Асфиксия

Акааши семнадцать лет, и у него нет проблем. У него – смятая пачка дешевых сигарет, запрятанное в кармане джинс лезвие, меланхолическая музыка в ушах, расстегнутая куртка, мокрые от снега волосы и красные от недосыпа глаза. У него – навязчивые мысли, ломанно-длинные дни и пустой взгляд. У него – неиссякаемый запас привычного одиночества. У Акааши нет причин умирать, и он живет. Просыпается в неизменно-одинаковое время каждое утро, пропускает завтрак, заменяя его сигаретой, выкуренной до отмеченного места встречи с Бокуто – ему не нужно знать, ему будет грустно и обидно – и неспешно направляется в школу, подставляя бледное лицо обжигающему холодом ветру. Он посещает тренировки, прилагая необходимое количество усилий, и никогда не запрашивает большего, довольствуясь местом в первом составе. До глубоких сумерек беспричинно блуждает по знакомым улицам, возвращается домой, проводя остаток времени за чтением или рисованием, и ложится в слишком мягкую постель с осознанием того, что не сможет уснуть последующие часа четыре. У Акааши нет причин жить, но он не умирает. Он умеет отвлекаться от въедливых мыслей и чрезмерно говорливого внутреннего голоса, серым шумом оседающего в голове. Он сжимает в пальцах лезвие, оставаясь в мертвой тишине ночи в крохотной комнате, и пачкает плечи, запястья, живот, ноги – то, что кажется недостаточно грязным, слишком чистым. Иногда он мастурбирует – без сексуального вожделения – для того, чтобы снять напряжение. Не реже плачет, вдавливаясь лицом в мокрую от слез подушку, пока нехватка воздуха не обжигает, не разрывает легкие изнутри, тогда он вздирает голову к потолоку, всматриваясь в пустоту отрешенным взглядом, восстанавливая дыхание и тщетно пытаясь отыскать в сонном подсознании причины. Причины, по котором он осознанно впитывает тоску, щедро даруемую ему собственными мыслями. Причины, по котором не хочет просыпаться. Причины, по котором не может убить себя. Потом он встречает Куроо. Куроо с неизменно ухмыляющимся выражением лица, беспокойными черными лохмотьями на голове, въедливым прищуром карих глаз и иссиня-красноватыми пятнами на шее, спрятанными под воротником спортивной формы. Впервые они видятся на междушкольных соревнованиях, затем – в тренировочном лагере, иногда – прогуливаются после школы в компании Бокуто и Кенмы. Акааши и Куроо говорят мало, никогда не остаются наедине, но смотрят, внимательно, заинтересованно, обрывочно – создавая зрительный контакт и неминуемо разрывая его, не позволяя этому взгляду сказать слишком многое. Прощаясь после старшей школы, они не обмениваются номерами, зарывая друг друга в расплывчатых воспоминаниях минувших дней. Акааши продолжает общаться с Бокуто. Иногда Котаро говорит, что у Куроо все хорошо, и Акааши прячет глаза, не понимая, почему его это злит. Потом он обрывает связь и с Бокуто. Акааши двадцать три года, и у него нет проблем. У него – приевшиеся сигареты и тонкое лезвие, лежащее на подоконнике тесной отдельной квартиры, неубранная комната, отросшие черные волосы и все такие же пустые глаза. У него – работа в редакции манги и никогда не звонящий мобильный телефон. У него – те же бессонные ночи и горький привкус кофе во рту. До того дня, пока в его жизни вновь не появляется Куроо. Ночью холодно и безлюдно, и Акааши адаптирован к прохладе и одиночеству. Снег валит крупными хлопьями, в безветрие кружащимися в теплом свете фонарей и неоновых вывесок магазинов. Акааши затягивается табачным дымом, приподнимая голову вверх, позволяя снегу опускаться на бледное лицо и растрепанные волосы. Он закрывает глаза, скрипуче шагая вперед, перебирая свободной рукой в кармане мелочь и думая над тем, какой рамен ему стоит взять. Горло стягивает от обезвоживания, во рту горечью отдает табак и налетом оседает привкус мятных конфет. Акааши стряхивает пепел, поднося сигарету к губам и приоткрывая уставшие глаза. Куроо стоит в нескольких шагах от него, поднося ладони ко рту и дыша на них, потирая пальцы и плотнее кутаясь в куртку. Акааши замирает на месте, несмело наблюдая за ним, боясь, что тот заметит его взгляд, но еще более страшась, что тот его не увидит. Ночью тихо, и сердце Акааши бьется непозволительно громко. Видеть Куроо – неправильно, он – стертое воспоминание прошлого. Подходить к Куроо – чревато, он – безликий призрак минувших дней. Заговаривать с Куроо – преступление, он – непреднамеренное стечение обстоятельств. Но Акааши смотрит, загрязняя легкие дешевыми сигаретами, подходит, выкидывая окурок и позволяя ему угасать в снегу, заговаривает, раздирая в кровь сухие губы. У Куроо те же беспокойные черные волосы, въедливый прищур карих глаз и стертая с лица фальш. Куроо улыбается мягко, красиво и грустно. – Ты оборвал связь, Акааши, – он говорит тихо, с хрипотцой в голосе. – Со всеми. – Так сложилось. Акааши смотрит в сторону, ощущает взгляд Куроо на себе. Он молчит, вытягивает из кармана пачку сигарет, зажимая одну губами. Куроо подносит руку. – Давно? Огонек мелькает перед его губами, золотом переливается в карих глазах, затухает, возвращая лицу мертвенную бледность. – Со старшей школы. – Я не знал. – Ты многого не знал. Акааши непонимающе смотрит на Куроо. Он молчит, не продолжая мысли, обрывая ее, оставляя витать с табачным дымом в воздухе. Куроо растягивает тонкие губы в тоскливой улыбке, прикрывая глаза и затягиваясь сигаретой. Он молчит слишком долго, тишина гнетет, Акааши неуютно и холодно. – Ты хочешь рассказать? – он стряхивает пепел, искоса вглядываясь в мрачное лицо Куроо. – А ты поймешь? Раздражение желчью оседает на языке, и Акааши его сплевывает. Он понимал еще тогда, вылавливая тонкие нити секретов в пересекающихся взглядах Куроо. – Да. Они идут молча, Куроо – чуть впереди, неспешным, равномерным шагом, слегка согнувшись в спине и спрятав руки в карманы, Акааши следует за ним, ощущая гнетущую тишину в голове. Невозможность предсказания дальнейших события одаривает его редкой возможностью не думать. Он вдыхает холодный воздух, подставляет ему лицо и грудь, отдается ему, осознавая, что никогда не замерзнет. Квартира Куроо такая же фальшивая, как и ее владелец. Стерильно-чистая, симметрично-пропорциональная, с книгами на полках, фотографиями на стенах и незаведенными часами. В ней тихо, холодно и темно, и Акааши в ней некомфортно. Хочется содрать блестящую обертку, лишить это место лживой красоты, обнажить мрачные пороки, выявить несовершенства. Акааши стягивает куртку, оставаясь в черной толстовке, направляется в ванную и понимает, что оберточной бумаги не хватило. Разбитое зеркало, с высохшими кровавыми подтеками, испещренное порезами собственное отражение. Запятнанная разводами цвета ржавчины раковина, клочья черных волос, содранная с петель шторка душа. Он идет на кухню, и Куроо варит ему кофе. Пряный аромат горечи обволакивает его, поглощает, избавляет от усталости, приятной и привычной телу. Куроо стоит напротив, облокотившись бедрами о столешницу, молчит, не улыбается, ждет. – Что ты хотел мне рассказать? Куроо моргает, потерянно смотря перед собой. – Ты похож на меня. Куроо откровенен, и Акааши это злит. – Чем похож? – Интересами, – Куроо пожимает плечами, его губы изгибаются в уродливой улыбке. – Взглядами на жизнь. – Уточни. Тогда Куроо обнажает себя. Стягивает кофту, сбрасывает ее на пол, вытягивая руки, позволяя Акааши любоваться его испачканной кожей. Красные полосы ложатся поверх бледных и выразительно-белых шрамов, изрубленные запястья выгибаются под неестественным углом, демонстрируя розоватые круглые и слегка выпуклые ожоги около ладоней с содранной вокруг них кожей. Плоский живот испещрен мелкими полосами, узором огибающими талию и опускающимися к бедрам. На шее – неизменные иссиня-красные следы, странгуляционной бороздой огибающие область чуть ниже кадыка. Акааши похож на него. Он тоже грязный. Акааши хочет коснуться его. Провести пальцами по загрубевшим шрамам, надавить на свежие порезы, выпустив кровь, прижечь сигарету о запястье, продлив недописанную картину. Но Куроо не позволяет ему, вновь натягивая на оголенное тело свитер. Он снова прячется. И Акааши уходит, оставляя кофе недопитым, а мысли невысказанными. Они встречаются через месяц. На этот раз Куроо разрешает ему коснуться себя. Акааши вырисовывает пальцами круги, обводя ожоги от сигарет на запястьях Куроо. Он сидит совсем рядом, прижимаясь к нему голыми плечами, запрокинув голову и вглядываясь в укрытое ночной мглой небо. Куроо дышит глубоко, его грудь редко вздымается и тяжело опускается, и Акааши старается вдыхать в унисон, но ощущает нехватку воздуха. Он задерживает дыхание, ощущая под пальцами бугорок шрама, трепетно проводит по нему, исследуя тело Куроо, похожее уродством на его собственное, но совсем иное. – Почему ты начал делать это? – он говорит шепотом. – Отец иногда выпивал и поднимал на меня руку, – Куроо поворачивается к нему. – И я привык. Перенял привычку, ощутил недостаток боли и попытался его восполнить. У Куроо есть причина, и Акааши это вновь злит. Он убирает руки, сжимая их на коленях, опираясь спиной о стену. – Покажи, – Куроо шепчет ему на ухо. Акааши ощущает дрожь. – Не сегодня. – Ты вновь исчезнешь на месяц, – Куроо мягко касается его лица ладонью. – Не исчезну. – Тогда оставь номер. Акааши водит пальцами по разбитому экрану чужого телефона, вписывает собственное имя. Он встает, натягивает куртку, и протягивает руку к двери. – Кейджи, – Куроо зовет его по имени, и это кажется неправильным. Акааши оборачивается, утопая в печали взгляда карих глаз. – Мне тоже одиноко. Акааши не спит в эту ночь. Он вновь возвращается к въедливо-терзающим мыслям, выискивая причины, но не находит их. У Куроо они есть, и Акааши задыхается в чувстве стыда. Он ненавидит себя за слабость. И презирает за ощущение зависти. Куроо звонит ему через пять дней. И Акааши к этому готов. Он стоит перед ним, сжимая в руках снятую футболку, и стыдливо прячет взгляд потухших синих глаз. Куроо смотрит внимательно, сосредоточенно, не прикасается к нему, молчаливо наблюдая со стороны. – Ты можешь, – тихо произносит Акааши, поднимая глаза на Куроо. Его плеч касаются холодные грубые руки. Под ними колющей болью расплываются порезы изуродованного, грязного тела. Но Акааши не кажется это неправильным. Словно Куроо должен стоять рядом, изучая его тело, проводя пальцами по холодной коже, обжигая дыханием. – Почему? Акааши качает головой, черные грязные волосы падают на лицо. – Я не знаю. – Ты делал все сам? Куроо серьезен, и Акааши это не пугает. – Да, – он сглатывает. – А ты? – Не считая отца, – Куроо указывает на лопатки. – Однажды я попросил Кенму нанести мне порез. Совсем короткий, едва заметный, бледный, он похоронен под грубыми шрамами. – Тебе понравилось? – Это странное ощущение, – Куроо облизывает тонкие губы. – Ты чувствуешь боль, но не в силах контролировать ее. Наслаждаешься ею, но не можешь прервать. Ты не знаешь, когда это прекратится. Акааши кивает и опускает голову. Он ничего не чувствует. Он лишен заинтересованности и жажды, в нем – пустота и единственное желание заполнить ее. – Мы можем попробовать? Куроо растягивает губы. – Я принесу лезвие. Это неправильно. Это омерзительно. Это деформировано и не поддается лечению. И Акааши ломает его, царапая лезвием кожу, опуская его глубже, раздирая эпидермис и кожные ткани, выводит кривоватую линию, смотрит на лопающиеся капилляры и медленно стекающую струйку темной крови. Куроо молчит, но часто и тяжело дышит. Он кладет руку на колено Акааши, поглаживает его и смотрит с умиротворенной благодарностью. Акааши не отводит взгляда от кровавого узора и облизывает губы, сжимая в пальцах тонкое лезвие. Он не зависим. Но иногда он не в силах контролировать мысли. Он протягивает лезвие Куроо, и тот принимает его. Акааши кусает нижнюю губу, ощущая прикосновение холодного металла. Непроизвольно дергает рукой, плечо сковывает жгучей болью, порез заливается кровью, терпкой и темной, практически черной, и Куроо, наклоняясь к нему, нежно касается раны губами. Он поднимает голову, совсем близко к Акааши, и смотрит – грустно, отрешенно, потерянно. На губах пятнами оседает свежая кровь. Акааши не выдерживает этого взгляда – слишком больно смотреть. Он закрывает глаза и, слегка подаваясь вперед, касается губами губ Куроо. Во рту – привкус железа, кофе и сигарет. Мерзость. Отвратительный вкус саморазрушения. Они встречаются на протяжении полугода. Куроо всегда звонит первым, где-то посреди холодной бессонной ночи, когда Акааши, стряхивая пепел с сигареты, затягивается до тяжести в голове и опустошения в мыслях, вслушивается в его хриплый тихий голос. Куроо говорит мало и неразборчиво, иногда он срывается, и тогда Акааши позволяет ему молчать. Он слушает его отрывистое, сбитое дыхание и неизменно приходит в его фальшивую темную квартиру. Они загрязняют тела друг друга, оставляя новые порезы и ожоги. Они целуются – до обкусанных губ и сбитого дыхания – но без страсти и желания, заполняя пустоту внутри и никогда не насыщаясь. У Акааши болят руки, жжет плечи и запястья. У него совсем пусто в голове, и он перестает искать причины. Он приходит на зов Куроо и остается с ним. Акааши тонет в вязкой зависимости, не предпринимая попытки всплыть и даровать легким кислород. Он угасает и не ищет спасения. Акааши надеется потухнуть окончательно. – Ты можешь задушить меня? Куроо говорит это привычным тихим голосом, обращаясь к Акааши с неизменно-грустным взглядом понурых карих глаз. Акааши смотрит на следы от удушья на шее Куроо и дотрагивается до них, мягко проводя по ним пальцами. Куроо поднимает голову, он шумно сглатывает, и его кадык дергается. Акааши поднимает вторую руку. – Зачем? – Говорят, – хрипло и едва слышимо. – Человек ощущает желание жить, оказываясь на грани смерти. Но мне страшно доводить себя до такого собственными руками. – Ты думаешь, мне не страшно? – Акааши касается его обеими руками. Куроо растягивает губы в уродливой ухмылке. – Нет. Тебе все равно. Акааши хочется чувствовать. Болезненно, до вопля и срывающего голоса крика, хочется показать, что он чувствует, ощущает, живет. Но внутри оглушающе тихо и обреченно пусто. У Акааши нет ничего, поэтому он не способен чувствовать. У Акааши нет ничего, поэтому ему не нужны причины. Акааши состоит из ничего, и поэтому он ничтожен. Он уходит. Оставляет Куроо сидеть в одиночестве с пустым взглядом, согнувшимися изуродованными плечами и дрожащей в немом плаче спиной. Акааши уходит и больше не возвращается. Куроо звонит в течение следующих нескольких месяцев, в глубокие лишенные сна ночи, но телефон Акааши недоступен. Тогда он замолкает. Исчезает, оставляя Акааши в гнетущей тишине. Еще через пару месяцев Акааши поступает звонок с незнакомого номера. В такую же бессонную душную ночь. – Акааши? – знакомый, слегка дрожащий голос. – Кенма. – Не разбудил? – Я не сплю, – Акааши щелкает колесиком зажигалки, сжимая сигарету в губах. – Хорошо, – Кенма делает паузу. – Куроо мертв. Подумал, ты должен знать. Акааши прикрывает глаза, прислушиваясь к себе. Ничего. – Как? – Повешенье. Ночью прохладно и безлюдно. – Ясно. Он сбрасывает вызов, запуская телефон в карман джинс. Сползает спиной вниз по стене, выдыхая горький дым и поднимая глаза к небу. Беззвездное, мрачное, равнодушное. Акааши ничего не чувствует. Но почему-то, когда он касается щек, его пальцы остаются мокрыми. Акааши тридцать один год, и у него нет проблем. У него – мятая пачка сигарет, тонкое лезвие и недоступный номер Куроо Тетсуро.