Ты станешь моей второй половинкой?

Четырнадцатое февраля - день всех влюблённых. Вполне подходящее время для подобного праздника, как считал Кирштейн. Ну а что, в этот на редкость крепкий февральский мороз промёрзшего насквозь солдата может согреть только такое прекрасное и тёплое чувство, как влюблённость. В Микасу, конечно - как он только за ней не ухаживал и не бегал - уж наверняка Аккерман давно должна была поддаться! И сегодня отличный день, чтобы в открытую сказать ей всё, что накопилось в душе. "Да, так и сделаю," - подумал Жан, шагая по заснеженной тропинке, ведущей к казармам. А вот и она - любимая Микаса. Как всегда, стоит и увлечённо слушает бред, который несёт пустоголовый придурок Эрен. Надо бы как-то её позвать... Жан подходит к этой парочке, насупив брови и напуская на себя особенно важный вид. Пускай не догадываются ни о чём. Пускай думают, что Жан по делу подошёл к ним и позвал Микасу на пару слов. - Микаса... - неуверенно начал Жан, собираясь с мыслями. - Я... Я просто хочу сказать тебе, что ты... Что я... - Жан замялся. - Что ты "что"? - холодно спросила Аккерман, спокойно глядя прямо в глаза растерявшемуся парню. - Я... Ты... Ты мне очень нравишься, Микаса, вот что! - на одном дыхании выпалил Кирштейн, опустив голову и вперив взгляд в землю. - И я хотел спросить, испытываешь ли ты те же чувства ко мне? Микаса лишь слегка покраснела, но не более того. - Мне приятно, Жан, но нет, ты мне не интересен, прости. - абсолютно спокойно ответила Микаса и ушла. Обратно. Обратно к Эрену, чтоб его. "Я просто невезучий придурок. Да ещё и Эрен... Что она в нём нашла?" - размышлял Кирштейн, сидя на скамейке в казармах, но ход его мыслей оборвал обеспокоенный голос Марко: - Жан, что-то случилось? На тебе лица нет. - взволнованно и заботливо спросил он. - Может, я могу чем-то помочь? Кирштейн в ответ на это лишь глубоко вздохнул. -Жан, сегодня ведь день влюблённых. Такой замечательный праздник, а ты сидишь здесь один и грустишь, - тихо сказал ему его друг. - А что насчёт Микасы? Тут Жан залился румянцем и громко, чтобы, наверное, все, даже Микаса, услышали, выкрикнул: - Да к чёрту эту Аккерман! Дура дурой, ей Богу, кому она сдалась! Марко внезапно побледнел. Жан украдкой взглянул на своего друга и удивился его реакции - тот был одновременно и удивлён, и испуган, и, как на мгновение показалось Жану, немного рад, что на тот момент явно было не к месту. "Почему ты так отреагировал? Тебе то какое дело, что у меня там с Микасой? Ты мой друг, конечно, но обсуждать личную жизнь, как по мне, уже слишком! Да и вообще, чему ты обрадовался?" - про себя удивился Жан. - Значит, между вами... Ничего нет? - как-то робко и тихо, но вместе с тем с воодушевлением спросил веснушчатый товарищ. - Конечно нет! И не дай Бог, тьфу! - сплюнул Жан так, будто плюнул не на землю, а на всех людей в мире, вместе взятых, как если бы они лежали у его ног. Марко внимательно посмотрел на Жана. Тот отвернулся от своего друга и с минуту молчал, но поняв, что нет смысла и дальше игнорировать присутствие Марко, снова взглянул на него. - Ну что ты хотел, Бодт? - уже спокойным голосом спросил Жан. - Говори, не стесняйся, я тебя слушаю. Он внимательно наблюдал за Марко и ждал, что же он скажет. Тот, слабо и грустно улыбнувшись, вдруг взял Жана за руку. - Ты чего это? - удивился Кирштейн, краснея ещё больше, чем раньше, хотя, казалось бы, больше и некуда. Он почувствовал, что руки Марко гораздо холоднее его собственных и почему-то дрожат. - Послушай, Жан... - краснея, начал Марко. - Только не перебивай. Жан кивнул в знак согласия. Марко не выпускал его руку. - Может, это и неправильно с моей стороны, но я рад, что у вас с Микасой ничего нет. - тихо и на удивление спокойно заявил Марко, но румянец на щеках, слишком яркий даже для такого мороза, и взгляд, устремлённый куда-то в сторону, боящийся направиться в сторону друга, выдавал его нерешительность. Жан раскрыл было рот, чтобы что-то возразить, но поспешно закрыл его, вспомнив об обещании не перебивать. - Потому что... Потому что я люблю тебя, Жан, и не хочу отдавать тебя никому, я знаю, что это неправильно - мы оба парни, это неправильно, но... но... я пытался спрятать эти чувства так глубоко, чтобы забыть о них навсегда, но я не могу! Слышишь, не могу... - быстро и нервно на одном дыхании выпалил Марко, но вдруг не выдержал и расплакался. Жан был шокирован и испуган. Лучший друг сказал такое! Лучший друг! Он не знал, что ответить Марко, а потому просто молча ждал, когда Бодт перестанет плакать и скажет что-нибудь ещё. Тот заливался жгучими слезами, его губы дрожали, но он изо всех сил старался успокоиться, и всё-таки собрался с силами, чтобы продолжить: - Я только один вопрос тебе хочу задать, Жан. Ты... - шмыгая носом говорил Марко. - Ты станешь моей второй половинкой? - И после этой фразы Бодт резко повернулся лицом к Кирштейну и сквозь слёзы попытался посмотреть на друга. - Прости... - застыв от удивления, не сводя взгляда с лица Марко тихо проговорил Жан. - Что простить? - испуганно переспросил Бодт, и как-то неестесственно улыбнулся. Но губы слишком сильно дрожали, улыбка больше была похожа на подавляемую силой гримасу отчаяния. - Марко, ты ведь мой лучший друг. Я люблю тебя, но... ты мне как брат. Понимаешь, да? Я не... Не хочу быть твоей второй половинкой или что-то в этом роде. Я хочу всегда быть с тобой, но только как с другом. Ты ведь... понимаешь, да? - с глупой, натянутой улыбкой, говорил Жан, положив руку на плечо друга. - Прошу, ты только не обижайся, ладно? Я ведь только добра тебе желаю. Ну не испытываю я... таких чувств, прости. Марко сквозь слёзы посмотрел на Жана. Тот был жутко смущён и явно чувствовал себя не в своей тарелке. "Это я поставил его в такое неловкое положение. Лучше бы я молчал. Я ведь только разрушил нашу дружбу. Вот вечно я делаю глупости! От меня у Жана сплошные проблемы. Да и вообще, на что я надеялся? Видно ведь, что он испытывает чувства к Микасе... И почему я не родился девушкой? Тогда бы у меня был хотя бы крошечный шанс понравиться Жану, хотя на фоне этой черноволосой красавицы ни одна девушка бы не смогла выделиться и привлечь его внимание," - думал Марко, поспешно утирая слёзы рукавом. - Прости меня, Жан, прошу, прости! Я не хочу портить нашу дружбу, просто я вдруг подумал, а что если?.. - Бодт запнулся на мгновение. - Но я, конечно, как всегда, ошибся. - продолжил говорить Марко, мило и искренне улыбнувшись другу. - Я только надеюсь, что ты меня простишь и мы сможем забыть этот глупый случай и остаться друзьями... - Конечно, Марко, всё в порядке! Просто забудем об этом, ладно? Ты - мой лучший друг и навсегда им останешься! - обрадованный таким исходом событий, разгорячённо выпалил Кирштейн. - Значит, всё в порядке? Этот... инцидент забыт, да? - посмотрев прямо в глаза другу с надеждой спросил Марко. - Какой такой инцидент? - разведя руками и сделав совершенно недоумевающее выражение лица, удивился Жан, слегка посмеиваясь. Марко, поняв шутку, громко рассмеялся. Жан тоже повеселел. Он был рад, что Марко всё понимает. А Марко был рад, что ничего не испортил. Они были друзьями - они ими и остались. Плевать, что в груди что-то щемит, а сердце предательски ноет. Плевать, что его отвергли. Всё, чего хотел бы Бодт - счастье Жана. ЕГО счастье. Плевать на себя. Ведь это и есть настоящая, чистая и бескорыстная любовь? *** - Как же... так? Перед Жаном лежал мёртвый Марко. Его тело было в ужасном состоянии - правая рука вырвана вместе с куском тела, обнажая рёбра и внутренности юноши, который когда-то, как и все ребята его возраста, гулял с друзьями, общался, веселился, несмотря на все тяготы и трудности солдатской жизни, не забывая о пламени молодости, которое горело в сердце его и его ровесников. Теперь оно погасло навсегда. Он мечтал поступить в военную полицию, но, в отличие от Жана, не ради того, чтобы защитить свою шкуру от гигантов и жить, как хотел бы Кирштейн, круглыми сутками распивая вино, играя в карты и гуляя без дела, в безопасности за внутренними стенами. Он мечтал служить королю. Этого рвения Жан не понимал, но в тайне уважал это чувство в своём друге. Но теперь мечте Марко никогда не сбыться. Ему не хватило всего одного дня. Жан вспомнил, каким милым был Бодт, когда улыбался широко и искренне. Он всегда улыбался так. Да, Кирштейн начал понимать, что неровно дышит к нему ещё после того, как Марко признался ему в любви на день Святого Валентина. Конечно, не сразу, лишь постепенно Жан это осознал. Но признаться не решался - каждый раз, общаясь с Марко, он думал, что вот сейчас, прямо сейчас он просто выдаст ему всё как есть, скажет, что любит, крепко прижмёт к груди любимого, взъерошит его волосы, а затем прижмётся к его губам своими, пускай неуверенно, испуганно, но так он передаст всё, что чувствует без слов. И так же безмолвно он извинится перед ним за то, что отверг. Но он не мог решиться. Невероятный страх окутывал его каждый раз, когда осмеливался думать о таком при друге. И Жан твёрдо решил, что признается ему сразу после распределения, когда оба они поступят в военную полицию. Это будет знаменательный день, и Жану именно тогда хватит смелости, чтобы всё сказать Марко и избавить его от одиночества и любовных страданий. Ведь Марко до сих пор любил Кирштейна. Но не хватило одного дня. Ровно одного дня. Титаны атаковали Трост за день до распределения. Кирштейн всё же был до последнего уверен, что встретит Марко после сражения. Вот сейчас он разберётся с очищением города от трупов, а потом пойдёт в госпиталь и встретит его там. "Скорее всего, Марко ранен, раз я до сих пор его не видел. Ну ничего, он это переживёт. Всё будет хорошо. Я буду любить его, что бы ни случилось. Теперь всё будет по другому. Всё будет хорошо. Всё будет..." И тут он увидел. Увидел любимого человека, лежащего у стены дома с разбитым окном. Мёртвый. Никогда больше Жану не увидеть его солнечной улыбки и милых веснушек. Прежняя свежесть лица сменилась трупной зеленью. Кусок челюсти был вырван. Правого глаза не было. От прежней очаровательной его улыбки не осталось и малейшего упоминания. "Твои губы, Марко..." Их не было. Были лишь оскаленные зубы, ничем неприкрытые и выпачканные кровью. Взгляд Марко был направлен вниз. Мёртвый взгляд, мутный. Над его телом кружились в радостном танце мухи. Мясо юноши послужило для них отличным домом. Левая рука лежала на груди Бодта. Жан схватил её и крепко сжал в своей. Она была ледяной. Прямо как тогда, четырнадцатого февраля, когда Марко признавался Жану. Но она больше не дрожала. Жан не решался отпустить его руку. Он понимал, что всё кончено, но пытался отсрочить момент, когда надо будет потащить любимого на повозку с трупами, в общую кучу. Жгучие слёзы душили Кирштейна, он хотел кричать, докричаться до небес, докричаться до Марко. Но он понимал, что это бесполезно. Сердце сжималось так, будто кто-то схватил его рукой и пытался вырвать из груди парня. Было тяжело дышать, он смотрел на то, что осталось от Бодта сквозь слёзы. Вдруг Жана словно парализовало. Одна фраза, произнесённая его другом в день всех влюблённых, заставила его зарыдать навзрыд, как пятилетнего ребёнка. "Ты станешь моей второй половинкой?" "Марко, а ведь от тебя осталась почти что только половина. В прямом смысле слова. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Почему? Тебе бы пригодилась собственная половина тела. И побольше осторожности... И ты был бы жив! Но ты, наверное, как и планировал, использовал себя в качестве приманки, чтобы помочь другим. Ты всегда думал в первую очередь о других людях. Сколько я тебя знаю, всегда..." Жана обжигали слёзы, и он не мог их остановить. Слишком обидно. Не хватило всего одного дня. Если бы гиганты прорвали стену на день позже, если бы... Марко так и погиб, не узнав, что был любим Жаном. Что его чувства не безответны. Он умирал, думая о нём, потому что одной лишь мысли о том, что Жан будет жить дальше, было достаточно, чтобы умереть без страха. Когда Марко почувствовал, что силы покидают его, он думал только о том, чтобы самый дорогой ему человек был счастлив. Чтобы встретил прекрасную и добрую девушку, которая полюбит его всем сердцем, так же искренне, как Марко. Чтобы Жан был счастлив. Он даже не хотел, чтобы тот вспоминал его. Он надеялся, что тот забудет его и заживёт счастливой жизнью. Именно эти мысли позволили ему смириться с тем, что никогда больше не увидит своего возлюбленного. Что никогда не станет его второй половинкой.