Кода

Туман спустился на деревню. Промозглая английская осень начала захватывать земли Альбиона от шотландских гор до Уэльский полей. Люди стали раньше прятаться в натопленные дома, варить тёплые супы и готовить собранный урожай к долгой тёмной зиме. Как всегда, в полночь, до деревни начали доноситься звуки скрипки. Сменялись поколения, дети вырастали, умирали старики, а мелодия всё звенела над поселением. Это стало привычным дополнением размеренной сельской жизни. Но на кладбище, от которого и лилась музыка, жители деревни никогда не ходили под светом луны. Даже хоронили умерших только в лучах дневного солнца. Хранитель кладбища не мог ни оценить красоты музыки, ни определить, где же прячется исполнитель. Старый брюзга оглох ещё в юношестве, а с возрастом стал слепнуть. В своей сторожевой будке он жил один и был вполне доволен таким положением вещей. Неудивительно, что мимо такого сторожа пройти было делом несложным. Даже для ребёнка. Кладбище всегда было притягательным для искателей приключений. Запрещено – значит интересно. Но кроме надгробий и открытого огромного склепа юные авантюристы не находили ничего захватывающего. А звуки скрипки посреди пустого склепа сначала безумно пугали, а после начинали наскучивать. Да и родители всыпывали за такие прогулки достаточно сильно, чтобы отбить желание ещё раз так рисковать. Маленькой чернобровой Элизе был не видан страх. Каждый вечер она тайком от родителей подбиралась к окну, залезала на подоконник, и ждала ночного концерта. Музыка казалась ей интересной, но очень грустной. Ей хотелось развеселить музыканта, чтобы он хоть раз сыграл что-нибудь весёлое. В ту ночь родители Элизы обзавелись сотней-другой седых волос. Не вернувшаяся с прогулки девочка пропала. На её поиски отправились все мужчины из деревни. Каково было удивление селян, когда девочка под конвоем перепуганного поискового отряда вернулась абсолютно счастливая и довольная. Конечно, ей досталось, но наказание стоило того. Что же происходило всё то время, пока взрослые бегали с фонарями по всей деревне и окрестностям? Элиза гуляла со своими сверстниками. Такие же непоседливые дети, которых хлебом не корми – дай влипнуть в историю. Но на сегодняшний день у девочки были особенные планы. Пока все её друзья увлечённо наблюдали за тем, как самый старший мальчик из компании подкидывает навоз в мастерскую кузнеца, Элиза отправилась в путешествие в сторону кладбища. Солнце уже садилось, становилось всё холоднее. Девочка надеялась встретиться с таинственным музыкантом до начала концерта. Она основательно подготовилась: взяла с собой тёплый плащ, немного еды и фонарь, который родители всегда давали ей с собой на прогулки на случай, если вдруг девочка будет возвращаться затемно. Проникнуть на кладбище оказалось проще простого. Подслеповатый глухой старик носа не показывал из своего сторожевого домика. Ни одно надгробие не выглядело интересным или хоть немного загадочным. Читать Элиза не умела, но обладала невероятной интуицией. По крайней мере, она так считала. Слова «интуиция» она тоже не знала, называла свой талант «чуечкой». «Чуечке» помогал ещё тот факт, что все в деревне знали, что музыка доносится из открытого древнего склепа. Но в основном, конечно, обо всём девчушка догадалась сама. Около девяти часов вечера девочка уже стояла посреди гробницы. По центру стоял каменный саркофаг. А прямо над ним на стене кем-то когда-то были выбиты неровные закорючки. Значение этих закорючек было неизвестно Элизе, но ей очень хотелось узнать. Благо, было у кого спросить. По склепу нервно и быстро вышагивал мужчина. Он ходил от стены до стены и не то что-то считал, не то просто бубнил под нос. Состояние его одежды оставляло желать лучшего, но такого наряда Элиза никогда не видела. Да и таких, или хотя бы похожих мужчин в деревне не было. Высокий, будто его кто-то однажды вытянул нарочно, тонкий, с острыми чертами лица и собранными в растрёпанный хвост светлыми волосами. Таких точно в деревне не найдёшь. Да ещё и худющий такой. Элизе казалось, что он настолько худой, что сквозь него можно увидеть противоположную стену. Мужчина вдруг остановился. До этого момента он будто не замечал маленькую нарушительницу спокойствия. Но сложно игнорировать столь пристальный взгляд. Мужчина с ужасом взглянул на стоящую перед ним девочку. - Дитя – говорил он странно, с сильным акцентом, и так, будто звуки его собственного голоса для него непривычны, - а ты что здесь делаешь? Элиза улыбнулась во всю ширь своей детской улыбки. Не хватало нескольких зубов, но это делало девичью мордашку даже более очаровательной. - Дядя! Это вы на скрипочке каждую ночь играете? А я к вам пришла. Мужчина присел перед ребёнком на корточки. Он долго и внимательно её осматривал с ног до головы. Черноволосая голубоглазая рослая девочка. Явно не старше шести лет. На почти белой коже выступал здоровый детский румянец. Что такой благополучный со всех сторон ребёнок мог забыть на кладбище? - Да, да. Это я играю каждую ночь, - кажется, только сейчас до него дошёл небольшой, но очень важный нюанс, - Ты что, меня видишь? Лицо Элизы исказилось непониманием. А после склеп заполнился детским хохотом. - Дяденька, ты очень худой, но я тебя всё-таки вижу. Как же тебя не видеть? Смешной ты, дяденька. ОЙ! – девочка будто чего-то испугалась и закрыла рот руками, - Простите, пожалуйста! – она присела в неумелом реверансе, - меня зовут Элизабет Мун. Остальные зовут меня Элиза, а мама с папой называют Бэтти. Мне 6 с половиной лет. Прости, пожалуйста, мама говорит, что очень некультурно не представиться при разговоре. Внезапный стыдливый жест окончательно сбил музыканта с толку. Но не представиться в ответ действительно было бы верхом бестактности. Он встал и отвесил перед малюткой поясной поклон. - Уильям. Просто Уильям. Моя фамилия, думаю, давно не имеет отношения к этим местам. И, честно говоря, я так давно никому не представлялся, что и не вспомню её сразу. – Уильям снова присел на корточки, - и что же вы тут ищите, юная мисс Мун? Девочка огляделась. Вот узнала она музыканта, который каждую ночь играет грустную мелодию. А что же дальше? - Мистер Уильям, а почему ты всегда играешь такую грустную песню? Тебе, наверное, самому грустно? А почему ты ото всех прячешься? Музыкант замешкался. Он так давно не разговаривал ни с кем из живых, а тут ещё и ребёнок. И столько вопросов. Он встал, подошёл к своему саркофагу и извлёк из него старую скрипку. Нужно прогнать отсюда девочку, не нужно ей знать всю его печальную историю. - Тебя, наверное, ищут родители. Уже поздно. Иди домой, маленькая мисс. И не приходи сюда больше, я не люблю посетителей. Слова Уильяма для Элизы прозвучали меньше как попытка обидеть и больше как вызов. Девочка расстелила на полу свой тёплый плащ и уселась на него, скрестив руки на груди. - Нет. Музыкант обернулся. Упёртая попалась девчонка. Просто так она не уйдёт. Он не был уверен, может ли он вообще выпроводить незваную гостью силой. Но делать что-то нужно. - Тебя же накажут дома. - Уже и так накажут. Но я хоть узнаю, почему ты такой грустный. И вредный. И что за закорючки у тебя на стенах. И не поспоришь. Очень умная девочка. Уильям покрутил колки на скрипке, проверяя звучание каждой струны. Он подбирал слова. Думал, что будет проще всего объяснить ребёнку. И как это сделать побыстрее, чтобы она ушла до того, как он начнёт играть. И тут он понял. - Скажи, Элиза, ты умеешь читать? Девочка отрицательно помахала головой и опустила глаза. Будто ей было стыдно. - У нас умеет читать только Джуди, но Джуди саааамая взрослая. Она скоро замуж выйдет, ей уже целых семнадцать лет. А нас родители и не учат. Сами взрослые не все умеют читать. А зачем? Уильям ухмыльнулся. Кажется, решение его проблемы пришло само собой. Он продолжал настраивать скрипку и параллельно разговаривать с девочкой. - Чтобы узнать всё, что ты хочешь, придётся научиться читать. Вся моя история записана в этом склепе. И только когда научишься читать, я расскажу тебе про ноты. Те самые «закорючки», - Уильям смычком указал на плиту над саркофагом. Ярко-голубые глаза Элизы будто зажглись огнём. Она долго что-то обдумывала, внимательно разглядывая непонятные надписи на стенах. Результатом размышлений стал громкий возглас. - Хорошо, мистер Уильям! Я научусь читать! – девочка начала поспешно собираться, - Вот увидишь, я научусь и вернусь, всё прочитаю, а потом ты мне расскажешь про «но-ты», - девочка с трудом произносила незнакомое слово, растягивая гласные в попытке повторить странный акцент собеседника, - А ты обещай, что когда я научусь читать, ты перестанешь меня прогонять! Поставленное условие не входило в планы скрипача. Но раз уж начал играть с ребёнком, придётся принимать правила игры. - Хорошо, так уж и быть. - Поклянись! Ребёнок явно не понимал всей важности слова «клятва» и что стоит за этим словом. Но какова вероятность, что маленькая девочка в английской глуши научится читать? - Что ж, маленькая мисс, клянусь, что если ты научишься читать и придёшь сюда снова, то я тебя не выгоню. Клянусь своей скрипкой. - А я клянусь, – Элиза выпрямилась по струнке и тряхнула чёрными кудрями, - что я научусь читать. Клянусь своим фонариком! Видимо, фонарик был самым ценным предметом в арсенале шестилетней непоседы. Дав взаимные клятвы, собеседники раскланялись и попрощались. Девочка вылезла из склепа. На выходе из кладбища её и поймали. Призрак скрипача так давно не общался с людьми. Он забыл все законы вежливости и обращения. Маленькая дама, пусть и низкого происхождения, сидела на холодном полу, а он перепутал обращения на «вы» и на «ты». В памяти стали всплывать старые-добрые деньки. Выступления, королевские приёмы, статные дамы, достопочтенные сэры, неумело ухлёстывающие за статным дамами. А когда и уличные выступления с проезжими менестрелями. Аплодисменты. Воспоминания привели беднягу Уильяма ко дню его смерти. Не смотря на боль в груди и ускользающее сознание, он хотел закончить произведение. И вот уже столько лет он обречён играть чёртову коду. В холодном склепе. Один. Без публики. Шли дни, недели, месяцы. Черноволосая маленькая дама не посещала склеп. Как и рассчитывал вредный призрак, она забыла о данной клятве. Детские клятвы не так сильны и не связывают ребёнка проклятием данного обещания. Ребёнок может пообещать сотням людей на дню всё что угодно, но не исполнить ничего. Такова их природа. - Я научилась! Радостный крик в клочья разорвал тишину склепа. - Ты думал, что я не научусь, да?! А я научилась! Черноволосая маленькая мисс стояла посреди склепа с несколькими книжками подмышкой. Где уж она их достала, как научилась, все эти вопросы были не столь важными. Намного важнее был факт: шестилетняя девочка сдержала обещание. Уильям даже поздороваться забыл. Он только молча стоял, недоумённо глядя на девчушку. - Я Джуди попросила, и она меня научила! Не сразу, но я за ней целыми днями ходила! И книжки мне свои отдала, ей их её муж привозит. Взрослые книжки Джуди брать не разрешает, а вот эти можно – уверенным движением Элиза разложила немногочисленную коллекцию на саркофаге, - они детские, с картинками. Смотри, Уильям! Эта про девочку, пирожки, бабушку и волка. Кра-сна-я ша-поч-ка, - девочка ещё не научилась читать бегло, но по слогам вполне справлялась не просто читать, но и понимать прочитанное, - А потом мы с Джуди прочли вот эту! Про девочку, перепачканную золой и её ужасных сестёр и мачеху, и там ещё принц! Вот, Уильям, видишь? Тирада о пути обучения чтению казалась бесконечной. Обогащённый новыми знаниями ребёнок – страшное оружие. Скрипач сначала опешил, потом попытался вслушаться, а после уже вместе с Элизой внимательно следил за сюжетом сказок. Конечно, он их знал. В немного другом виде и с другими деталями, но знал. Но прервать восторженное хвастовство не имел права. Да и побаивался. Такой заряд если не выплеснется в громком эмоциональном рассказе, то точно разрушит всё кладбище. Когда же речь закончилась, оба собеседника застыли над искусной иллюстрацией: склонившаяся над истекающем кровью звере фигура в красном плаще. Почему-то именно эта картинка из старой сказки заворожила и Уильяма, и Элизу. - А как ты прошмыгнула мимо взрослых? – безопасность собственного склепа заботила музыканта больше, чем все остальные вопросы. Если девочка будет наведываться сюда слишком часто, склеп могу и замуровать. Элиза скорчила самую хитрую физиономию, на какую было способно детское личико. - Все взрослые уже спят. Не спят только сторожилы и дед на кладбище, а они дальше своего носа не видят. Уильям глубоко вздохнул. Скорее по привычке, чем по надобности потреблять воздух. Тяжёлый вздох выражал все его эмоции. Кажется, отвязаться от столь хитрого ребёнка не получится. - Ну раз ты теперь умеешь читать, давай читать. И они прочли. Прочли историю музыканта. Прочли о его мечте умереть на сцене. Прочли названия его произведений, каждое скорбное послание, каждую дату выступлений. Язык успел измениться, поэтому маленькой мисс приходилось помогать понимать некоторые слова и символы, но она упорно читала дальше. Они не заметили, как подкралась полночь. И ровно в полночь Уильям взял в руки скрипу, повернулся лицом к плите с нотами, и начал исполнять коду. Он казался околдованным музыкой. Будто эти ноты сильнее исполнителя и руководят его действиями. Казалось, что скрипач существует в этом месте только для того, чтобы исполнять эту коду. Элиза видела, как двигаются пальцы скрипача по струнам инструмента, как двигается смычок, как её новый друг исполняет последнюю в своей жизни мелодию, которую ему так и не удалось исполнить. Но самым завораживающим во всей этой сцене был свет, исходивший от плиты с нотами. Они начинали светиться по мере того, как скрипач продвигался дальше по произведению. Девочка заворожённо смотрела на пляску света в маленьком помещении склепа, ловила блики, а в итоге и сама попыталась понять связь звучащей музыки и грубо выбитых на плите символов. Музыка стихла, скрипач отложил инструмент и, будто в забытье, упал на колени рядом с саркофагом. Повисла гнетущая пугающая звенящая тишина. - Я поняла, Уильям, - девочка старалась говорить как можно тише, чтобы не испугать своего нового друга, - ты не живой. Ты умер много-много лет назад, да? И кто-то нацарапал над тобой но-ты, которые теперь тебе приходится играть каждую ночь, да? А ноты - это записанная музыка. Я же всё правильно поняла? Музыкант ничего не ответил. Ему казалось, что теперь-то уж точно девочка сбежит. Перед ней призрак, связанный клятвой, не способный покинуть этот склеп. Призрак добрый, безвредный, каким и был при жизни, не желающий никому зла и даже заботливый. Но не живой человек, не тот, с кем можно гулять или играть. А зачем ребёнку такой друг? - Ну, ничего. - Элиза оттряхнула платьишко и начала собирать книжки, - видала призраков и пострашнее. Ты знаешь, кто у тебя соседи? Семейка Макмирелов! Вредные шотландские старикашки. Каждую ночь пытаются выбраться из кладбища и напугать окружающих. - Девочка рассуждала, как хозяйка в трактире, полном гостей. - Только сделать ничего не могут, они же призраки. Охают да ахают. А вот мой братик Тони очень добрый, хоть и маленький. Я пока сюда не пришла, всегда с ним играла. Он маленький, поэтому может даже днём появляться. Взрослые днём не появляются. Боятся, наверное. А Тони был совсем маленьким, когда умер. Но так бывает. Ты не расстраивайся, что ты мёртвый. Я буду к тебе приходить. Ты же научишь меня нотам? Скрипач опешил. Такая маленькая, а уже общается с духами. Наверное, родители об этом ничего не знают, раз она не стесняется своего дара. Её бы уже успели и в церковь сводить, и попытаться бесов изгнать. Но раз она ничего из этого не боится. Значит для неё это в порядке вещей. - Ага, - только и выдавил из себя горе-учитель. - Ну вот и славно. Ты не переживай, я буду аккуратно, никто не узнает, у кого я учусь. Это будет наша тайна! - она приложила пальчик к губам и подмигнула, - До завтра, Уильям! Так начались ночные уроки музыки. В силу своего возраста и пытливости ума, Элиза хватала нотную грамоту на лету. Её навыки чтения тоже продвигались. Вскоре она научилась видеть не отдельные слоги, а целые слова, и читать более бегло. Ноты были выучены. Она даже раздобыла уголёк и бумагу, на которой Уильям учил её писать как буквы, так и ноты. С грамотностью немножко помогала писчица Джуди, удивлявшаяся успехам малышки, а вот ноты приходилось осваивать самостоятельно. Уильям не мог прикоснуться к девочке, поправить руку, показать, как правильно выводить символы. Приходилось изобретать словесные объяснения. А после того, как произведение оказывалось на бумаге, учитель брал в руки скрипку и играл получившуюся мелодию. Осень сменилась зимой, зима перетекла лужами растаявшего снега в весну, весна подарила миру жаркое лето. Так шли месяцы. Месяцы складывались в годы. Маленькая любопытная мисс росла. Она стала чуть реже приходить в склеп, но никогда не отсутствовала дольше недели. Чем старше она становилась, тем больше обязанностей ложилось на её хрупкие плечи. А мастерство чтения, письма и понимания музыки росло и крепло вместе с ней. Отсутствие инструмента не стало помехой, Элизабет научилась петь, подражая звукам скрипки. Но помимо обязанностей, тела и талантов росли и амбиции девушки. Ей было мало подпевать инструменту. Ей хотелось играть самой. А ещё ей очень хотелось освободить своего учителя от проклятия неоконченного произведения. - Я нашла! В склеп, сбиваясь с ног, вбежала раскрасневшаяся девушка. Тонкий высокий силуэт, затянутый в тёмно-коричневое с белым платье, вился волчком по склепу. Чёрные волосы, заплетённые в тугую косу, выбивались из причёски и падали на взмокшее розовое лицо. А тонкие белые пальцы сжимали гриф инструмента. - Я нашла скрипку! Ну не совсем я нашла, конечно, но Джуди мне помогла. Её муж с младшим сыном постоянно ездят в город, оттуда и привезли. Она не самая лучшая, не сравнится с твоей, но хоть какая-то! Родители разрешили, сказали «до замужества пусть играется». А мне до замужества ох как далеко! Смотри, Уильям! Скрипка легла на крышку саркофага. Учитель наклонился над инструментом и внимательно осмотрел со всех сторон. Не самого высокого качества дерево, зато новёхонькие струны. Скрипка явно была предназначена не для выступлений. Скорее всего, её отдал ученик какого-нибудь именитого музыканта, которому впору заказывать себе серьёзный инструмент. А этот годится только для обучения, для самых азов. - Прекрасная скрипка для новичка, Элиза, - заключил скрипач, - настраивать её будет тяжело, струны тугие, зато звук будет чистый. Конечно, это не инструмент профессионала, но нам же надо с чего-то начинать, так ведь? Девушка визжала от восторга. Она не была уверена, получится ли вообще раздобыть инструмент, а тут такая удача. Она бы оставила скрипку в склепе, чтобы было проще выбираться из дома на ночные уроки, но родители начнут задавать вопросы. Тем более, практиковаться она планировала и днём. Уроки продолжились. Тонкие пальцы девушки были будто созданы для скрипки. Только одно терзало Уильма. Она никогда не сможет выступить на сцене. Для начала, она слишком юна. А в возрасте шестнадцати-восемнадцати лет её выдадут замуж. Какой муж позволит своей жене выходить на подмостки? Её невероятный музыкальный дар не оценит ни один театр. Никто не будет воспринимать всерьёз девушку-музыканта. У неё есть выход - уйти с бродячими менестрелями, но тогда судьба её будет совсем туманной. Неизвестно, сколько она проживёт и будет ли счастлива. Конечно, он пытался донести свои опасения до ученицы. Но кто в 13 лет будет слушать бубнёж взрослых про будущее? Она сама себе всё уже придумала. Как добьётся уважения в музыкальном обществе. Как будет выступать на лучших сценах Англии, и не только Англии. Как объездит весь мир, неся с собой его наследие, музыкальное наследие Уильяма. И однажды сыграет то самое произведение, доиграет коду, и на этом долг Уильяма перед миром будет уплачен, и он сможет упокоиться с миром. - Вот увидишь! У меня всё получится. Меня никто не сможет остановить. - Пойми, никто не станет слушать девушку, пусть и столь талантливую. - Так я заставлю! В упорстве барышне не откажешь. Занятия продолжились. Вскоре Элизабет стала сама сочинять произведения. И почти всегда для дуэта скрипок. Конечно, приходилось пережидать полночь, когда Уильям отбывал свою музыкальную каторгу, но после занятия возобновлялись. Деревня не сразу привыкла к новым музыкальным звукам в ночи. Сначала на кладбище отправляли особенно смелых - проверить, не завёлся ли там музыкант-любитель, подыгрывавший старому сторожу. Ведь кроме сторожа никто не мог играть на скрипке, остальные обитатели кладбища лежат глубоко в земле. Из-за этих разбирательств Элизе пришлось пропустить почти полмесяца занятий, но зато теперь никто не подозревал, что это именно она бегает по ночам на кладбище и занимается музыкой. Хотя скрипка в деревне была только у неё. Девушка умела прятаться, незаметно сбегать, делать вид, что она играет хуже, чем есть на самом деле. Она обучилась нарочно перетягивать или недотягивать струны, чтобы делать звук грязнее. Родители не были в восторге от подобного увлечения дочери, но, как уже говорилось, до замужества пусть занимается чем хочет. Так шли годы. Люди свыклись с новыми звуками, прекратили тревожно обходить кладбище, и жили своей прежней жизнью. В этот раз из склепа не звучала музыка. Можно было подумать, что старый дурень спустился в склеп и воет там от тоски. Но сторож не выходил из своего покосившегося домика. И не слышал протяжный, надрывный вой, доносившийся из глубины кладбища. Девушка рыдала вот уже добрых полчаса. Распущенные вороные волосы рассыпались по крышке саркофага, тонкие руки тряслись и хватали друг друга за пальцы, всё тело несчастной пыталось свернуться в маленький рыдающий комочек и врасти в каменную поверхность. Уильям сидел рядом. Он бы с радостью обнял ученицу, погладил по голове, попытался бы успокоить. Но как он не пытался, прикоснуться к девушке не получалось. А любые слова поддержки сейчас не могли перекричать громких рыданий. Он знал, что так выйдет, неоднократно предупреждал, и с ужасом ожидал этого дня. Даже мёртвое сердце музыканта не могло вынести таких страданий девушки. - Как они могли! Время от времени у Элизы получалось собрать свои рыдания в более-менее понятные слова. В основном это были проклятия, стенания и крики непонимания. - Элизабет, прошу тебя... Попытку успокоить вновь прервал протяжный вой. Долго так продолжаться не могло. В какой-то момент силы девушки иссякли. Она лежала на крышке саркофага, слёзы образовали небольшую лужицу под её щекой. Она больше не кричала, не выла, даже никого не проклинала. Она тихо плакала, периодически тяжело вздыхая. - Они разбили мою скрипку, - наконец выдавила из себя девушка хриплым голосом, - как только я сказала, что не выйду замуж, они разбили скрипку и бросили её в камин. Её больше нет, Уильям. Моего инструмента, моей жизни больше нет. Они всё уничтожили. Призрак не мог подобрать слов. А что он может сказать? Что он предупреждал? Что знал, что всё так и случится? И что не стоило ей вообще учиться музыке? А с другой стороны, ведь это он виноват. Он её взял в ученики. Он ещё тогда, десять лет назад, не выпроводил наглую девочку из склепа. - Прости меня. Я виноват в твоих страданиях. Но я прошу тебя, не принимай поспешных решений. Я понимаю, тебе больно, страшно и обидно. Но вдруг ты выйдешь замуж за хорошего человека? Может ты будешь счастлива? Неужели ты хочешь разделить судьбу несчастного музыканта? Девушка смотрела на призрака пустыми глазами. Будто вдруг перестала его видеть. Будто она больше ничего не видела перед собой. Она на несколько минут практически ослепла. Потрясение, пережитое ею, оказалось настолько сильным, что никакие слова и уразумения сейчас не смогли бы поставить её на ноги. В таком состоянии девушка прослушала коду, которую слышала уже сотни, тысячи раз, но именно сегодня эта кода звучала как реквием по её жизни. - Нет, мой дорогой Уильям, - наконец, девушка вышла из оцепенения, - так не будет. Будет совсем по-другому. Она говорила тихо и спокойно. Словно что-то в ней сломалось, и из живой девчушки она за пару мгновений превратилась в истлевающую старуху. Девушка встала и медленно, слегка покачиваясь вышла из склепа. Она исчезла надолго. Музыкант скучал по своей ученице. Ему было тоскливо и грустно от того, что её звонкий голосок больше не заполняет собой склеп. Он продолжал играть коду, но иногда, если вдруг удавалось найти потерянный Элизой клочок бумаги, он старался вспомнить её произведения. Так в печали и скуке призрак провёл ещё два года. Умер старый сторож, которого похоронили на том же кладбище. На его место пришёл другой старик, который в этой жизни уже ничего не может, кроме как сторожить старое, как он сам, никому не нужно кладбище, на котором каждую ночь играет музыка. Два долгих мрачных тёмных года. - Элизабет, одумайся! Прошу тебя, пока ещё не поздно! Девушка вернулась в склеп неожиданно. Она изменилась. И не столько внешне, сколько в повадках, жестах, изменился её голос и взгляд. Больше малышка Бетти не радовала окружающих звонким смехом, не бредила несбыточными мечтами. Элизабет Мун стала на путь ведьмовства. - Неужели ты не понимаешь, чем это грозит тебе? Плевать на мою душу, я умер сотню лет назад, но ты же... Неужели я зря учил тебя? Девушка стала будто больше и сильнее. Она не реагировала на возмущения скрипача и продолжала раскладывать свечи по склепу. Два года скитаний не прошли даром. Элизабет объездила всю Англию в поисках того, кто научит её магии мёртвых. Воскрешать было необязательно, достаточно только взаимодействовать с духами. Поиски не были бесплодными. Одна старуха взяла девушку в ученики, как только узнала её историю. Старая ведьма жёстко воспитывала наследницу, спуску не давала. Благодаря этому в достаточно короткие сроки молодая девушка из маленькой английской деревни стала полноценной колдуньей. Книгу заклинаний и несколько магических кристаллов пришлось украсть, но старуха поймёт. Мелом на полу и стенах были начерчены символы. В центре сложной композиции линий и знаков лежал небольшой кристалл цвета сирени. Оставались мелочи. Всё так же игнорируя возмущения и мольбы Уильяма, молодая колдунья взялась за край крышки саркофага. Пришлось приложить усилия, чтобы глыба сдвинулась. Ещё мгновенье, и крышка с ужасающим грохотом рухнула на каменный пол. Удивительно, как за сотню лет скрипка не сгнила. Видимо, была либо покрыта хорошим прочным составом, либо была зачарована. И второе более вероятно. Осталось только переписать злосчастную коду на листок бумаги. Теперь можно было приступить к ритуалу. Уильям утратил всякую надежду вразумить девушку. Он пытался хотя бы заговорить с ней, но его ученица будто перестала его замечать вовсе. - Бетти, обещай мне, - скрипач опустился на колени перед сидящей в центре магического круга девушкой, - обещай, что после этого вернёшься к музыке. Я буду мучиться стократ сильнее, если твой талант умрёт под гнётом чёрной магии. В который раз призрак попытался прикоснуться к ученице. Только сейчас почему-то получилось. Элизабет подняла глаза. Некогда они были небесно-голубыми, но сейчас заполнились непроглядной тьмой вплоть до белков. От такой картины склеп будто содрогнулся. Или это было влияние начавшегося ритуала. - Обещаю, учитель, - звонкий голос девушки сейчас звучал как тяжёлый раскат грома, - Вы будете рядом на моём первом концерте. На нём же я вас и избавлю от мучений. Ведьма схватила скрипача за руки и притянула к кристаллу. Её тело тряслось мелкой дрожью, переходившей в вибрацию. Под ней вибрировал пол, склеп вокруг, всё кладбище, словно весь мир пробило микроскопической дрожью. Даже старый сторож, не отличавшийся внимательностью к тонким материям, почувствовал нахлынувшее чувство тревоги и страха. За страхом последовал ужас, а за ужасом - ужасающая тишина. И вспышка. Яркая зеленоватая вспышка, возможно, была видна даже в городе. Элизабет прижимала к себе кристалл и плакала чёрными слезами. Её рвало тёмной вязкой булькающей субстанцией. Тьма покидала её тело всеми доступными путями. Магия всегда имеет свою цену, и такова была цена присоединения души к предмету наперекор уже существующему проклятию. Понадобится несколько дней на восстановление. Но после мир узнает о великой скрипачке Элизабет Мун. # # # Полный зрительный зал гудел в ожидании. Ни один из зрителей не шелохнулся и не издал ни звука, гул создавало само ожидание. Диковинка, никому непонятный феномен: девушка-скрипачка. Люди сплетничали. Люди всегда сплетничают, а уж тем более по такому вкусному поводу. Поговаривали, что черноволосая музыкантка околдовывала своих работодателей, а кого подкупала немыслимыми суммами. Некоторые давали девушке выступать из жалости, другие пускали на сцену смеха ради. Находились и те, кто требовал плату телом. По слухам, девушка не гнушалась ничем. И каждый раз её концерт заканчивался долгой пугающей тишиной, а после взрывом оваций. Но ни разу, до этого дня, барышне не давали выступать на Большой сцене. Элизабет листала ноты в гримёрке. В углу грозно наблюдал учитель. Он стал менее доброжелательным с тех пор, как оказался прикован к кристаллу. Казалось бы, радоваться должен, он покинул свой склеп, и даже изредка, на совсем короткое время может присутствовать среди живых. Но мрачнел он тем сильнее, чем известнее становилась его ученица. - Да ладно тебе, хоть улыбнись. Сегодня тот-самый-день. Элиза улыбнулась и подмигнула мрачному музыканту. - Надеюсь после этого ты перестанешь выступать ради снятия моего проклятия и начнёшь наконец-то играть ради своей любви к музыке. - Я не могла иначе. Ты же понимаешь. Кристалл надо напитывать, скрипку надо было чинить. При упоминании кристалла Уильям скривился. - И всё ради нескольких минут на сцене? - О, так ты хочешь сейчас это обсудить? - девушка бросила ноты на стол и скрестила руки на груди. - Не сильно-то ты был против, когда мы ходили по трактирам. - Я не знал цены своего веселья. - Уильям вышел из тени и навис над ученицей, - Ты обрывала человеческие жизни, моя дорогая Элиза. Девушка злобно фыркнула и вернулась к изучению нот. Она знала все партитуры наизусть, но выслушивать нравоучения снова и снова было невыносимо. Она так старалась ради этого момента, а учитель даже не может поблагодарить её. На чёрную курчавую голову опустилась холодная рука. - Что ж, моя дорогая ученица, пусть ты и выбрала тёмный путь, но я обязан признать. Я благодарен. Я засиделся в этом мире. Мне давно пора в свой. Там меня ждёт более подходящий мне зритель. Зал ахнул, когда на сцену вышла женщина в мужских штанах мужской свободной белой рубахе. Но возмутиться никто не осмелился. Полившаяся со сцены мелодия будто заворожила зрителей. К концу первого произведения барышни стали хлюпать носами. К концу второго утирали слёзы даже мужчины. Никто не ожидал такого исполнения от женщины, никто никогда не слышал такой музыки. Эмоции переполняли каждого, кто находился в театре. Даже конферансье, который слышал этот концерт уже в который раз, не мог сдержать эмоций. Когда казалось, что концерт подходит к концу, на сцену вышел второй исполнитель. После некоторые зрители будут говорить, что мужчина был столь тонок, что, казалось, сквозь него можно было увидеть заднюю кулису. Музыканты встали лицом друг к другу. Одинаковое одеяние словно делало их отражением друг друга. В последнем произведении была целая жизнь. От рождения с криком и болью только раскрывшихся лёгких, к беззаботному лёгкому, словно журчание ручья, детству, сменяющемуся драматичным юношеством с его переполненностью эмоциями. После шла размеренная зрелость, увядающая старость и, сопровождаемая последним рывком к утекающей жизни, неминуемая смерть. Овации, казалось, спровоцируют землетрясение или, как минимум, разрушат фундамент театра. Сцена была завалена цветами, перчатками, шарфами и, конечно же, монетами. Публика не хотела отпускать гениальных исполнителей, подаривших такие непередаваемые эмоции. Но всё хорошее однажды заканчивается, закончился и безумный восторг. Зрители расходились, а музыкантов ждали еда и перины. Уже глубокой ночью учитель и ученица сидели друг напротив друга, смеялись, углублялись в воспоминания. Понадобилось несколько лет, чтобы выйти на большую сцену. Проклятие скрипача снято, а Элизабет узнала, что такое слава. - Да, если бы не тот свинопас, мы бы с тобой, Бетти, так и остались бы посреди леса, - Уильям вскочил на ноги, и начал скакать по комнате то на одной ноге, то на другой, - Я точно знаю дорогу, говорила она! Да как ты можешь во мне сомневаться! Вот здесь направо, а вот тут ой яма! Элизабет хохотала так громко, что ей тихонько вторили стёкла в окнах. Веселье закончилось так же резко, как началось. Кристалл был заряжен достаточно, чтобы поддерживать физическую форму Уильяма ещё несколько ночей, но это было сверх необходимости. Девушка обнимала учителя и тихо горько плакала. Он только гладил ученицу по голове и молчал. Можно было понять чувства девушки, и сейчас её не могли утешить ни одни слова. - А как я дальше без тебя? - голос несчастной дрожал и то и дело срывался, - я же не смогу. Всё это было только с твоих наставлений. Я бы без тебя уже давно либо вышла замуж и вздёрнулась, либо играла на обочине дороги за пару монет. Что мне делать дальше? Уильям грустно улыбался и продолжал гладить кучерявые чёрные волосы. - Бетти, послушай, - он помог девушке выпрямиться и утереть слёзы, - я видел, как ты росла. Как из шаловливого ребёнка превратилась в прекрасную девушку. Очень храбрую и самоотверженную. Да, не все твои решения казались мне правильными, но они были твоими, и принимала ты их без тени сомнений. И эти решения превратили юную прекрасную девушку в статную сильную женщину, которую я сейчас вижу перед собой. Я научил тебя всему, что знал сам. Моя дорогая Элиза, больше я тебе не нужен. Мир живых не для меня, он для тебя. Ты со всем справишься. Я в это верю, значит, и ты сможешь поверить. Элиза пыталась унять всхлипывания, но ей никак не удавалось. Прощание с учителем давалось невероятно тяжело. За то время, пока они путешествовали, он стал ей близким другом, без которого мир казался пустым, холодным и враждебным. Но раз проклятие снято, то больше его в этом мире действительно ничего не держит. Девушка встала и, глотая слёзы, сняла с шеи кристалл. Всё было просто. Несколько прощальных слов, и камень треснет сам. - Уильям. - она запнулась, всхлипнула, но продолжила, - мой дорогой Уильям. Мой учитель и друг. Я... Вдруг небесно-голубые глаза опустели. Как в тот день, когда она лежала в старом холодном каменном склепе, когда изменилась вся её жизнь. Пустые глаза и поток слёз. Скрипачу было больно смотреть на страдания девушки, но он знал, что она теперь достаточно сильна, чтобы пережить прощание. Его уверенность пошатнулась, когда слёзы начали оставлять на глазах девушки чёрные следы. Чернота заполонила глаза Элизабет. Слова застыли комом в горле, а сжатый в руке кристалл засиял с новой силой. Сквозь пальцы ведьмы проступала кровь. Вся та кровь, что питала кристалл на протяжении нескольких лет. Комната заполнилась детским плачем, криками о помощи и предсмертными хрипами. Будто прямо здесь и сейчас происходила бойня. Кровь и вязкая чёрная жидкость пропитывали одежду девушки, смешивались, выписывали ужасающие узоры на её теле и под её ногами. И чем гуще и темнее лилась кровь, тем бледнее становился Уильям. - Я не могу позволить тебе уйти. Снова громовой голос, снова тревожная дрожь всего мироздания. На улице завыли псы и зашипели кошки. Бездомные и гуляки ощутили такой сильный приступ тревоги, что бросились в свои убежища со всех ног. Но в этот раз нарастание всеобщей паники не прервала вспышка света. Тёмная ведьма творила ненамеренную магию, опираясь на непереносимую боль и горесть. Такая магия не проходит для мира бесследно. Каждое живое существо в этот момент ощутило всю ту боль, что испытывала несчастная женщина, оставшаяся наедине со страшной окружающей действительностью. Страх, тоска, печаль и разрывающая изнутри боль. # # # На севере Италии, в отдалении от людского взора, в покосившемся домике жила старая ведьма. Ходили легенды, что она объездила весь мир в поисках гениальных музыкантов. Не только живых, но и давно умерших. Ещё поговаривали, что за ведьмой смерть по пятам ходит, будто она людскую кровь собирает. А совсем уж безумные фантазёры рассказывали, что она умеет мёртвых воскрешать, затем ей кровь живых и нужна. И по легенде тот, кого она возьмёт в ученики, станет величайшим скрипачом всех времён. Проверить легенду хотели многие, но безумная старуха гнала всех прочь. А по ночам вела беседы сама с собой. Оживлённые, эмоциональные, она спорила и подолгу молчала, будто кто-то ей отвечает. А в особенно тёмные непроглядные ночи она бралась за скрипку. И тогда в ближайшем поселении люди, наплевав на сон, высыпали на улицу, чтобы послушать чарующую музыку. Её мелодии всегда были грустными. Но одна звучала совершенно по-другому, словно была чужой. И эта мелодия казалась грустнее остальных. Кто-то из селян мог поклясться, что слышал не одну, а две скрипки, исполняющие коду скорбного произведения. Раздался настойчивый стук в деревянную дверь. Элиза раздражённо поковыляла к выходу, опираясь на трость. Ноги переставали её слушаться, как и глаза. Старость брала своё. - Утихните. Сейчас я прогоню попрошайку, и можем продолжить. Дверь открылась раньше, чем Элиза коснулась ручки. Перед ней стоял молодой человек, походивший на только оперившегося воронёнка. Очень наглый и настырный. Она видела мальчишку не первый раз, он здесь ошивался постоянно, но всё никак не решался войти. И вот, набрался наглости. - Пошёл прочь, воронёнок, нечего мне тебе дать. Юноша потерял дар речи. Он рассчитывал увидеть сгорбленную страшную седую старуху. Но на пороге ветхой хибары стояла статная дама. Тонкий силуэт стягивал тугой корсет, только небесам известно, как она его самостоятельно затягивала, складки на юбке фигурно лежали одна ко одной, а копна кучерявых некогда чёрных, но теперь металлически-серых волос была аккуратно уложена в высокую скромную причёску. Из-под провисших под тяжестью прожитых лет век на мальчикам смотрели не глаза, но два ледяных осколка. Хоть дама, а кроме как дамой её язык не повернётся назвать по-другому, и опиралась на трость, но в ней не было немощи. И, в отличие от большинства стариков, у неё не дрожали руки. Ей явно с трудом давалось прямо стоять, но руки спокойно лежали на рукояти трости. Тонкие длинные пальцы огибали искусно вырезанное дерево и будто вплетались в узор, повторяющий виноградную лозу. - Я сказала прочь. Ведьма хотела захлопнуть дверь перед непрошеным гостем, но он отошёл от оцепенения и постарался удержать тяжёлую дверь. - Прошу вас, синьора, умоляю, дайте мне объясниться. Я прошу только выслушать меня, синьора. Вы - моя последняя надежда. Я вас умоляю. Элиза закатила глаза. Сколько раз она слышала слова про последнюю надежду. И как спокойно люди жили после того, как она отказывала обучать их чад. - Впусти его. Самый дальний угол дома на секунду ожил. - Послушай ребёнка, Бэтти. Этого стоит. Ведьма злобно фыркнула и застыла в раздумьях. - Что ж, воронёнок, заходи, так уж и быть. Дом изнутри казался чуть больше, чем снаружи. Возможно оттого, что солнечные лучи, проникающие внутрь, отражались от граней висящих повсюду кристаллов. В доме не было ничего лишнего. Обеденный стол, широкое кресло, большая пузатая печь и полки, забитые книгами и записями. А прямо под полками на небольшом столике лежали два свёртка. Юноша с опаской оглядывался, будто вот-вот его кто-то должен схватить или ударить. Он не надеялся не то что попасть внутрь, но даже заговорить с легендарной ведьмой. - Рассказывай. Элиза медленно опустилась в кресло. Гостю сесть было некуда, но его это не смущало. Он упал на колени, склонился в поклоне и начал щебетать. - Прошу вас, синьора, обучите меня игре на скрипке. - Элиза хотела уже что-то возразить, но её остановил строгий шёпот из угла, - Я уже многое умею, отец учил меня с шести лет, но этого мало. Я не нашёл ни одного учителя, который мог бы мне рассказать и показать хоть что-то новое. Прошу вас, синьора, я живу музыкой, я мечтаю жить и умереть на сцене. Но без достойного наставника я останусь таким же заурядным музыкантишкой, какими являются мои учителя. Я вас умоляю, только вы можете мне помочь. Элизабет выслушала юношу. Итальянский она всё ещё понимала с трудом, но здесь можно было и не знать язык. По голосу было понятно, что щебечет воронёнок. Повисла тяжёлая тишина, изредка нарушавшаяся шелестом листьев за окном. - Бери его, Элиза. Старуха отмахнулась от совета, как от назойливой мухи. - Вот что, воронёнок... - Так вас зовут Элиза? Все слова застряли в старческом горле. Удивилась не только ведьма, но и все остальные музыканты, находящиеся в комнате. - Как ты.. - Я его услышал, синьора. Я всегда их слышу. Только мне никто не верит. А раз вы с ними живёте, то вы можете меня понять. Я умоляю вас, сеньора Элиза, никто не поймёт и не услышит то, что слышу я, кроме вас. Старуха закрыла глаза рукой. Обучать мальца ей не хотелось. Но если этот мальчик слышит обитателей этого дома, да ещё и утверждает, что он талантливее всех своих учителей, возможно, в этом есть смысл. Тем более, ей осталось недолго, а передать своё наследие можно только особенному ученику. - Хорошо, - в итоге заключила она, - я буду тебя обучать. Встань уже с пола. Юноша вскочил на ноги. Он, наверное, завизжал бы от восторга, но по взгляду ведьмы понял, что такой жест будет лишним. - Ты понимаешь мой акцент, воронёнок? Мальчик активно закивал. - Это несложно. Вы можете говорить на своём языке, я всё пойму. Язык это набор звуков, а звуки я слышу и понимаю лучше других. Слышу даже тех, кто сейчас шепчется за моей спиной. Элизабет кинула грозный взгляд в сторону двух болтливых композиторов. Этого было вполне достаточно, чтобы они замолчали и перестали сбивать новоиспечённого ученика. - Что ж, всеслышащий воронёнок, занятия начнём сегодня же. Не думай, что я буду давать тебе поблажки из-за твоего юного возраста. Жить будешь в селении рядом, сам устроишься как-нибудь. Казалось, что мальца сейчас разорвёт от счастья и предвкушения на мелкие кусочки. От восторга он только часто дышал и кивал взъерошенной чернявой головой. — Но не звать же мне тебя воронёнком всё время? Назови своё имя. — Никколо, синьора, - в глазах мальчика зажёгся огонь, рядом с которым адское пламя меркнет, — Никколо Паганини.