***
Может быть, потому что Канао была с ним, когда это случилось. Или потому что они сражались с одинаковым гневом и горечью, плечом к плечу обнажив ничирины перед лицом общего врага, забравшего у них самых близких. Тот бой не мог не сблизить их. А возможно, Иноске и Канао объединили слёзы, которые они сдерживали вместе, и общая боль при виде окровавленной заколки Шинобу. Украшение, казалось, кричало им, что на тоску нет времени, это ещё не конец, и они должны двигаться дальше. Теперь, размышляя об этом, Иноске понял, что так и не оплакал, не отпустил Шинобу. Он не разбирался во многих вещах, не мог дать названия некоторым своим чувствам, но в одном был уверен. Ему нужно поговорить с другом. Поговорить с ней. Иноске никогда ещё не был таким растерянным как сейчас, перед закрытой дверью комнаты Канао в Поместье Бабочки. Он почти неслышно постучался, впрочем, и не надеясь, что ему откроют. Все волоски на его чувствительном теле встали дыбом в тот момент, когда Канао отворила дверь. Сонная, в ночной юкате, с распущенными волосами и широко раскрытыми глазами. — Иноске? — нежным голосом спросила она, склонив голову набок, и он неловко отвёл взгляд. — Прости, что разбудил тебя, — пробурчал Иноске, наблюдая за ней краем глаза. Лёгкая улыбка появилась на её губах. — Что-то случилось? — Вопрос прозвучал с таким искренним беспокойством, что Иноске просто не мог солгать ей. — Могу я поговорить с тобой? Если бы он видел себя со стороны, то понял бы, почему Канао кивнула настолько быстро. Его обычно свирепый взгляд затопила боль, а голос, который раньше был громким и хриплым, звучал так, будто вот-вот сорвётся. Дав ему знак подождать секунду, Канао закрыла дверь и быстро переоделась в форму охотника на демонов, втайне смутившись, что Иноске видел её в одежде для сна. Когда она вышла, он какое-то время молча наблюдал за ней, не зная, что делать. Всё, на что он решился, это неуверенно вцепиться в край её юбки. Зрение затуманивалось, а голова немного кружилась. Странно, но он всегда себя так чувствовал возле неё. Канао перехватила его руку и повела за собой, как заботливая мать заблудившегося маленького сынишку. Только привела она его не к дому, а на крышу особняка. Они присели в полной тишине. Смотря на их сцепленные руки, Иноске набрался смелости заговорить: — Когда я увидел Шинобу, мне показалось, что я знал её раньше. Канао сжала его ладонь, и это придало Иноске больше уверенности, чем он ожидал. — Её присутствие успокаивало меня. Рядом с ней я вспоминал, как меня кто-то обнимал и смеялся вместе со мной. Канао внимательно слушала, и Иноске становилось всё легче раскрывать душу. — Шинобу напоминала мне о маме… О маме, которую он так и не смог забыть, хотя и никогда не встречался с ней в сознательном возрасте… — Я скучаю по Шинобу. Шинобу не была его матерью, но она ближе всех приблизилась к её образу и непреднамеренно заслужила место в гордом сердце Иноске. — Я скучаю по тому, как она ругала меня. Как уговаривала принять лекарства, которые ужасно пахли. Скучаю по её улыбке. И её… Клятве на мизинчиках. Его глаза горели, на грудь давил слишком тяжёлый груз, а внутренности в животе затягивались узлом. Иноске отчаянно хотел отпустить всё и позволить себе разорваться на части, но что-то внутри него кричало — нельзя давать слабину. Рука Канао коснулась его головы, деликатно уложив её на своё плечо и окружив Иноске безопасностью и теплотой, которых он никогда раньше не испытывал. Он слегка вздрогнул, когда тонкие пальцы Канао начали плавными движениями гладить его волосы, а затем она ласковым голосом прошептала: — Плакать — это нормально. Сама Канао не плакала. Ни страх, ни тоска, ни гнев не вызывали её слёз. И даже если бы она захотела выплакаться, она не знала, как разбудить в себе эти эмоции. Канао плакала лишь раз в жизни — когда потеряла свою учительницу, сестру и подругу. Плакать — это нормально, но ей придётся поработать над собой. Ведь привычки не так-то легко стереть. Поэтому она просто попросила: — Пожалуйста, поплачь за меня. И слёзы Иноске, которые уже несколько дней хотели вырваться наружу, хлынули потоком. Водопад его слёз не прекращался в течение, казалось, нескольких часов, пока Канао нежно гладила его по волосам и обнимала, пытаясь передать всё утешение, которое могла предложить. Она безмолвно давала ему понять, что ей так же больно, что она скорбит, что плачет вместе с Иноске в своих мыслях и в своём сердце. Канао без слов говорила Иноске, что смерть Шинобу всегда будет болью отзываться в их душах, но теперь она рядом и успокоит его всякий раз, когда он позовёт.***
Суматоха в сердце Иноске наконец утихла, а луна взошла над ними во всей красе. Веки Иноске опухли и болели от стольких слёз. Он устал, однако ему было так комфортно в объятиях Канао, что он не хотел даже шевелиться, чтобы не вспугнуть её. Они провели на крыше несколько мгновений, просто обнимая друг друга. Было спокойно, безопасно, тепло и уютно. Иноске чувствовал, что может уснуть в любой момент. Затем сверхчувствительность предупредила его о маленьких каплях, медленно падающих на голову. Он отстранился от девушки и заметил, что она тихо плачет. Наверное, он слишком вымотан и потерял концентрацию… А может, дело даже не в этом… Но Канао, грустно улыбающаяся ему под звёздным небом, с отражением пейзажа и его собственного образа в лиловых глазах, выглядела душераздирающе красивой. Настолько, что Иноске забыл, как дышать, а его сердце и желудок развернулись на триста шестьдесят градусов и поплыли вместе со звёздами, затерявшимися во взгляде Канао, сияя в мираже редких слёз, скользивших по её щеке. Его грудь сжалась, когда он увидел, как открыто и искренне она плачет перед ним. И он придвинулся ближе, чем должен был. Канао перестала ронять мельчайшие слезинки, загипнотизированная вспышкой изумрудных глаз Иноске, лишивших её лёгкие воздуха. И прежде чем она успела что-либо сказать, под аккомпанемент шёпота сверчков и дуновения ночного бриза Иноске поцеловал её. Чувственно и инстинктивно, как будто не мог словами передать то, что чувствовал, и вместо этого решил просто действовать. Поцелуй длился чуть более нескольких секунд, и только после того, как его губы оторвались от губ Канао, Иноске понял, что сделал. — И-извини, я-я… Заикаясь впервые в жизни, он жалел, что оставил маску кабана в Поместье. Всё, что ему хотелось — спрятаться под защиту уродливой кабаньей головы и забиться в самую глубокую нору, чтобы никогда не показываться на поверхности. С раскаянием глядя на Канао в поисках признаков недовольства, Иноске случайно стал свидетелем самой дивной картины, которую когда-либо видел. Удивлённое лицо девушки залилось нежным пастельно-розовым румянцем, затем этот оттенок сменился на карминный, и закончилось всё яростно-красным. Канао прикрыла губы обеими руками, словно не веря в то, что сейчас произошло. Сердцебиение Иноске усилилось до такой степени, что он крепко схватился за грудь, надеясь хоть так удержать сердце в грудной клетке. Канао выглядела неземной и драгоценной, а то, как её взгляд искрился эмоциями, заставило его смутиться и вцепиться в конёк крыши, чтобы не сорваться вниз от лёгкого головокружения. Он не знал, что сказать, что думать и что делать с последствием своего импульсивного поступка, но Канао бережно схватила его за руку и смущённо пробормотала: — Моё сердце не было готово к этому… Что же это означает? Прежде чем Иноске успел хорошенько поразмыслить над её ответом, Канао прикоснулась губами к его губам с такой чуткостью и аккуратностью, что Иноске почувствовал, как тает под её прикосновением. Когда они оторвались друг от друга, он увидел её взволнованное раскрасневшееся лицо. Иноске не мог не думать, что она выглядела ещё более очаровательно в таком виде, и что он отдал бы всё, лишь бы Канао всегда смотрела на него именно так. Она же храбро прошептала: — Давай помедленнее, ладно? Иноске мог только кивнуть, чувствуя, что вновь обретённое счастье от избытка покидает его тело в виде маленьких невидимых воздушных шариков. Он снова и снова целовал Канао, экспериментируя с поцелуями и этим новым ощущением жизни, которое горело в его груди, ведь сегодня ночью он получил гораздо больше, чем когда-либо мечтал.