Белая ночь

Бинхэ правда старался держать себя в руках. Он специально выходил из дома на час раньше, чтобы успеть первым занять парту напротив учительского стола. Он каждый раз с особым рвением отвоевывал место справа, прогоняя назойливого Цингэ, которому видно здесь медом намазано было. Он как прилежный студент всю пару сидел в благопристойной позе, неотрывно следуя взглядом за Учителем, и терпеливо тянул вечно игнорируемую руку. Он так старался занять свободный столик в кафетерии, чтобы Учителю не пришлось, грустно вздыхая, обедать в каморке, примыкающей к кабинету, куда изредка на чай заглядывала Ци Цинци. Бинхэ правда пытался использовать честные методы завоевания настолько же прекрасного, насколько и холодного Учителя, но ни один из них не возымел результата. Учитель бегал от него, как от огня, усердно прикрываясь дешёвыми бумажными веерами, на последнем издыхании разгоняющими летний зной вместо уже третий месяц обещанных кондиционеров. Бинхэ все больше чувствовал себя этим самым веером; единственное — тому не позволено было коснуться губ Учителя. Вывод напрашивался один — настало время крайних мер. Он не знал, каким чудом упросил Директора Юэ показать ему заветный журнал, но не иначе как потратил на это всю свою запасенную на жизнь удачу. Впрочем, Бинхэ не жалел — по его скромному мнению, адрес Учителя стоил намного дороже обещания покрасить облезлую стену университета рядом с неофициальной курилкой. Ещё полдня в обмен на гитару он драил захудалую комантушку Ша Хуалин, в которой, кажется, ночь проводили все уважающие себя бомжи города. Бинхэ жутко устал, весь провонял потом и дешёвыми сигаретами с мятным фильтром, но ради внимания Учителя готов был и потерпеть. Ещё час он тщательно пытался отмыться и даже на всякий случай побрился (хотя и не был уверен, что Учителю вообще хоть когда-нибудь станет интересна его необычная стрижка). Он очень хотел нарядиться в костюм, специально подготовленный к предстоящему выпускному, но от волнения случайно оторвал пару пуговиц на рукаве; пришлось стащить кожанку и джинсы у Мобэя. И даже если у него спросят, он ни за что не признается, что нагло украл с тумбочки Цинхуа пару резиночек и черные тени. В общем и целом, херову тучу времени проторчав в одном вагоне метро с очень возмущенными его внешним видом бабками, он затемно оказался под окном Учителя. Бинхэ сразу узнал его из мириад светящихся огоньков: на подоконнике, укрытые светлым тюлем, стояли наполовину засохшие фикусы, которые три года назад он, влюбленный без памяти, вручил Учителю. Бинхэ дрожащими руками вынул гитару. На самом деле, он и играть-то толком не умел; так, пару раз видел, как Ша Хуалин бренчит в уголке своей каморки, тихо напевая лежащей рядом Минъянь. Он перехватил гитару, стараясь вспомнить, как знакомая пыталась научить его одновременно зажимать аккорды и петь, но пальцы все время соскальзывали с жёстких струн, а строчки путались в голове. Кажется, там было что-то про ветер и птицу — Бинхэ не помнил, а потому, ещё раз резко выдохнув и пару раз обтерев мокрые ладони о джинсы, решил начать сразу с припева. Первые аккорды дались ему с трудом — мелодия выходила дерганной и нескладной. Он попробовал запеть, ожидая, что будет лучше, но голос срывался от волнения и был до того неуверенным и робким, что Бинхэ стало самого себя жалко. Тогда он набрал полную грудь воздуха и начал кричать слова, неловко заминаясь на паузах и совершенно забывая переставлять пальцы по грифу. Вполне закономерно получилась лишь мешанина непонятных звуков, больше напоминавшая пьяные песни Шан Цинхуа под забором, куда его периодически выкидывал Мобэй — для профилактики, так сказать. Из окна соседнего дома высунулся сосед и проорал, что будет ебать Бинхэ глубоко и во всех позах, если тот сейчас же не заткнется. «Если бы только это был Учитель», — подумал разочарованный Бинхэ и отложил гитару в сторону, решив, что в следующий раз не будет игнорировать пытающуюся учить его игре Хуалин. Вечер уже сменился ночью, и дневная духота окончательно развеялась, на землю осел тяжёлый холодный запах озона. «К дождю», — подумал Бинхэ, чувствуя, что начинает замерзать в тонкой кожанке, бережно расписываемой Цинхуа явно не для того, чтобы одинокие псины ночевали в ней под окнами своих неприступных учителей. Держащиеся на одной только силе воли и питающиеся святым цветочным духом последние пару месяцев фикусы с пятого этажа только смешливо шелохнулись, наблюдая за Бинхэ с высоты, чинно ожидая то ли дальнейшего представления, то ли живительного дождя. Бинхэ лишь вздохнул и решил, что раз с игрой на гитаре и романтической серенадой не вышло, он зайдет с другой стороны. Игнорируя уведомления о критическом уровне заряда, он по памяти вбил в поисковик строчки единственной знакомой ему стараниями Хуалин любовной песни и, выкрутив звук на полную, принялся что есть силы рвать глотку. Бинхэ совершенно точно не попадал в слова и ноты, не разбирал, о какой такой белой ночи поет, не слышал криков повылазивших из окон соседей и не чувствовал накрапывающего дождя. Он смотрел на будто оставшееся единственным в целом мире окно с засохшими фикусами и чувствовал, как сердце больно удаляется о ребра. Горло уже начинало болеть от криков, дождь полил в полную силу, разогнав обратно по домам недовольных жильцов, а Бинхэ все стоял под окном и пел. В этот самый момент он явственно ощутил, что света маленького оконца хватит на фикусы, на тюль, на старые пожелтевшие обои, но никогда не достанется ему. До этого света не добраться никакими дорогами и не докричаться никакими словами. Но Бинхэ попробует, честно попытается, даже зная, что в конце ничего не ждёт. От особенно сильного вздоха защипало лёгкие, и Бинхэ, прикрыв глаза, собрался закричать с новой силой, явственно представляя, как отодвинется тюль, распахнётся окно, а измученные фикусы потянутся к живительной влаге, как наружу выглянет недовольный учитель и скажет ему наконец заткнуться, как… Телефон, печально пиликнув, отключился, стихла музыка, и Бинхэ поперхнулся набранным воздухом, а когда откашлялся, понял, что последнее светлое окно на пятом этаже погасло. Простояв под ливнем ещё минут пять в надежде, что свет зажжётся вновь, он тихо рассмеялся над собственной безнадежной глупостью и, захватив жалобно застонавшую гитару, поплелся назад, думая, что, кажется, придется отвалить половину зарплаты Мобэю за испорченную куртку. Двор вновь погрузился в тишину, и позатыкавшие уши соседи облегчённо вздохнули. Этот сумасшедший все же ушел. А на пятом этаже, закрыв алеющее лицо руками и прижимая к себе бедный, повидавший виды фикус, сидел на полу один до ужаса смущённый учитель, отчаянно пытающийся не думать, что, прежде чем какой-то умалишённый начал орать под окном, он, кажется, пытался по СМС позвать одного своего студента на свидание.