Когда с каждым предрассветным утром становится всё труднее дышать…
На предплечье остаётся ярко-красный след, и я растираю кожу, пытаясь дышать ровно. Заснуть я уже не надеюсь, но хотя бы не будет так хреново. Однако мой мозг, видимо, не намерен давать мне расслабиться (хотя, когда было иначе?), потому что задаёт мне вопрос, на который я уже несколько месяцев бьюсь и не нахожу ответа. Куда мне идти? Последние месяцы я лишь придерживаюсь давно отработанной стратегии, но больше не вижу в ней смысла. Отец учил меня всегда быть быстрее, выше, сильнее всех. Покорять все возможные вершины, чем я и занимался всю свою жизнь — выступ за выступом, утёс за утёсом я лез вверх, поэтому у меня на стене и висит теперь вся эта гадость. Я оставил всех далеко позади, а ощутимо выше меня только мой отец. Но что мне делать здесь, на этой вершине, высоко в горах, где, к тому же, очень мало воздуха — я физически чувствую, как задыхаюсь. У меня перехватывает грудную клетку, и я аккуратно делаю глубокий вдох. Мне плохо здесь, я ненавижу эту вершину и эти горы, но отсюда не свернуть, отсюда не сбежать. Мне кажется, любые попытки что-то изменить приведут к позорному, отвратительному падению, которое не простит не только отец, но и я сам. Любой шаг в сторону — шаг в пропасть, на острые камни. Уже которую ночь я думаю над этим вопросом, но совершенно не вижу выхода.Когда каждый звук — предостережение… О, если бы я мог приковать себя к мечте!
Я кусаю себя за палец так, что чуть его не откусываю — кажется, там появляется кровоподтёк. Нет-нет-нет, пожалуйста, мозг, заткнись, я не хочу об этом думать! Так, хорошо, допустим, я могу назначить Рэна главным зампредом студенческого совета и передать ему большую часть обязанностей… Нет, я не буду думать об этом! Я пытаюсь ухватиться за хоть какую-нибудь важную (да кому я вру, никакая она не важная) мысль, но у меня, конечно же, ничего не получается. Я не хочу признавать, что я уже вижу выход. Что единственный выход, который я нашёл, самый безрассудный и самый отчаянный, кажется мне самым манящим. Я не могу себе этого позволить, я не хочу себе это позволять. Я должен придумать что-то нормальное, достойное меня, что-то не связанное с тем, кто начал весь этот кошмар.Раньше моя жизнь была блаженна, и это её контролировало…
Я ведь раньше не страдал бессонницей. Конечно, у меня часто болела голова, но не от недосыпа, а от большого количества работы, ведь я уверенно карабкался к вершине. Я много и усердно учился, занимался спортом и гитарой, паял, добивался необходимого положения в обществе. И главное, совершенно искренне верил, что это принесёт мне счастье, а весь этот теперь уродующий мою стену мусор — благосклонность отца. Всем сердцем верил. А в один прекрасный момент... Всё понял. Что я не знаю, что такое — счастье, откуда оно берётся и как оно ощущается. А отец… Он никогда не будет мной вполне доволен. Я чувствую, как мой желудок сжимается в комок — я всё ещё с этим не смирился, хотя уже осознал. Даже если я обыграю его, даже если в чём-то превзойду — отец всё равно найдёт что-то, в чём он лучше меня, и так будет всегда. Он же великий Асано Гакухо. Я вдруг чувствую на своих щеках слёзы. Чёрт бы меня побрал, только этого не хватало! Я ненавижу эту слабость, меня переполняет чувство пренебрежения, я бью себя по щекам и мысленно рычу на себя: «перестань рыдать, сопля ты мерзкая!», я не хочу, не хочу быть таким жалким даже в своих глазах. Но слёзы, как нарочно, текут только сильнее, и после пяти минут бесполезного самобичевания я утыкаюсь в подушку, не в силах сдержать рыдания (я чуть не блеванул на этом слове) и чувствуя новый приступ тошноты — от отвращения к себе. Меня колотит, всё тело трясётся, а слёзы всё текут и текут. Не знаю, сколько я так лежу, но через время меня немного отпускает, я пытаюсь переключить внимание и смотрю на часы — половина четвёртого ночи. Я мог бы подумать, что такой образ жизни может помешать надвигающимся экзаменам, но сейчас кажется, что мне плевать. Разумеется, утром я буду ненавидеть себя за такое мнение, но да боже, когда за последние месяцы я не ненавидел себя?Я всего лишь увядающая оболочка, и, словно волк, я вою по ночам…
Мысли об отце всегда действуют на меня плохо. От воспоминаний о прежнем времени мне хочется истерически смеяться, потому что от прежнего меня, похоже, не осталось и следа. Куда мне идти? Где сила, а где слабость? Где добро, а где зло? Что правильно, а что нет? Кто я такой? Мне кажется, моя идея делать всё как раньше начинает проседать, нужны обновления в стратегии, новые цели, новые планы и новые средства, но я абсолютно не представляю, какие. На моей вершине становится всё холоднее, воздуха всё меньше, а я потерял своё снаряжение. Совсем скоро я или задохнусь, или замёрзну насмерть. Раньше мне казалось, что, если я действую только в одиночку, если я один могу всё, то в этом моя сила, но сейчас это мой кошмар. Я на своей вершине совсем один и совершенно, совершенно никому не нужен, даже отцу, хотя ему, наверное, в первую очередь. А раньше я думал, что и мне плевать на других людей, — интересно, как много своих заблуждений я ещё не обнаружил? Как-то я настолько скатился в сопли, что даже задумался о самоубийстве, но уже к утру себя разубедил: умирать надо с честью, а такое самоубийство — слабость, дезертирство из жизни. Я должен выбраться из своей клетки, а потом можно и помирать, если ещё останется такое желание.Но там царит бесконечная тишина. (Куда мне идти? Никому моё сердце не нужно) Я молю: кто-нибудь, укажи мне путь! (Никому моё сердце не нужно)
Вся школа глядит мне в рот, и даже остальные «виртуозы» тянут на уровень разве что вассалов. Я слишком был зациклен на власти, и все теперь меня либо бояться, любо восхищаются, либо уважают, но — не более. Забавно, как сдвинулись теперь мои ценности. Я без чрезмерных усилий могу написать выпускные экзамены на полный балл, поступить в любую престижную старшую школу, выиграть какую-нибудь очередную олимпиаду. Могу. Но зачем? Чего я вообще хочу? Чёрт побери, я уже вообще ничего не знаю. Больше всего мне сейчас хочется оказаться на другом краю света. Где не будет никого, кто меня знает, где не будет всех этих грамот и всех этих титулов, не будет этих обращённых ко мне глаз, ничего, что, как мне когда-то казалось, составляет мифическую основу силы и власти. Где не будет отца и необходимости ему соответствовать. Где я смогу просто смотреть на эту странную Луну и не думать ни о чём, кроме новых разученных аккордов и спаянного своими, не дрожащими, руками радиоприёмника. Забавный факт: от этих мыслей, от этих несбыточных мечт, я немного успокаиваюсь. Может, даже получится заснуть.Ядовитая луна!
Почему-то мне кажется, всё это, вся эта бессонница и прочие прелести, связаны со взрывом Луны, и это смешно, потому что в такие ночи Луна — мой единственный собеседник. Хотя терзаться (господи, что за убогое слово! я ударяю себя по челюсти, чтобы не думать настолько ванильно, и закусываю губу, потому что получается больно) я начал позже, но где-то как раз в начале года я и встретил его. От одной мысли о нём у меня перехватывает дыхание, и мне надо бы наорать на себя за подобную слабость, но… Эти мысли такие сладкие, такие манящие, что я почти им не сопротивляюсь. Уже не сопротивляюсь, хотя всё это и началось-то из-за него. Такого свободного, такого бесстрашного — и при этом едва ли слабее меня! У него нет грамот, наград, он прогуливает уроки и спустя рукава относится к учёбе, но в экзаменах может соревноваться со мной. Он не стоит на вершине, куда взбирался с титаническим трудом и теперь не знает, как оттуда слезть и что делать дальше. Он словно летает на гигантском ястребе, выбирая нужную высоту, видя далеко-далеко вокруг, легко оказываясь то на вершине, то в самом низу, свободный, сильный и совершенно недостижимый. Он и сам похож на ястреба, у него такие же жёлтые хищные глаза и сильные, верные, грациозные движения, он излучает такую же силу и свободу. Которая обжигает меня, которая заставила меня когда-то осознать, где же я нахожусь, — и которая полностью выбивает меня из колеи. Я чувствую, как по моей спине бегут мурашки. Надо бы дать себе по лицу за то, куда движется моя мысль, но руки всё ещё трясутся, а сегодняшняя ночь уже успела меня вымотать, поэтому мне даже не хочется. Мне уже плевать. Мне уже на всё плевать.Я чувствую, моё сердце совсем замерзает. Этот мир — могила. Спасите меня, есть кто-нибудь там, снаружи? Забери меня, ядовитая луна!
Нельзя думать о том, что у него очень красивое лицо, очерченные скулы и всегда спокойные глаза, уверенно поднятый нос и тонкая линия губ. Нельзя думать о том, что ему очень идёт его небрежно надетая, слегка мятая и не полностью застёгнутая рубашка, придающая ему вид «типичного горячего хулигана», по которому должны сохнуть все девчонки. Наверное, так и есть, хотя не то чтобы я в девчонках прямо разбираюсь, мне было как-то наплевать, но очень похоже. Нельзя думать о том, что его сила и свобода физически чувствуются на расстоянии нескольких метров. Нельзя об этом думать, но я не могу (или не хочу?) останавливаться, эти мысли опаснее любого наркотика, но я уже почти смирился. Поэтому я просто лежу и, как двенадцатилетняя девочка, предаюсь этим совершенно идиотским мечтам, за которые надо бы отбить себе почки.Я ждал всю свою жизнь, я готов к этому! Спасите меня, есть кто-нибудь там, снаружи? Забери меня, ядовитая луна!
Молнией бьёт в мозгу осознание, что же происходит в моей голове, и я, залепив себе крепкую пощёчину, вскакиваю и бегу в ванную — умыться. Нельзя настолько опускаться, настолько раскисать, я итак противен себе до невозможности, а в такие моменты мне и этого кажется недостаточным. Я не знаю, как взять себя в руки, я не знаю, куда двигаться, а ещё мне до икоты страшно от мысли, что этот человек может быть сильнее меня, потому что это перечёркивает всё, что я делал раньше. Карма Акабанэ. От одного его имени у меня мурашки по коже. В последний раз его фамилия стояла слишком близко к моей в результатах экзаменов, а моя стратегия итак давала сбои, так теперь я в неё ещё и не верю. Мне страшно. Страшно проиграть. Карма, я бесконечно завидую твоему расслабленному лицу и опущенным скулам, твоему умиротворённому выражению. Тебе не нужно лезть вон из кожи, выдерживая планку, ты всегда спокоен перед лицом опасности, ты знаешь, что за свою неудачу отвечать будешь только перед собой. А мне придётся отчитываться перед толпой глядящих мне в рот подхалимов, учителями и отцом. При мыслях об отце я щедро плещу себе в лицо холодной водой и возвращаюсь в комнату. У отца бывает очень страшный взгляд, мне кажется, некоторым людям он снится в кошмарах. Я-то уже давно научился его не бояться, ведь я знаком с этим взглядом с раннего детства, я даже могу его стойко выдерживать и оставаться относительно спокойным. Но ещё до знакомства с Кармой я не мог уснуть ночью после «серьёзных разговоров».Жизнь — догорающая свеча перед лицом бури…
Я возвращаюсь в комнату и зарываюсь под одеяло. Карма, я хочу быть таким же свободным, как и ты. Я лежу в комнате с настежь открытым окном, но мне всё равно кажется, что не хватает воздуха. Я не умею летать, и у меня нет ястреба, я могу лишь карабкаться по скалам, в любой момент рискуя сорваться. Я заперт на этой вершине в абсолютном одиночестве, не имея возможности слезть и не представляя, куда двигаться. Чёрт, опять я разнюнился... Карма, а я мог бы летать вместе с тобой. Я ведь тоже ещё чего-то стою, мы вместе можем подняться очень высоко, ужасно высоко, выше всех, даже выше моего отца. Клянусь, я никогда тебя не предам, я буду твоим верным соратником и надёжным другом. Карма, прошу, подари мне ощущение полёта, ощущение свободы, помоги мне понять, что находится за пределами моей горы.После каждой неудачи ты чувствуешь себя задушенным, Потому что каждый день мы сражаемся на войне (посмотри на меня теперь).
Кто вообще придумал, что жизнь — это война? Почему нельзя спокойно ею наслаждаться? Я каждый день вижу улыбающихся людей, которые гуляют парочками, компаниями, смеются, разговаривают о каких-то глупостях, едят сладкую вату и вместе фотографируются. Которые выглядят счастливыми. А я даже не улыбался, наверное, последние лет пять. Я не знал, чему радоваться, не понимал, как вообще можно радоваться хоть чему-то, когда впереди столько дел, когда до вершины ещё очень далеко. Карма, я уверен, ты знаешь. Ты широко улыбаешься, скаля свои клыки, когда идёшь со своими одноклассниками или когда разговариваешь со своим учителем. Твоя улыбка прекраснее всего на свете. Я хочу так же, хочу уметь улыбаться какой-то бесполезной ерунде, забавным мелочам, улыбаться, не думая о делах. Научи меня, Карма, ты же можешь? Ты садист, я знаю, но у тебя есть друзья, а значит, ты такой не со всеми. Я знаю, я верю: с кем-то ты добрый, верный, надёжный. И я хочу быть одним из таких людей.Я всего лишь колышущаяся тень, (тянущая меня вниз), танцующая на стене, (никого не волнует), старающаяся принять форму (вокруг никого).
Часы показывают пять утра. Я опять утопаю в отвращении к себе, бессмысленных размышлениях о собственном ничтожестве и тайном восхищении Кармой Акабанэ. Я настолько жалок, что уже даже не злюсь на себя за эти сопли, хоть и понимаю, что это означает: мой внутренний стержень стирается, стирается всё сильнее, от него уже почти ничего не остаётся. Я не знаю, кто я, что я и зачем я существую, я совсем ни во что не верю. Я хочу быть сильным и влиятельным, как и всегда хотел, но я не знаю, что значит «сильный и влиятельный». В такие моменты я чувствую себя пустым местом, тенью на стене, ничтожеством, призраком, который вселился в какую-то оболочку и не может выбраться. Эта оболочка, то, что видят мои одноклассники, мои учителя и мой отец — это не я. Это уже не я. Это лишь старательно сделанный красивый образ, в котором больше нет начинки. А где я — я не знаю, а если я не знаю, значит, меня и вовсе не существует. Я уже давно не чувствую себя живым, возможно, поэтому меня так отчаянно тянет к Карме — он, с его силой и свободой, словно воплощение жизненной энергии. Да ладно, зачем врать: меня просто тянет к Карме, тянет до дрожи в коленках и перехватанного горла, тянет до бешено стучащего сердца и сбившегося дыхания. Ужасно тянет. Может, с ним я пойму, кто я?Раньше я мог найти выход, но там царит бесконечная тишина. (Куда мне идти? Никому моё сердце не нужно) Я молю: кто-нибудь, укажи мне путь! (Никому моё сердце не нужно).
Карма. Я больше не знаю, как соревноваться с тобой, потому что я больше не верю в свои методы. Я даже уже не хочу, потому что хочу быть на твоей стороне. Рядом с тобой, вместе с тобой, близко к тебе. Вместе нас никто не сможет одолеть, мне даже страшно представить, какую силу мы вдвоём можем составлять. Я могу быть таким же сильным, как ты, но я хочу стать ещё таким же свободным, хочу понять, что я такое. Я знаю, ты сможешь помочь мне. Ты знаешь, куда ты идёшь, знаешь, как добиться, чего хочешь, знаешь, в какой момент нужно приложить усилия. А я нет. Пока нет, но хочу узнать. На твоём ястребе хватит места для двоих, я уверен, мы можем летать вместе. Я очень этого хочу... Ты идеальный, Карма. Идеальный.Ядовитая луна!
Я не знаю, хватит ли мне завтра остатков тональника. Руки мелко дрожат, как и всегда, когда я думаю о Карме дольше двух минут. Не знаю, как я буду завтра сидеть на уроках, но только ради возможности увидеть его я готов тащиться в этот рассадник лицемерия. Мне нужно, физически нужно постоянно видеть Карму, это похоже на наркозависимость, меня даже ломает по выходным. Мне достаточно одного взгляда, от которого всё внутри обжигает, сбивается, и я уже не я. Но я хочу быть ещё ближе, гораздо ближе, так близко, как не подбирался ещё никто. Я должен бы ненавидеть его за то, что он, по сути, сломал мне жизнь, вытеснил почти всё, что было в ней святого, и сам стал центром моего мировоззрения. Но я не могу. Карма, ты огромная часть моей жизни. Я хочу быть с тобой, быть рядом, хочу иметь возможность говорить, слушать, ругаться, конкурировать, а главное — радоваться. Я уверен, ты научишь меня радоваться. Научишь быть сильным без всех этих грамот, которые мы вместе с тобой сожжём. Я не знаю, зачем я тебе. Знаю только, что теперь я без тебя — никто.