Ещё один человек умер.

— Ещё один человек умер. — Я взглянул на настенные часы перед собой, что, к счастью, не издавали звуков тиканья, иначе я бы совсем свихнулся. Без эмоций, как на автомате, я проговорил эту фразу себе под нос в операционной, стягивая с лица маску, а с рук — перчатки. — Приберитесь тут, я выйду к его родственникам. — Да, мистер Браун, — словно разочарованные самими собой, вздохнули ассистенты, помогающие в проведении операции. Ещё несколько секунд я слышал звук бренчания инструментов о железный поднос, прежде чем дверь за мной закрылась, и я вышел в коридор. Шагая по полутемному, пустому помещению, и направляясь в комнату ожидания, где находились родители того паренька, который только что покинул нас, я, почему-то, не ощущал ничего. У меня не было чувства вины, которое мне сейчас обязательно навяжут за то, что я «убил их сына», я не чувствовал грусти, боли, я ощущал лишь усталость. — Прошу прощения, — я отворил дверь, ведущую в зал ожидания. Мужчина и женщина средних лет, подскочив с дивана, не отрывая глаз смотрели на меня, время от времени лишь моргая, чтобы не утратить связь с реальностью, пока я подходил к ним. — Время смерти шестнадцать часов сорок восемь минут. Может быть, стоило сказать им об этом в более мягкой форме, но мне было не до этого. Люди умирают, это происходит в порядке вещей, и меньше всего сейчас я хочу заботиться о том, как бы приукрасить известие для родителей о том, что их сын погиб на операционном столе из-за порока сердца. — Что? — словно не веря своим ушам, тихо вопросил мужчина, но затем, в очередной раз моргнув, вновь взглянул на меня и продолжил уже более громко. — Да как вы смеете! — Гордон, — умоляла женщина, по щекам которой уже текли слезы, отчаянно хватаясь за рукава свитера своего супруга. Она смотрела и на меня тоже, и в эти моменты в её глазах теплилась непонятная надежда. Может, она хотела услышать, что это шутка, а их сын жив? Было бы здорово, если бы так и было. Но хирургия не любит шуток, а я, к тому же, хреновый шутник. — Ты убил моего сына?! — всё не унимался мужчина, отдергивая руку от жены, и впиваясь ей в мой медицинский халат, заставив пошатнуться. — Нет, — Я со скрытым отвращением оторвал руку мужчины от своего халата и поправил его, откашлявшись. Я не хотел вдаваться в подробности того, как погиб подросток прямо у меня на глазах, даже если этого просили его родители. Не сегодня. — Его сердце не выдержало, мне жаль. — Как тебе может быть жаль?! Ты-подонок! Им повезло, что я достаточно натерпелся за всю свою карьеру хирурга, и эти слова ни капельки не задевают меня. Уже ничто не может меня задеть. — Прошу, вам нужно пройти со мной для документации… — несмело обратилась к семейной паре девушка, что уже несколько секунд стояла около меня. — Вы действительно плохой, черствый человек, — огорченно выпалила женщина, обращаясь ко мне, и уводя своего разозлившегося мужа, по лицу которого так же стекали слезы. — Все в порядке, мистер Браун? — поинтересовалась коллега, что занималась делами с документами, и на которую скинули документы этого мальчишки. — Да, Мара, иди занимайся делами, — я развернулся и пошел прочь из комнаты ожидания в тот коридор, из которого пришел. Я плохой человек. Какой бред. Я околачиваюсь в этой чертовой больнице целыми сутками и спасаю жизни. Было бы не так обидно, если бы я делал все спустя рукава, но я вкладываю в каждую операцию всего себя, и вы, чертовы идиоты, смеете говорить, что я убиваю людей, лишь потому, что я не выхожу в слезах, снося все вокруг от горя. Я ненавижу понятия «хороший» или «плохой» человек. Дело в том, что они означают лишь удобного или неудобного человека для тебя. Ведь, для кого-то я хороший, в то время, как для другого — полная противоположность, так вот это и значит, что для первого я удобен, а для второго — нет. Черт бы побрал эту медицину, черт бы побрал этих людей, черт бы побрал тебя, смерть. Когда я мечтал стать врачом, я считал, что это очень благородная профессия, что люди должны уважать врачей, а в особенности хирургов. Я хотел заниматься тем, что будет приносить пользу для общества, но что я получаю взамен? Каждый упрекает меня в моей некомпетентности, если видят неутешительные результаты. Плохие. Неудобные. Я прижался к слегка шершавой поверхности стены спиной, устало закрыв глаза, и безнадежно скатившись по ней на пол. Я не знаю, сколько я просидел в этом холодном, пустом коридоре, что в данный момент был коридором, соединяющим смерть и жизнь. В его конце все еще, вероятно, находилось тело того мальчишки, а стены помещения были пропитаны запахом смерти, пока на другом его конце кипела жизнь. Мой рабочий день закончился в двенадцать часов ночи. Я провел еще две операции, которые прошли более успешно. Обессиленно шаркая по сухому, серому асфальту, я направился к своему дому, держа в руках пиджак и кожаный черный портфель с рабочим материалом. Зайдя в свою однокомнатную квартиру, я включил свет и мой взгляд заскользил по стенам бежевого цвета, разбросанным у стола бумагам, переполненной пепельнице и измятым простыням на кожаном диване, на котором я засыпаю при просмотре телевизора. Не сказать, что я зарабатываю ущербно мало, чтобы позволить себе что-то получше этой лачуги, мне просто не хочется переезжать отсюда. Зайдя в спальню и откинув портфель с пиджаком на двуспальную кровать, я остановился у небольшого комода с вещами, на поверхности которого стояла лишь одна рамка с фотографией. С фотографией моего сына, который погиб на том же операционном столе, так же на моих глазах, и так же от порока сердца. — Папа, смотри, что я сделал сегодня в школе! — радостный голос семилетнего мальчика становился громче с каждой секундой вместе с топотом маленьких ножек, направляющихся из кухни в прихожую. Прости меня, сынок. Прости меня, я… — Пап, смотри, — к уставшему на вид мужчине подошел мальчишка двенадцати лет с гитарой в руках. — Я научился играть твою любимую песню. Хочешь послушать? Я бы все отдал, чтобы еще раз увидеть тебя. — Папа, блин, ну не издевайся! Я знаю, как обращаться с девочками! Папа, прекрати! — недовольно, но с улыбкой на лице, возмущался семнадцатилетний парень, пока его руки были заняты игрой на телефоне. Пожалуйста, прости меня. Я хочу лишь знать, что ты прощаешь меня. — Папа, я тебе доверяю и не боюсь, — обратился к своему отцу восемнадцатилетний юноша, положив руку на его плечо. — Операция пройдет успешно, а потом я буду готовиться к концерту нашей группы, ты обещал мне прийти! — И я сдержу обещание, да, да, я все помню, — заулыбался мужчина, глядя вслед своему сыну, что направился в спальню. Я сдержал обещание В тот день твои друзья все же решили провести концерт, несмотря на известие о твоей смерти. Они знали, что ты был бы против отмены концерта, которого вы так сильно ждали. Они хотели посвzтить этот концерт тебе. Куда ты идешь? За тобой не успеть Ты движешься слишком быстро, оставляя меня позади Как только я услышал слова, я понял, что это за песня. Дай мне час, это все что нужно Сейчас или никогда, время на исходе Это песня, с которой начался твой путь профессионального музыканта. Слишком быстро, я теряю надежду в попытках успеть. Раньше мы вместе шли по этой извилистой дороге, Теперь ты так далеко впереди, что кажется невозможным догнать. За пару дней до того, как твое сердце перестало биться, ты сыграл и спел её для меня. Я перестал слышать слова, когда увидел выражения лиц твоих друзей, стоящих на сцене, и отчаянно играющих на музыкальных инструментах. Они захлебывались слезами, но продолжали петь. Не так чисто, как в самом начале: в каких-то местах срываясь на крик, а в каких-то и вовсе почти шепотом. Но каждый присутствующий понимал, в чем дело. Понимал настолько, что и по их щекам непроизвольно текли слезы. Сейчас я иду по своему пути один, мне так холодно. Я боюсь быть выброшенным на мель самим собой. Все мои глупые мечты разбиты. Твои друзья плакали так, что один из гитаристов опустился на колени, но не перестал играть. Люди вокруг меня плакали навзрыд, зарывались лицами в плечи своих друзей, в надежде получить сочувствие и поддержку. Но я не плакал. Мне так хотелось разрыдаться. Мне, взрослому мужику. Я не мог. Не тогда, когда стою перед сценой, на которой мечтал выступить мой сын, и который, вероятно, смотрит на меня сверху. Я продолжаю вытирать слезы с моего лица. Я повторяю снова и снова «вперед, ты справишься с этим». Все смотрят, я должен показать им всего себя. Люди перед сценой подпевали. Они буквально кричали текст песни, вытирая слезы то руками, то платками. Я боюсь быть выброшенным на мель самим собой Все мои глупые мечты разбиты Всё, чего я желал- недостижимо Неужели я единственный, кто останется здесь забытым? Нет, сынок, ты не останешься забытым. Прошел ровно год с того дня, и я решил снова прийти на это место. Оно было давно заброшено, сцену под открытым небом давно убрали с лица земли, а пустой территории всё ещё не нашли применение. Оно находилось недалеко от пляжа. Пляжа, на который мы ходили вместе с сыном каждые выходные. Он любил воду, а я любил проводить с ним время. Когда он подрос, ему нравилось фотографировать здесь закаты и рассветы. Он верил в ту историю, в которой говорится о том, что погибшие великие художники, что сейчас на небесах, рисуют на них, и таким образом мы получаем красивые закаты или рассветы. Но, сейчас я думаю лишь о том, что причина каждодневных замечательных закатов, на которые я постоянно обращаю внимание на протяжении года — это мой сын. Я стоял у небольшого ограждения, опираясь на него руками, и глядел на пляж, что был внизу, на котором, к моему удивлению, не было людей. Спустившись с тротуара по лестнице вниз, я ступил на теплый песок и направился к воде, что омывала своими небольшими волнами гальку. Я не мог оторвать глаз от только собирающегося уходить за горизонт солнца. Я не знал, что творилось с моей жизнью. Я не знал, что мне делать. Я не знал ничего. Кроме того, что за звук раздался в этот момент прямо за моей спиной. Выстрел. Вы знали, что самой частой и простой мишенью для выстрела является корпус? Выстрел в эту часть тела может быть смертоносным, но осуществить его гораздо проще, чем в любое другое место на теле человека. Ещё один выстрел. Первая волна боли, сменяющаяся болевым шоком, ещё не успела пройти, как очередная, резкая, обжигающая вспышка боли вновь появилась в спине, в нижней её части. Стоять на ногах было уже сложно. Мне казалось, что прошла вечность, но на самом деле, прошло не более десяти секунд. Я развернулся на ватных ногах и увидел перед собой размытое темное пятно на фоне светлого песка и серой лестницы. Весь корпус, каждая задетая мышца сжималась и ерзала вокруг пуль, что въелись в мое тело. Все внутри жгло, словно я получил внутренний ожог четвертой степени. Голова кружилась, а сам я шатался, еле стоя на месте. Я стал соскальзывать на пол, в конечном итоге упав на колени, и шаря руками по своей белой футболке, что стала ярко красной от смешения ткани с кровью. В руках стрелка был не крупнокалиберный снаряд, иначе моя боль была бы невыносима и я, вероятно, сразу отключился. Я не мог вести с ним диалог, как это делают в боевиках или книжных романах. Время шло адски медленно, хотя для него и минуты не прошло. Я понимал, что шанса выжить у меня нет. Я чувствовал, какие органы задевают пули, как струи крови стекают по моему телу на белоснежный песок, как мир вокруг переворачивается. Я не выживу. Он подходит ко мне с вытянутой в руке пушкой. Третий выстрел. Сердце. Как точно он попал. Последнее, что я видел — его озлобленные глаза и что-то светлое. Вероятно, это был песок, на который я рухнул всем телом. Последнее, что я слышал: «Чертов докторишка. Это за моего сына». Все сразу стало понятно. Понятно, что он отомстил мне. Понятно, в будущем он получит по заслугам. Понятно, что больше ничего для меня не имеет значения. Я надеялся, что все люди после смерти отправляются или в Ад, или в Рай. Я не был плохим человеком, и потому, надеялся, что в таком случае, попаду в Рай, куда определенно попал и мой сын. Только поэтому я не издал ни звука. Только поэтому я был благодарен этому мужчине. Только поэтому напоследок, совсем незаметно, дрогнули лишь уголки моих губ по направлению вверх. Ещё один человек умер.