Наказание

В глазах мелькают странные яркие искры. Очень смутно они напоминают ему до боли что-то знакомое, но не успевает и первая мысль полностью сформироваться в его голове, резкая боль ударяет по сознанию и насильно возвращает его в окружающую действительность. Левая рука кровоточит, на ней только что появился новый порез, перекрывающий тот, что был сделан на прошлой неделе и только-только успел полностью зажить. Ноги все также связаны, а восседающий на его животе человек и не думает покидать свое место. Их взгляды снова пересекаются, отчего по телу проходит табун мурашек. Он начинает неосознанно дрожать, а яркий красный румянец вновь появляется на бледной коже, полностью выдавая его состояние. По подбородку течет слюна, но он до последнего старается не обращать внимания на нее, полностью сконцентрировавшись на своем… Своем… На нем. Просто на нем. Он как всегда спокоен, глаза выражают абсолютное безразличие, а руки без лишних преград обследуют новую рану. Погладит, ущипнет, поцарапает. Он мог сделать все, что могло прийти ему в голову, не ограничивая себя ни в чем. Огромное по своему росту, но мерзко нездоровое худое тело было для него, словно холст, который он незамедлительно хотел закрасить. И не важно, получатся ли эти творения прекрасными, или такими же отвратными, как сам обладатель данного уже давно грязного «холста». Окровавленный нож упал на пол. Видимо, сегодня он больше не планирует с ним что-либо делать. Ему больно, больно от мысли, что он сожалеет. Ему стыдно, что лишь на жалкую секунду его взгляд отводится в сторону упавшего предмета, и после этого он понимает, как оступился. Он не моргает. Маска полностью скрывает движение его губ, а сидит он настолько неподвижно, что напоминает красивую статую. Его охватывает паника, он не в силах больше сдерживаться и начинает плакать, слезно умоляя простить его оплошность. Ему тяжело дышать. Мозг будто умирает, но тело остается неподвижным, будто бы под сонным параличом. Неспособный и пальцем пошевелить, столь жалкий, беспомощный, ущербный… Он лишь способен многочисленно извиняться за свою оплошность, полностью осознавая, что его лицо все равно не изменится. Он продолжает безразлично смотреть на него, даже руки перестали бродить по его полностью оголенному телу. Ни произнося и слова, он наконец-то встает с него и уходит в другую комнату. Его шаги аккуратные, легкие, такие невесомые. Это завораживает, но сам факт его ухода заставляет его чуть не начать задыхаться. Темнота. Он выключил свет. Она снова поглощает его. Холодно. Жарко. Страшно. Тошно. Нет. Он не хочет этого. Сбежать… Куда? Зачем? Нет, нет же. Почему сбежать? Ему же хорошо. Да. Да. Он же сам виноват, что отвел взгляд, сам виноват, что настолько испорчен, что расстроился, поняв, что на сегодня его игры с обычным кухонным ножом прекратились. Отвратно. Он не должен быть таким. Он грязный, он мерзкий, он ошибка. Ошибка, которой посчастливилось встретить его. Он не улыбался ему при знакомстве, он не смотрел на него свысока, он не презирал его. Ему было все равно. Да, да, все равно. То, чего он не мог найти со стороны людей всю свою жизнь. Обретя маленькую крупицу комфорта, жадность охватила его сознание. И отпускать это чувство не хотелось. Оно было таким приятным, теплым, прямо как руки матери, что с любовью обнимает своего новорожденного ребенка. Он давно не мог почувствовать это, он уже даже не надеялся. Это божественный дар, помощь, да хоть замысел. Ему было плевать. И прямо сейчас он неосознанно попытался оспорить это. Он оскорбил его, почти что предал, отверг, отвернулся, посмотрел… Ноги все еще окутаны веревкой. Кажется, она снова натерла ему кожу до крови. Хорошо, нет же, отлично. После подобного он был бы и рад полностью лишиться этих отвратных кусков плоти, лишь бы искупить совершенный им порок. Снова тошнит, он сглатывает подступивший желудочный сок. Горько, но ему все равно. Наконец-то полное оцепенение проходит, и руки сами по себе подымаются и двигаются по направлению к шее. Он хватает себя и начинает душить, но через секунд пятнадцать прекращает, ведь понимает, что не достоин столь легкой смерти. Мерзкий кашель, ему приходится сесть, он забрызгал себя и простынь слюной, кажется, даже попал на порезанную руку, отчего она снова начинает гореть. Кровь остановилась, видимо, на этот раз, Эзоп хотел огранить все не особо глубокими небольшими порезами. Почему же? Стоп, нет, он не имеет права задавать подобный вопрос, ни кому-либо, ни себе. Все, что касалось Эзопа, должно быть идеальным, никакие сомнения не имели права место быть. Он подарил ему комфорт, он позволил этому грешному телу касаться его, он подарил ему себя без остатка. Эндрю хочет, чтобы ничто не смело мешать этому. Он поворачивает голову по направлению к двери, взгляд застыл, как и все тело. Свет включен. Снова полное оцепенение. Не услышал, не заметил. Нет. Какой же он идиот. — Развяжи веревки. Этот голос для него словно божественная молитва, которую он снова перебил. Стыдясь себя, он все же развязывает два тугих узла, намеренно задевая раны и шипя от боли. Это меньшее, что он мог бы сделать во имя своего искупления. Выполнив приказ, он сидел неподвижно, стараясь лишний раз и глазом не моргнуть. Порез горел, ноги слегка подрагивали. Его огромное тело прямо сейчас выглядело еще более жалко, чем обычно. — Закрой глаза и продолжай сидеть смирно. Снова эта темнота. Снова странные непонятные искры, будто яркие звезды на ночном небе, отдаленно напоминающие какой-то рисунок. Лопата, цветы, перчатки, или же нет? Возможно, это все лишь одна сплошная абстракция, а он, как идиот, пытается откопать в ней смысл. Впрочем, данный вариант казался наиболее правдоподобным. Прошло около тридцати секунд, до слуха еле доносились его шаги. Он что-то делал, чем-то шуршал. Металлический звон… Он напрягся еще больше. Минута… Пару секунд. Осознание. По всему телу прошел табун мурашек, стоило его спине почувствовать что-то теплое. Было ли все это правдой? Все равно, от подобного события в его голове перемешались все мысли. Его руки обвили его шею, он прижимается всем телом к нему, но, что еще более будоражащее, он, кажется, полностью голый, за исключением все еще надетых на нем перчаток. Его идеальное чистое тело, не оскверненное большим количеством страшных и уродливых шрамов, в отличие от него самого. Словно бы непорочного ангела положили в простую побитую жизнью обычную человеческую колыбель. Как отчетливо чувствовалась его горячая плоть. Возможно, он и с ума успел сойти, ведь ему казалось, словно он и сердцебиение его чувствует. Совсем невесомо, тихо, отдаленно, словно оно вовсе медленно угасало. Могла ли маску постигнуть та же участь, что и остальную одежду? — Не открывай глаза. Он сглотнул. Его голос около его уха, он почувствовал его дыхание, четкость самого голоса, звезды в глазах начали еще сильнее блистать. Маска была снята. Эндрю до конца не осознавал всего этого, продолжая неподвижно сидеть с тяжелым дыханием. Он не мог скрыть свое состояние, да что там, даже сам все еще не замечал свою возбужденность. Эзоп отстранился от него, меняя свое положение. Он сел прямо рядом с Эндрю и осторожно взял раненную руку Кресса. Аккуратные порезы, точность и текстура самой раны, чуть ли не «ювелирная работа», а совсем рядом пульсировала голубая вена, привлекающая свое внимание на фоне этой багрово-красной картины. Карл отпустил его руку, переводя взгляд на возбужденный половой орган. Еще больше вен, еще ярче, еще вызывающе. Эндрю наконец-то понял, в каком именно состоянии находился и уже просто хотел кинуться на колени и начать извиняться за свою распущенность, несмотря на четкий указ продолжать сидеть, как резкий протяжный стон вырвался из его рта. Эзоп начал дрочить ему. Прямо в перчатках, от чего ощущения были еще более четкими для него. Нет же, нет, такого никогда не было. Почему он делает это? В голове снова эта проклятая каша, виски пульсируют, член наливается кровью все больше и не в силах больше сдержаться, он открывает глаза. Голый Эзоп сидит рядом с ним, держа руку на его же члене, смотря полностью безразличным взглядом. Шрамы около его рта завораживают. Но до сознания доходит его поступок, но не успевает пройти и пяти секунд, как резкая тяжесть чужого тела на своих коленях и сжимание головки заставляют его обильно кончить. Как? Зачем? Он поднимает руки, не зная, куда деть себя. Он не понимает, что сейчас произошло, как все к этому пришло и почему прямо сейчас он все еще не задушил себя за это. Почему его божий дар сидит на его отвратительных коленях, еще и измазанный в его чертовой отвратной сперме. Слезы подступают к глазам, он растерян, он напуган, он не знает, что ему следует сделать, он не понимает, насколько дальше это еще может зайти. Эзоп смотрит пристально. Настолько пристально, что Кресс готов похоронить себя прям сейчас. Или посадить, или расчленить и сжечь или что угодно, лишь бы… Карл облокачивается на него, протягивая руку за ножом, что все это время спокойно лежал на кровати. Другой. Чистый. Более длинный и острый на вид. Да, да, наконец-то он получит свое заслуженное наказание. Наконец-то он хоть немного искупит совершенный им грех. Тогда Эзоп… Его поток мыслей прекращается ровно в тот момент, когда на его глазах он резко режет свою руку ножом и заносит ее прямо над его головой. Алая кровь стекает прямо ему на лицо. Маленький ручеек крови. Кровь. Много. Крови. Он застыл, но уже не от приказа. Слезы льются из его глаз, в мыслях полная пустота, даже в глазах перестали мерещатся абстракции из звезд. Его волосы постепенно окрашивались в этот алый цвет. — Ты знаешь, что нужно делать. Знает? Ах. Точно. Да, да, он знает. Он открывает рот, принимая этот божественный нектар. Сладко, так обжигающе сладко. Он все еще плачет, но теперь его легонько гладят по запутавшимся волосам, пока их тела все еще близко прижаты друг к другу. Так спокойно.