Игра без шансов

      Поздний вечер после работы был томным — с нагретым местечком на диване, уютным кружком света от торшера, самокруткой с марихуаной и сборником рассказов Лавкрафта.       Услышав стук, я стыдливо закопал зачитанный томик в подушки и принял позу пофривольнее.       Дверь приоткрылась раньше, чем я успел разрешить войти. Чёрная с подпалинами шёрстка на посыльном стояла дыбом, он нервно переминался, едва не подпрыгивая. Красивым сердечком выдохнув дымок, я вопросительно поднял брови.       — Босс… — Он сглотнул и зябко поёжился, не в силах подобрать слов.       — Всё так плохо?       Вместо ответа последовал отрывистый жест пальцами по запястью.       Обычно я знал о его возвращении заранее — если он этого хотел. Затушив сигарету, я поднялся, мельком глянул на себя в зеркало, взбил причёску и последовал за принёсшим дурные вести посланцем.       Освещение в коридоре начало моргать и налилось нехорошим багряным оттенком. Как крысы с тонущего корабля, мимо нас один за другим прошмыгивали работники, их гнало прочь неприятное ощущение маленьких острых коготков, царапающих внутреннюю сторону черепа. Напряжение быстро нарастало, сгущаясь в воздухе и конденсируясь на коже. Что-то сильно не задалось в его королевстве.       Посыльный, нервничая всё сильнее, сопроводил меня до высоких двойных дверей, постучал и пропал из виду со скоростью, достойной лучшего применения.       В последний раз моргнув, свет померк во всём крыле, и нигде, насколько я мог дотянуться, не осталось ни одной живой или мёртвой души — только мы вдвоём.       Двери распахнулись резко, словно от порыва ураганного ветра, и он явился в клубах сигаретного дыма, как разъярённый дракон из логова — силуэт темнее окружающего мрака и тлеющие раскалённой лавой прищуренные глаза. Слова застыли на языке.       — Беги. — Скрежетнул он. Я развернулся и гигантскими скачками бросился прочь. Мгновение назад, стоя лицом к лицу, я совсем его не боялся, а теперь сердце заходилось от первобытного ужаса, будто сама тьма гналась за мной по пятам.       — Беги быстрее, — шепнуло ничто прямо в ухо. Пискнув, я выложился на полную, оставляя за собой поворот за поворотом.       Соткавшись из ночных кошмаров прямо за спиной, он толкнул промеж лопаток, и я кубарем покатился по полу, инстинктивно поджав под себя ломкие конечности. Ударившись о стену, вскочил и снова понёсся вскачь.       Новый тычок заставил пропахать носом пол и выбил весь воздух из лёгких. Прежде, чем я успел подняться, он навис надо мной, схватил за волосы и дёрнул вверх. Ноги потеряли опору, оторвавшись от земли, я заизвивался всем телом и вцепился в его кисть, визжа в голос и пытаясь оставить скальп при себе.       — Побарахтайся, поросёночек. — Он говорил размеренно и неторопливо, почти задумчиво. Ледяное спокойствие, скрывающее ад кромешный под своей хрустящей корочкой.       Я начал лягаться изо всех сил, и даже успел пару раз попасть — по ногам, по корпусу, по ставшей вязкой тьме вокруг — прежде чем он перехватил ноги, выгнув меня дугой.       — Кричи, поросёночек, кричи ещё. — Поощрил он, и вкрадчивый голос звучал чудовищным диссонансом с происходящим.       Не помня себя от ужаса, я взял ноту выше, и визг оборвался, сорвавшись в хрип. Пришло время большого страшного волка. Он желал дать хорошенько прочувствовать каждый нюанс даруемой им боли и не собирался распускать свой павлиний хвост, чтобы одурманить меня.       Пока я болтался в его руках, связки восстанавливались, издавали очередной взвизг и снова выходили из строя. Он в полной мере насладился исторгаемыми мной звуками и ткнул лицом в пол. Я рывком подобрал ноги — то ли, чтобы ещё раз рвануться, то ли, чтобы сжаться в комочек — но к руке, вцепившейся в затылок, прибавилась вторая, с силой надавившая на поясницу. Я так и замер выгнутый, откляченной задницей кверху, пока когти, одним молниеносным движением взрезав одежду, деловито пересчитывали позвонки от затылка по шее и дальше, минуя пару за парой торчащие лопатки. Крошечные капельки крови проступали на месте каждого прикосновения и вздрагивали в такт с моими судорожными всхлипами.       Он сделал паузу, как живописец, наслаждающийся удачным наброском. Потом словно бритвы приласкали ягодицы и грубо вторглись в меня. Я вскрикнул, потекла кровь, но тело послушно подалось навстречу. Страстно, как и всегда.       — Моя девочка, — довольно мурлыкнул он, растягивая слова, и без малейшего перехода процедил, — побарахтайся ещё.       Бросило в лихорадочный жар, я честно пытался, но он всего лишь хотел убедиться в своей вседозволенности и полном моём бессилии. Всё грубее трахая меня пальцами, он согнулся, опалив дыханием холку, и вгрызся в плечо. Хватка усиливалась медленно, всегда безупречно острые клыки словно превратились в тупые зубья ржавого капкана, натужно разрывая плоть и увязая в сухожилиях.       Я верещал, дёргался и верещал ещё, пока хруст собственных костей не оглушил, будто замотав сознание в вату; тело последний раз выгнулось, вжавшись грудью в пол, и обмякло.       — Идеальная жертва. — Разжав зубы, шепнул он мне в ухо благостно и с восхищением, а потом довольно зарокотал. Я был распростёрт под ним, беспомощный, тело начала бить крупная дрожь. Зашуршали крылья, нижние руки впились в бёдра, приподнимая чуть выше, делая задницу доступнее. От движения боль в плече вспыхнула перед глазами яркими белёсыми проблесками, затмив собой всё прочее.       Он задвигался рвано и резко, отрывая мои коленки от земли, и грубо сгрёб в пригоршню член вместе с яйцами. Член стоял, яйца звенели от напряжения, реагируя на него всегда одинаково, как текут слюни у грёбаной собачки Павлова, пусть вместо удовольствия получали лишь ещё порцию того, чего у него всегда было припасено с достатком.       Никуда не спеша, он орудовал жёстко, как полицейский дубинкой, ворочаясь, сбивая ритм и растягивая удовольствие. Рука, давящая на затылок, переместилась на шею, продолжая усиливать нажим, пальцы обвились вокруг горла, перекрыв дыхание, расплющивая гортань. Он навалился сильнее, всаживаясь поглубже, сухо хрустнули позвонки, и на благословенные мгновения я отключился от всех ощущений.              

*

             Я умирал в аду уже столько раз, это всегда было, словно дрёма, оставляющая после себя лёгкий приступ паники, дезориентацию и слабость. В этот раз забытьё оказалось слишком коротким. Он тащил меня по полу, как бредущий в родительскую спальню после кошмара ребенок тянет за собой плюшевого мишку. Оставляя дорожку из крови, я волокся за ним, не пытаясь шевельнуться и едва дыша. В глазах полопались сосуды, и всё виделось размыто сквозь розовую туманную пелену.       Он швырнул меня на кровать, как кучу тряпья, сел рядом, ощутимо прогнув пружины, и сгорбился, закрыв руками лицо. Я ловил его расплывающийся силуэт сквозь неплотно сомкнутые ресницы, будучи не в силах даже сфокусировать взгляд или зажмуриться. Гулкий звериный стон поднялся из его нутра, мороз пробрал до костей от этого жуткого безнадёжного звука.       И я думал, что ему достаточно. Пока он не навис надо мной, выдохнув гнилостным смрадом умирающих цветов в лицо, пока не задрал безвольную покалеченную руку, туго защёлкнув закреплённые на кованом изголовье наручники на запястье.       Заворочавшись тёмной крылатой тенью, праотцом всех жутких полуночных тварей, он уселся на грудь, тяжёлый, как крышка гроба, как каменная плита на моей могиле, и сдавил пальцами щёки. До предела закатив глаза, я послушно разинул рот перед его плотью.       Позже, устроившись в изножье между моих ног, он с силой дёрнул тело на себя. Он уже забыл, что приковал меня, и недообглоданное плечо влажно хрустнуло, выходя из сустава.       Боль прострелила до поясницы, но я и не думал показывать, что нахожусь в сознании. Если он захочет сопротивления, он своего добьётся, если его устраивают мои раскинутые безвольные конечности и приправленное кровью обмякшее нутро — так тому и быть.       Глухие, сильные удары воспринимались отстранённо, как и тяжелое срывающееся дыхание. Он всегда так дышал, когда едва осознавал себя, это даже успокаивало. Я до бесконечности балансировал на грани потери сознания, слишком сильно пострадавший и уже полностью уверенный: любой звук, любое движение вызовет лишь приступ ярости и новые, ещё более жестокие удары.       Натешившись вволю, он не потрудился освободить мою заломленную руку, просто обмяк на покусанной груди, целиком накрыв постель распластанными крыльями. Выбитое плечо заживало, наращивая мясо вокруг костей, и сустав раз за разом пытался встать на место, добавляя ритма в симфонию звучащей во мне боли.       Его дыхание замедлилось и выровнялось. Несмело шевельнувшись, я обнял его здоровыми руками и отстранённо смотрел, как блекнут, растворяясь во тьме, вьющиеся и переплетающиеся над нами узоры.       — Тино, мой Тино… — Шепнул я чуть слышно.       Когда-то, так давно, что это казалось сном, сестру заклинило на припеве этой песенки. Нам было лет по пять, пронзительный детский голосок долдонил эти слова днями напролёт, и некуда было от неё деваться. Сейчас моё болезненно плывущее сознание склонялось к тому, что слышало тогда грёбаное пророчество, исторгнутое устами младенца.       Он будет спать крепко и, если повезёт, увидит хорошие сны. Может, наутро почувствует себя виноватым, может, нет. Может, кинет в подвал с глаз долой, пока всё не заживёт, или велит замазать следы и, как ни в чём не бывало, выведет в свет.       Всё забудется, как дурной сон, и останется позади. Я принимал его таким, какой он есть, без каких-либо исключений, и ни за что не уступил бы это место другому, потому что только в эти мгновения он становился безраздельно моим. Такова была цена, чтобы оставаться рядом, и я платил её сполна. Завтра он будет в порядке. Наверно.