Время назад

— Такие вещи не делаются спонтанно, Рекс, у меня с собой ничего нет, — выдыхает Ральф, из последних сил стараясь сохранять самообладание, осторожно отдирая от своего ремня чужие цепкие пальцы. — И, разумеется, не здесь. Они валяются на черных матах, собирая черными рубашками серые следы грязных кед, приглушенные звуки их возни расползаются по гулкому сумраку пустого спортзала. Они оба любят это небезопасное место, хотя сюда в любой момент могут зайти такие же ценители весеннего уединения, которых с каждым днем становится все больше. Именно здесь несколько недель назад Ральф впервые попробовал на вкус сладковатое «птичье молоко» и узнал, когда Стервятник кончает, то едва слышно жалобно поскуливает сквозь плотно сжатые губы. Но ему мало. Ему всегда мало. — Давай на слюну, — Стервятник сипит в шею, как насос. Три месяца назад он с трудом выговаривал «обними меня», а теперь легко произносит такие слова. Три месяца назад они обитали на другой планете, с какими-то уже позабытыми правилами и законами. Где Ральф это Ральф. Волк-одиночка, без пяти минут разменявший пятый десяток хмурый воспитатель с мутными принципами и темным прошлым. Где Стервятник это Стервятник. Вчерашний подросток, обдолбанная и неуравновешенная Птица, с тоскливыми, жестокими глазами, со сквозняком в душе, злящей болью в ноге и отсутствующим будущим. Двенадцать недель назад они совершили свой первый полет в космос и не вернулись. А здесь, на земле, в Доме, остался другой Ральф, для которого время потекло вспять, и другой Стервятник — повзрослевший и жадный до жизни. Большая Птица умеет охотиться на Черного Ральфа. Сегодня он буквально «затащил» его сюда, они не договаривались о встрече. Чем ближе выпуск, тем гуще безумие в воздухе, тем жарче их случайные и неслучайные встречи, тем меньше остается в Доме не помеченных их близостью мест. Но Дом благосклонен к ним. Их еще ни разу нигде не застукали. — Нет, — Ральф непреклонен. Имеется у него в загашнике такой опыт, фокус со слюной он повторять не намерен — ни с собой, ни тем более со Стервятником. — Не годится. Потерпи недельку, я все приготовлю, и мы сделаем все, как надо. Чтобы немного успокоить неуемную Птицу, он вцеловывается в острый подбородок, в кривые губы, горбинку на носу, мнет тощую грудь под рубашкой. И в очередной раз поражается мнимой хрупкости и неожиданной силе Стервятника, стискивающего покрасневшую шею и уши Ральфа. Однажды он так вцепился в него своими когтями, что Ральф всерьез думал, что Стервятник оторвет ему голову нахрен. Вместе с ушами. Всякий раз свихнувшийся от страсти Ральф зацеловывает свою сумасшедшую Птицу до полуобморока, заставляя его забыться и забыть на несколько минут себя и свою боль, и всякий раз удивляется, откуда у него самого берутся силы сдерживаться и отказывать. Не переходить черту. Сомневаться, как бы Стервятник ни уговаривал его. Как будто эта черта что-то поменяет в их недопустимой близости. Как будто за этой чертой кроется что-то страшное. Ральф-то знает, что ничего особенного там нет. Новый опыт. Новое удовольствие. Немножко боли. Привычка. Но порой Ральф опасается, если Стервятник получит желаемое, то однажды выжрет его до смерти. И все-таки сдаётся.

***

Ральф протягивает ему белоснежное полотенце. С напускной отстраненностью терпеливо объясняет, что к чему, дает понять, что не хочет никаких «сюрпризов» в процессе. Чего он добивается своим хирургическим спокойствием? Все еще надеется отпугнуть Стервятника? Или хочет сам успокоиться? Он намеренно отстранен, играет в неприступность. Хотя какая к буям неприступность после всего, что у них было? Ральф ведет Птицу в ванную, открывает шкафчик — показывает, где гель для бритья, где бритва, крем, клизма. Небезосновательно подозревает, что Стервятник давным-давно обследовал содержимое всех его полок и шкафов. Наконец, с удивлением ловит смущение и неуверенность Большой Птицы. Он и забыл, что Стервятник способен на такое. — Что-то не так, Рекс? — Это обязательно делать? — Если не хочешь, чтобы я увидел остатки твоего завтрака, стоит немного потрудиться. Стервятник нехорошо сглотнул. Ему неприятно. Или страшно? Может, передумает? Жалкая мыслишка в мозгу Ральфа немного охлаждает. Стервятник съеживается, едва заметно морщится, но ничего не говорит, молча расстегивает пуговицы на рубашке, не глядит на Ральфа. В его движениях, взгляде появляется слишком много чуждой и пугающей покорности. Теперь не по себе становится Ральфу, словно Стервятник собирается принести себя в жертву его похоти. — Эй, если ты передумал, мы можем это сделать в другой раз. Мы вообще можем обойтись без этого. Только скажи. С негромким вкрадчивым щелчком перед носом Ральфа закрывается дверь в ванную. Выдохнув, он идет в спальню, расправляет постель, достает из тумбочки все необходимое — смазку, презервативы, салфетки — опускается на занывшую под его тяжестью кровать. Раздевается. Медлит. Ральфу вдруг становится неуютно и даже страшно. От простых, обыденных и в общем-то необходимых приготовлений отчего-то повеяло Могильником. Он не хочет Стервятника? Да он хочет его до ломоты в локтях, хочет каждый день, с тех пор, как тринадцать недель назад они вскрыли свои чувства. Боится сделать ему больно? Наверное. Он никого никогда не лишал девственности. Прихотливый прибой его бестолковой жизни всегда приносил к нему людей старше, опытнее, умнее, рядом с которыми он оставался вечно молодым оторвой, а, может, сам предпочитал прибиваться к таким, избегая тех, кто «на ладони», опасаясь их неопытности и ранимости. Воспитанники не в счет. Он с ними не вступает в отношения. Когда-то не вступал. Когда-то давно, в прежней жизни, он не собирался трахаться с восемнадцатилетним мальчиком. Стервятник выходит из душа неприкрытый, бесстыжий и беззащитный — не потрудился даже полотенцем обернуться. Впервые Ральф видит Стервятника полностью раздетым — море и Летний дом остались в прежней жизни, а за три месяца их страстных игр они ни разу не раздевались друг перед другом, — Ральф впервые видит длинные нескладные руки без фенечек и браслетов, ноги, одна короче другой, торчащие ребра — суповой набор, а не Большая Грозная Птица. Перья топорщатся, глаза навыкате. Боже, какой он некрасивый! С хромой ногой, перевязанной черным бандажом, и кривым носом почти урод. Голое тело и тонкие светлые пряди длинных волос белеют в полутемном дверном проеме. Почти светятся. Глаз не оторвать. Как невеста, неуместно и растерянно думает Ральф. У него никогда в жизни не было невесты. И первой брачной ночи тоже не было. Ральф хочет подняться навстречу и не может. Все его тело наливается сумеречной тяжестью. — Иди сюда, — выговаривает Ральф, как будто раздетый Стервятник сейчас развернется и поковыляет прочь. Все страхи и сомнения вымывает в секунду. Они сцепляются руками — Птица напряженный и острый, у Ральфа головокружительное чувство, что время отмотало назад и вернуло их к самому началу, к смущенным и неловким дням узнавания друг друга. Голые пальцы без колец несильно царапают шею, влажный язык щекочет за ухом. После душа от Стервятника пахнет лесной сыростью и тонкой табачной отдушкой. Волосы — мягкие и влажные — липнут и небольно хлещут по лицу, как трава после дождя. Ему холодно. Ральф укутывает его в одеяло и забирается к нему, в горле застревает воздух, голова наполняется гулким шумом, как при взлете самолета, и мучительно давит в висках. Он гладит, гладит, гладит маленькую задницу, такую худую и узкую, что каждая половинка помещается в его ладони. Словно тело Стервятника специально создано для рук Ральфа. Так не бывает, не бывает, не бывает. Что, черт возьми, вообще происходит в мире? — Давай помассирую тебе… — шепчет Ральф, чувствуя, как от той умильной пошлятины, что он бормочет на ухо Стервятнику, тот еще больше распаляется, подставляя губам Ральфа тонкую шею с выпирающим кадыком, подставляя пальцам Ральфа все сокровенное, самое запретное. Комната наполняется запахом смородины. Никому и никогда не позволялось прикасаться к Птице там, где сейчас хозяйничает Ральф. Трогает, растягивает, мнет, целует, постепенно проникая скользкими от ароматной смазки пальцами в теплую девственную тесноту. С ума сойти можно. Только Ральф уже давно безумен. — Какой же ты… — не выдерживает восхищенный Ральф, не находя слов. Он предвкушает погружение, у него уже давно стоит, но он терпелив, понимая, что торопиться не следует. А вот Стервятнику не терпится — он ерзает, торопит, требовательно гладит Ральфа по спине, выгибаясь, целует смуглую грудь, трется, постанывает и кряхтит, принимая его настойчивые ласки. Невыносимо долго. Стервятник пристально и напряженно смотрит, как Ральф натягивает презерватив, выдавливает смазку. Стервятнику хочется пометить Ральфа чем-то своим и, подчиняясь порыву, он небольно прикусывает его руку и, слизнув немного смазки, сплевывает на член Ральфу и снова откидывается на подушку, как можно шире раздвинув длинные худые ноги. Ральф проводит по ним рукой, с наслаждением ощущая ладонью мягкие волоски. Он покрывает поцелуями нелепые ребра Стервятника, встает на колени, подтягивает его поближе и пытается протиснуться внутрь. Под тяжестью Ральфа Стервятник неожиданно коченеет. Он шумно и рвано дышит, впивается своими глазами цвета испитого чая в его лицо. — Больно? — через силу шепчет Ральф. Несмотря на то, что он хорошо растянул Стервятника, он входит тяжело, от тесноты, от обнаженного тела под ним ведет голову, он с трудом что-то соображает, но не суетится, боясь сделать хуже. — Немного… — Стервятник делает судорожный вдох полуоткрытым ртом. Тонкие плети рук обвивают влажную шею Ральфа. — Дыши, Рекс, дыши, постарайся расслабиться. Ральф прижимает здоровую ногу Стервятника к самой груди и проталкивается еще чуть глубже и замирает, коснувшись губами подбородка. В ответ Птица ахает, чуть отстраняясь, и приникает губами к Ральфу, пытаясь заглушить поцелуем слишком острые ощущения. Больно. — Давай попробуем по-другому, — предлагает Ральф. — Перевернись. Тебе будет полегче. Птица кивает. Никогда прежде Стервятник не был с ним так доверчив и послушен, отчего в груди Ральфа все сжимается от тоски. Он сооружает для Стервятника целую баррикаду из подушек, укладывает его сверху, подкладывает подушку под больную ногу, целует больное колено и только тогда пристраивается сзади. Поглаживает худенькую задницу, наклоняется ниже, раздвинув, целует, прокатывается языком, слизывая смородиновый вкус. Разглядывает и снова внутренне поражается, как у Стервятника здесь узко и тесно. Легонько проходится пальцами, убеждаясь, что Птица достаточно растянут. Снова добавляет смазку. У него начинает шевелиться от одной мысли о проникновении. — Не тяни уже… Теперь он входит сразу, действительно в этой позе проще, хотя и жаль, что он не может видеть выражения глаз Стервятника. Он приникает щекой к бледному плечу, прислушиваясь к сиплому дыханию из-под разметавшихся белых волос. Некоторое время они просто лежат неподвижно, отчего возбуждение Ральфа нарастает. Ему хочется чувствовать Стервятника всем телом. Он сильнее вжимается в него, ближе некуда, не сразу сообразив, что тому, наверное, нелегко держать его немаленький вес, и заставляет себя привстать и опереться на руки. Ральф двигается размеренно и мягко, вслушиваясь в меняющееся дыхание, боясь пропустить момент, когда следует остановиться. Он чувствует под собой расслабленную дрожь Стервятника, его податливость и ответность, и тогда пробует другой темп, растворяясь в монотонном нытье кровати. Постепенно все наружные звуки отключаются, и Ральфа утягивает в белое и легкое, где он срастается со Стервятником в иное существо — без имени, без прошлого, без возраста, без боли. В реальность его возвращают стекающие по исполосованной щеке слезы, кислотой разъедающие едва заживший след от бритвы. Что же это такое? Впервые в жизни Ральф плачет в постели. Плачет от своей запретной и несвоевременной любви, готовой разорвать его грубое неповоротливое сердце. Ральф чувствует себя Чудовищем, которое нашло свой нежный цветок цвета свежей крови. Он трется мокрой щекой о висок Стервятника, ловит его губы, видит черные блестящие дорожки, протянувшиеся от желтых глаз, всхлипывает и проваливается в туманную пустоту. — Он у тебя такой красивый, — вернувшийся из космоса Ральф касается губами Стервятника бережно, словно впервые, хотя не раз ласкал его. Птица скулит от удовольствия, и Ральф больше не тратит силы на слова. После, чуть отдышавшись, Стервятник забирается на Ральфа верхом, и они по-мальчишески меряются. У Птицы длиннее. У Ральфа чуть толще. Птица гладит Ральфу. Ральф целует Птице. Пропитанные потом и похотью простыни глушат их тихий смех и на время скрадывают их чудовищную разницу в возрасте, их тревоги и страхи. Страх Ральфа — что Стервятник больше не придет. Страх Стервятника — остаться здесь навсегда.