — оттого жизни его друга ничто не угрожает. Может же так сложиться, верно?...       «Я ведь и впрямь — убийца, разве нет, Си?» — бессмертный исследователь продолжал донимать зеркального фантома фразами да прозвищами, коих ему наговорила уже всякая последняя собака в этой треклятущей Зоне. Одеревеневшие пальцы лениво перебирали металлическую цепочку — многовековая тяжесть совершённых ошибок висела на шее мёртвым грузом.       Прорабатывалась когда-то в этих местах теория о том, что души, отнятые кроваво-красным рубином адского амулета, всё ещё где-то существуют в этом мире, бродят незримо для людских глаз. Оторваны от своих тел, но не потеряны окончательно. После долгих лет стараний, впрочем, этому ныне-директору Зоны-19 пришлось признать поражение, смириться с тем, что утраченного назад не вернуть, да впредь стараться быть осторожнее — чтобы не отнимать больше необходимого. Не всегда получается, правда, а за эти свои грехи он сможет отплатить лишь когда провалится прямиком в Ад, что, в сложившихся условиях, мягко говоря, невыполнимо, так что…       «Но послушай, родной, это была не более чем обычная случайность, так зачем тебе так себя корить?» — мягкий звук столь светел, что на миг его эхо прорвалось сквозь сгустившийся мрак, оставив за собой рваные края — тёмный ореол вокруг бледного лица. Иллюзия довольно убедительная, даже заметившему её убогому слепку когда-то выдающейся личности стало малость спокойнее.       Вот только своего положения в пространстве он от этого не изменил — лишь продолжил смотреть с неправильной стороны реальности, оставался частью зеркальной изнанки. Это, несомненно, делу мало помогало, одно расстройство только.       «И всё же именно эта обычная случайность тебя и убила.»       На это отражению уже было нечего ответить. Только покивал слегка да тяжко вздохнул, явно разочарованный столь отчаянным положением дел. Эта постановка зашла уже слишком далеко, последствия непоправимы; оттого, эти пустые терзания более не имеют всякого смысла.       Джек Брайт слепо уставился в зеркальную гладь, приставляя к виску давно заряженный глок. Тело и разум словно застыли; вживлённая апатия граничит с умиротворённым ожиданием смерти. Один последний взгляд “на память” в сторону уставших небесно-голубых глаз, что останутся в сердце навек, перед тем как могильная дымка поглотит очередную пустышку, былой сосуд разума — а отсечённая душа наконец обретёт покой.       …Может, одним днём зеркала вновь обернутся изнанкой внутрь, как им и положено, а тот Проклятый на Жизнь наконец окажется на столь желанном, верном слое мироздания и останется там до конца дней своих. Может, он даже будет способен хоть немного этому порадоваться.       Но до тех пор этому циклу суждено продолжаться.