Часть 1
21 января 2022 г. в 17:49
Снег с еле слышным колючим шелестом касался мутного цветного стекла в крыше над молельней. Эстебан постоял немного, задрав голову и глядя в бестолковое сероватое кружение. Подходило время ужина, и, несмотря на все поблажки, которые можно получить в Лаик, если ты сын герцога Колиньяра, некоторые вещи все же не допускались. С едва слышным шорохом похожий на мышь слуга в сером прошел за его спиной в конец молельни. Эстебан с досадой вздохнул, справился с собой и, надев обычную маску снисходительного дружелюбия, направился в трапезную.
Унары рассаживались за длинным столом без особого порядка, но отчего-то каждый раз с краю оказывались Ричард и Валентин. Эстебан сел напротив, сложив руки на коленях, как добрый олларианец: так никто не увидит дрожащих пальцев, рук, изнывающих от жажды прикосновений.
Минуты текли, как песок в часах, слуги все не несли проклятый ужин, и Эстебан не давал себе отдыха, терзая собственную душу безжалостными мыслями. Бледен. Худ. Некрасив — слишком белая, отливающая нездоровой синевой кожа, неясного цвета глаза, не голубые и не серые; кажется, веснушки, эти рыжие пятна простолюдинов. Нескладен. Неуклюж. Нелеп. Эстебан прикрыл глаза, почти наслаждаясь собственным унижением. Потерять голову, утратить покой — из-за кого? Разоренного горского герцога, сына мятежника, бедняка, неотесанного глупца, воспитанного сумасшедшей матерью-фанатичкой в лесу! Эстебан закусил губу, вздрогнув от боли. И еще эта спесь! Ничтожество считает себя потомком чуть ли не богов, мнит, что древний род делает его лучше таких, как Колиньяр — людей новой знати! В груди кололо остро и больно. Эстебан поднял глаза и принялся пристально разглядывать Ричарда. Нич-то-жест-во, проговаривал он по слогам, чувствуя все нарастающую боль в груди. Ничтожество. Ничтожество…
Валентин заметил его взгляд и вопросительно поднял брови. Эстебан досадливо мотнул головой, забыв улыбнуться. Препираться с Валентином — что браниться с зеркалом: отразит все нападки, и ни трещинки не появится на полированной глади… Если только не швырнуть об пол. Эстебан с силой сжал кулаки под столом. Разбить. Растоптать. Превратить в осколки, которые больше не будут мучить его. Сидевший рядом Северин осторожно коснулся его руки. Эстебан поднес ладонь к щеке — так и есть, пылает. И все это видят. Какой позор! Эстебан быстро взглянул на дальний край стола. Альберто вернул ему презрительный и насмешливый взгляд, склонился к Арно, что-то сказал — оба засмеялись. Эстебан наклонил голову, как готовящийся к бою кэналлийский бык. Слуга внес и поставил между ним и северянами большую дымящуюся кастрюлю и принялся разливать жидкое варево по тарелкам. Эстебан глубоко вдохнул, успокаиваясь, улучил момент и толкнул стол. Ричард вскочил с криком — горячая жижа пролилась ему на колени.
— Унар Ричард! Унар Эстебан! — взревел Арамона, до этого мирно дремавший на своем троне. — Оба без ужина! Унар Ричард — в купальни!
Эстебан застыл. Купальни Лаик — огромные сводчатые залы, полумрак и трепет свечей, переходящие один в другой бассейны с водой горячих источников, поднимающийся от воды пар — и его, его, его северная краса, распаленная, раскрытая, обнаженная…
— Господин Арамона! — выкрикнул он.
Боров грузно повернулся к нему.
— Что еще, унар Эстебан?
— Я тоже испачкал костюм, господин наставник. Позвольте мне также отправиться в купальни.
— Идите, — рявкнул Арамона, — получите взыскание за испорченные унарские вещи!
Колени дрожали и подгибались, но из трапезной Эстебан вышел с прямой спиной, и лишь свернув на лестницу вниз, в купальни, остановился, ухватившись за перила, согнувшись и тяжело дыша. Пристальный, откровенно неприязненный взгляд Валентина словно бы продолжал буравить его лопатки. Этот Валентин видит и понимает слишком многое… Ну и пусть!
***
В купальнях было привычно сумрачно и тихо. Потрескивали факелы на стенах. Эстебан огляделся, увидел сваленную прямо на полу кучу черно-белой унарской формы, подошел, подобрал испачканную рубашку, прижался к ней лицом, вдыхая запах. В самом дальнем бассейне негромко плеснула вода.
— Я сейчас, — прошептал Эстебан. — Я иду…
Колет, рубашка, штаны, подвязки, белье, чулки… все… Он шагнул на белеющую в полумраке мраморную лестницу, вода поднялась до колен. Едва различимым темным силуэтом у дальней стены застыл Ричард. Не смотрит, не видит и, даже, кажется, не слышит? Какая неосторожность. Разве их всех здесь учат не военному делу, умению нападать и защищаться? Что вы умеете, унар? Покажите себя.
В несколько сильных коротких движений Эстебан доплыл до противоположной стенки. Ричард стоял к нему спиной, на худых острых лопатках блестели капли, серые, такого странного цвета волосы, намокнув, стали темными. Благоговея и ненавидя одновременно, Эстебан протянул руку и с отвращением увидел, что она дрожит. Ярость ударила ему в голову горячей нерассуждающей волной — вместо ласкового касания он словно бы со стороны услышал звонкий шлепок между лопаток. Ричард не устоял на ногах и упал в воду, забился, судорожно хватая воздух.
— Вы не умеете плавать, Ричард? — выкрикнул Эстебан, бросаясь к нему, касаясь живота, груди, напряженных плеч, всего, всего сразу. — Разве на севере нет озер?
— У нас холодно, — ответил Ричард, задыхаясь и кашляя, — я действительно не умею… Что вам угодно?
Эстебан отступил на шаг, изнемогая от шума крови в ушах.
— Я хотел принести извинения…
— Они приняты, — северянин тяжело дышал, раскрыв губы, его глаза сияли — или это в них отражались далекие факелы? — Вы не оставите меня?
— Нет, — прошептал Эстебан и еще раз, снова, уже справившись с собой: — Нет-нет, я не могу, как дворянин и ваш друг, я не могу оставить вас одного, вы же не умеете плавать…
Широко раскрытые, совершенно темные глаза, трясущиеся губы… Чего еще вы не умеете, Ричард?
— Мой… друг? — переспросил он со странной интонацией и посмотрел исподлобья.
Эстебан предпочел его не услышать.
— Хотите, научу? — Зачем он это сказал? Кому это сейчас может быть нужно?
— Нет. — Отказ — как короткий укол, мгновенный спазм, оттеняющий постоянную ноющую и уже почти привычную боль от невозможности получить желаемое. — Нет, я благодарен вам… — Тишина, мучительная, долгая… — Не сейчас. Я неважно себя чувствую…
Да, вот оно. Это действительно так, он болен — от этого лихорадочно блестящие глаза, алые пятна на скулах, легко обмануться, если долгой беспросветной чередой серых дней только об этом и грезить… Он простужен, должно быть. Самому Эстебану мать и сестра прислали одеяла и вышитое белье, все это передал ему с гаденькими улыбочками сам мерзавец Арамона. А что могли прислать северянину из его нищего края за тысячи хорн отсюда?
— Я могу предложить вам свое одеяло… — и не только его. Создатель, Леворукий и все его кошки. Ты только что получил оскорбительно ясный отказ. Тебя не желают видеть. Тебя не хотят и не любят, и здесь — здесь тоже. Отчего ты все еще унижаешься, стараясь стать полезным — для кого? Для этого ничтожества?
— Я ценю ваше благородство и отблагодарю вас. После…
После… После чего? Отчего же не сейчас? Здесь! В голове смешались звуки и запахи, Эстебан шагнул вперед, подняв тучу брызг, схватил широкие, но худые плечи, с силой притянул к себе, вжался в Ричарда всем телом, впитывая горячечный жар — он же болен, значит, слаб и не сможет… Эстебан перехватил его под живот, чувствуя кожей от локтя до кончика мизинца заполошно вздымающиеся ребра, прижался еще сильнее и, не в силах совладать с собой, вцепился зубами в костлявое плечо. Перед глазами все затянуло поднимающимся от воды туманом, Ричард ударил его локтем в живот, но слишком слабо, слишком… Не хватает сил отогнать черный морок, путающий мысли, не заглушить бьющуюся в ушах кровь…
— Господа, я надеюсь, у вас все в порядке? — таким голосом разговаривать только утонувшей рыбе. Или медузе. Да закатные твари сожрали бы этого Валентина! — Господин полковник отправил меня осведомиться, не нужно ли вам чего-нибудь… Полотенца?
Ричард, трясясь от ужаса, развернулся в его руках, и Эстебан с отчаянием увидел в потемневших глазах цвета грозового неба отвращение и расцветающую ненависть — о, ее бы он ни с чем не перепутал. Как и синяк у Ричарда на плече, как и потемневшие следы укусов, как и…
— Валентин, — хриплый голос, кашель, почти шепот. — Вас не затруднит… протянуть мне руку? Мне нездоровится…
— Разумеется.
Летает он на кошках, что ли? Через мгновение в прыгающих тенях у бортика появилась худощавая фигура в черно-белом. Эстебан встретился глазами с Валентином. Тот молча опустил взгляд в темную воду, и Эстебану скрутило внутренности от стыда и отвращения.
Валентин невесомо коснулся плеч Ричарда, крылом белой птицы мелькнуло в полумраке полотенце. Эстебан смотрел, как Валентин целомудренно укутывает бедра Ричарда, а тот стоит, обессиленно уронив голову ему на плечо. Даже в этот миг Эстебан невыносимо, жгуче желал оказаться на месте Валентина.
— Если на полотенце будут следы крови, первым, кого вы увидите на выходе из Лаик, буду я, — негромко сказал Валентин. — И мой отец.
— Вас ведь никто не посылал? — выкрикнул им спину Эстебан. — Вы солгали, Валентин! Вы не Человек чести!
— Как и вы, — холодно отозвалась темнота. — Но, в отличие от вас, ложь — мой единственный порок.
Эстебан оскалился, но слова не шли, застряв в сдавленном горле горячим шаром. Двое унаров прошли узким бортиком бассейна и скрылись в тенях. Эстебан зажмурился и упал в воду, раскинув руки, спиной вперед.
* * *
Дни шли за днями — дни на свободе, в столице, среди шума и развлечений, и каждый из них повисал на шее тяжким грузом. С того дня, как Ричарда, Ричарда Окделла, герцога Надорского, равного ему по положению и знатности, взял к себе сам Первый маршал, Эстебан не упускал случая встретить бывшего однокорытника в городе, задеть словом, жестом, двусмысленным взглядом. Ричард никогда не бывал один, он повсюду таскался со своим кузеном — Реджинальдом Лараком, толстым недотепой, похожим больше на стряпчего, чем на виконта. Эстебан искал встречи в тавернах, на петушиных боях, в домах куртизанок — везде, всюду ему мерещилась обманчивая северная краса, бледная, как неяркое зимнее солнце, и столь же незаменимая.
Когда по столице пошли старательно распространяемые слухи о связи Первого маршала и его оруженосца, Эстебан не сомневался в них ни дня, ни часа. Он купил бутыль сладкого кагетского вина и, нагрубив своему эру, заперся в отведенных ему комнатах и напился до беспамятства. Разумеется, Рокэ Алва ни в чем не знает отказа, и если уж он, Эстебан, едва не получил желаемое, — если только он и в самом деле желал именно этого и только этого, — то как такой слабак смог бы сопротивляться Первому маршалу в его собственном доме… Да Алве, наверное, и не пришлось ничего делать — нищий надорец живет у него, ездит на его мориске, носит шелк и бархат, тот бархат, в который его мог бы укутать Эстебан, услышь он в ответ хоть одно ласковое слово… Ведь они ровесники, молодые сильные мужчины, им было бы хорошо друг с другом, а Первому маршалу при всех его достоинствах уже под сорок, он стар и много пьет. Эстебан всхлипывал и давился злыми слезами отвращения к себе, напиваясь в одиночестве пустых комнат в особняке графа Килеана-ур-Ломбаха: блестящий дворянин, первый выпускник Лаик, сын и наследник герцога, оруженосец коменданта Олларии — несчастный неудачник, проживающий пустую жизнь.
***
За ним прислали от Первого маршала вечером того же дня, когда Ричард вызвал Эстебана и шестерых их бывших товарищей на дуэль.
«Побежал жаловаться эру, слизняк», — с ненавистью и болью думал Эстебан, надевая перчатки перед огромным тусклым зеркалом в золотой раме. Его собственный эр вмешиваться не пожелал, холодно приказав повиноваться Первому маршалу.
Смуглый кэналлиец, прибывший с приказом, смотрел прямо и строго, но Эстебану отчего-то все же виделась насмешка в черных глазах. Он высоко вскинул голову и красиво, стремительно взлетел в седло, ухватив своего коня за гриву. Что ему сделает Рокэ Алва? Отменить вызов нельзя, а шпагой Ричард владеет слабо, да и их семеро. Эстебану даже не придется убивать его самому: натешится и отдаст другим… Боль под ребрами была привычной и почти неощутимой.
В доме Первого маршала жарко топили. Эстебан сбросил плащ, отдал привратнику перчатки и шляпу, но все равно две дрожащие струйки пота стекли по его спине, пока он шел по мягким, глушащим шаги коврам к кабинету Первого маршала.
Несмотря на одуряющую жару, там тоже горел камин. Рокэ Алва встретил его стоя и поприветствовал небрежным жестом, который был бы оскорбителен для графа Сабвэ, но ничем не мог задеть оруженосца цивильного коменданта.
— Я пригласил вас затем, чтобы сделать одолжение Сабвэ и другим землям, все еще принадлежащим вашему отцу, — заявил Алва, холодно улыбаясь. — Вам может по неосмотрительности показаться, что завтрашний день будет еще одним в нескончаемой круговерти вашей бессмысленной жизни, но я должен заверить вас, что это не так. Завтрашний день станет для вас последним. Приведите дела в порядок, напишите завещание и постарайтесь сделать это разумно. Предложить вам услуги моего духовника? Впрочем, его у меня нет, и так в доме столько лишнего народу… Оруженосец топчет мои ковры… Любезному Людвигу вы тоже мешаете?
Эстебан отступил на шаг, таращась на Алву. Тот улыбался и поигрывал пером, стоя у стола.
— Что вас так поразило, юноша? Вы ввязались в дуэль, не будучи до конца осведомленным о ее правилах? А правила нужны, они совершенно необходимы, иначе честный спор станет обычной безобразной дракой. Например, всемером на одного. Но, благодарение каким-нибудь силам, в Талиге этого никогда не будет, ведь любой дворянин, осведомленный о творящейся несправедливости, может принять сторону слабой стороны. Любой дворянин.
— Нет! — выкрикнул Эстебан. — Вы не можете… Вы не станете…
— А мой оруженосец сказал бы «Вы не смеете», — Алва рассмеялся, откинув голову. — Совсем нет изобретательности в молодом поколении. Вы отказываете мне в дворянстве, Сабвэ, я правильно вас понял? — Улыбка Первого маршала стала жестче и ярче, безжалостно горели на непривычно белом для кэналлийца лице синие глаза. — Пишите завещание, юноша. Рассвет над Олларией завтра займется не для вас. Впрочем, и другой Рассвет тоже.
Лицо Рокэ Алвы было спокойным, а из его синих глаз смотрела смерть.
Эстебан медленно повернулся на негнущихся ногах и потащился, забыв попрощаться, к дверям.
— И, юноша, — догнал его требовательный звенящий голос. — Есть одна вещь, которую следует знать мне, и одна — которую предстоит узнать вам. Начинайте, вы играете белыми. В купальнях Лаик вы имели неосторожность претендовать на тело моего оруженосца, не покорив предварительно его души?
Эстебан повернулся. В свете отблесков камина Рокэ Алва выглядел изначальной тварью, высматривающей себе жертву в мире живых. Пока еще живых. Отпираться не имело смысла, и ложь вдруг показалась ему самому горькой и неуместной.
— Нельзя винить того, кто страдает от любви, — сказал он неожиданно твердо, но голос его был так тих, что его без труда перекрыл сухой треск горящих поленьев.
— До тех пор, пока его страдания мучают лишь друзей, вынужденных слушать скверные стихи, — холодно отрезал Алва. — Я узнал то, что хотел, теперь ваша очередь. Я благодарен вам.
Эстебан поднес руку ко лбу — стекающий по вискам пот был холодным.
— Вы благодарны… мне?
— У меня самого объяснение невинному юноше прелестей мира гайифской любви заняло бы много времени и терпения, в конце концов, мне могли просто наскучить надорское упрямство и добродетель, — рот Алвы скривился, словно бы его собственные слова горчили. — Но вы справились лучше, и теперь плодами ваших стараний воспользуюсь — я. Мне приятно сообщить вам об этом. Идите! Если вас завтра не будет на месте дуэли, я прилюдно казню вас через повешение. И объявлю причину.
— Вы не осмелитесь… — прошептал Эстебан. Он говорил одно, но думал о другом: в его воображении Ричард Окделл, все такой же нескладный и тощий, счастливо смеялся, глядя в лицо Рокэ Алвы, веснушки плясали у него на носу, и во взгляде была беззащитная нежность.
— Не осмелюсь назвать вас растлителем, а имя опороченной девицы скрыть из благородства? — изумился Алва. — Видит ваш Создатель, у вас престранные представления и о смелости.
Эстебан повернулся и почти повис на дверной ручке.
— Хуан, — позвал Алва откуда-то издалека, словно из-под толщи темной теплой воды в купальнях, сквозь висящий над ней, застящий глаза пар. — Проводите графа Сабвэ, ему, по всей видимости, дурно. Где Ричард?..
Эстебан оттолкнул руки кэналлийца и вышел, пошатываясь. У самой лестницы он споткнулся, и, схватившись за резные перила, невольно поднял голову. Пролетом выше у балюстрады стоял Ричард Окделл, одетый в синее с черным и очень бледный. Эстебан вдохнул — и ничего не сказал. Он смотрел на него — в последний раз, в последний — и в крови его бурлила отрава. Если бы он мог забрать Ричарда с собой, он бы это сделал. Он стоял и надеялся, что причина бледности оруженосца Первого маршала в том, что тот все слышал. И как его эр говорил о нем, и за что он благодарил Эстебана. О, Эстебан видел взгляд Алвы, — такой же, какой он наблюдал с некоторых пор у себя, ведь зеркала не умеют лгать. И его, и Первого маршала поцеловало одно и то же безумие. Дикон, сказал Эстебан одними губами.
Ричард посмотрел на него долгим взглядом, развернулся и неслышно исчез в недрах этого огромного дома, морисские ковры поглотили его шаги.