Морок

Напоказ выставляют лишь то, что выгодно; шрамы от самых тяжелых ран загоняются в сердце. За каждый вдох назначена плата: невыносимая, раздирающая легкие, словно едок, болью. Походка – ненадежнее затупленного меча; стопы не чувствуют пол, цепляют пороги, чьи-то ботинки. Плечи напряжены, сведены к лопаткам; на затвердевшей спине хоть камни коли. Савин каменеет в любую свободную от детей минуту и – ничего не делает с этим. Она заслуживает гораздо худшего, шрам на лбу тому свидетель, но спрятаться от себя – загадка не по ее плечу. Единственного, кто мог ее разгадать, она позволила вздернуть, будто бы ей плевать. Ведь если натянуть до щелчка веревку и отвернуться, едва палач подтянет труп, ей обязательно полегчает. От верных решений должно становиться проще. Но после надсадно хрипевшего Орсо, выдавливавшего себя из петли с очередным спазмом, – судить о правильности Савин не может. С нее хватает и налившихся красным, точно дешевым вином, глаз и перетянутой до синевы шеи. *** Ухмылка стекала с разбитых губ вместе с кровью: Орсо, не выдержав, откусил язык. Острые, готовые заколоть ключицы впервые за долгое время обнажились, а задратая невзначай рубаха выбила у Савин истерику. Ведь тощее, заросшее синяками тело не могло принадлежать Орсо. Обвисшая на животе кожа стекала с подбитых ребер, натертости под мышками, казалось, почернели вмиг. Все то, что когда-то было мягким, бледным, желанным, - переменилось. И Савин, злобно высморкавшись, зашлась в беззвучном крике. Ведь Орсо не имел права беречь ее от своих страданий, так не принято в семьях, верно? По крайней мере, этому ее учил калека – отец ли, супруг, отныне все едино. Дрожащей рукой смахнув с лица влагу – холодный пот, твердила она себе, и только, – Савин скосила глаза на Лео. Тому изможденность была к лицу, очередной прекрасный повод для ненависти. Последней и без того хватало: последний подкол от Орсо, казалось, заставил желваки срастись с щеками Лео – того потряхивало, протез неровно отстукивал рваный ритм по доскам. Савин была готова поклясться: на месте Орсо он навалил бы в штаны еще за пару шагов до эшафота. Мелочный, озлобленный, оголодавший до власти и всеобщей жалости Лео дан Брок опостылел ей настолько, что от удара сдержала лишь чистая, закаленная на королевской крови, выдержка. Нелепо болтавшееся в небе солнце светило как никогда ярко. Савин в отчаянии подставила лицо, не сдерживая слез. Жар быстро слизывал горечь с кожи, а в выпученных глазах высекал искры. Разгоряченная, точно жаровня, Савин давилась солнечным светом непозволительные три секунды. Полученный в бок тычок заставил ее вздрогнуть и, холодно улыбнувшись, толкнуть Лео в ответ. – Не надо смотреть на меня с таким вызовом, ваше величество. В конце концов, не я задела вашу драгоценную, – остро заточенная шпилька заставила обоих сощуриться, но от язвительности Лео не увернуться, – ногу. Невозмутимость до неприличия красила Савин, и, зная об этом, можно идти без опаски. Четко проложенный курс по жестким, криво сбитым доскам нарушила резкая боль в плечах, едва не вынудившая ее собрать все занозы носом. Она удержалась чудом, вцепившись в удачно подставленную руку – безумно твердую, горячую, с густой темной порослью. Хребет ей выбило запоздало, по мыслям и сердцу хлестнуло каждым, мать его, позвонком: «Ты заслужила болтаться в этой петле на пару с Орсо». Но для подобной роскоши банально не хватило смелости. Все то хорошее, что было между ней и Орсо, сейчас казалось полузабытым летним сном. Неправомерно яркая картинка, ударившая Савин прямо под дых. Она буквально торговалась с собой за шаг, второй, третий, обменивая возможность двигаться на лишнюю секунду с Орсо. На душные летние ночи, пропитанные вином и мускусом. Он целовал ее с упоением, и с каждым касанием его губ по подбородку стекали алые капли. Запотевшие графины, заполненные вином, апельсинами и дыней, быстро пустели. Шелк стекал с плеч Савин быстрее, чем планировалось, но от щенячьего восторга ласкавшего ее Орсо остаться в своем уме не получалось. Она тянулась ему навстречу, точно дурная, умело подставляла груди, бедра, задницу – и Орсо не подводил, ни на секунду. Ни на мгновенье не позволяя натянуть маску бесстрастности – как и сейчас, когда от Савин требовалось гораздо больше, чем вылепленная по ней личина. Сочащиеся похотью воспоминания – не самый лучший спутник на повешении. Они набросились на Савин с такой яростью, что увернуться от боли – невозможно. Ее душа дала течь, и брызнувшие на волю чувства кривили лицо до гримасы. Ей не хватало сил поймать хоть чей-то взгляд, считать с него, насколько уродливой сейчас казалась Мать Нации, но, черт тебя возьми, Орсо, насколько же ты облажался, если никто – слышишь, никто! – не выдавил хоть капли сожалений? Савин пыталась заткнуть саму себя, вцепиться в мысль, что все пройдет, стоит ей успокоиться, ей обязательно удастся вернуться к детям, не споткнувшись, а после короткого, щедро присыпанного пылью сна, мир вывернется наизнанку. Но правда не унималась и продолжала драть между лопаток, пытаясь прогнуть в до судорог выпрямленной спине. Савин уверенно колола пространство перед собой; двигалась жестко и быстро. Сцепленные в замок руки прощелкивали пальцы; тугое брачное кольцо ударилось о землю. Не получившая мгновенной поддержки Савин ковала защитную броню с каждым вдохом, баюкая израненное сердце, точно младенца. Она стояла на самой вершине горы, и под ногами шипели придавленные ее властью змеи. Шипящая кусающаяся свора травила друг друга, лишь бы взобраться повыше, не замечая, что Савин вдруг покачнулась. Короткая вспышка слабины, оброненная в никуда; внимание Совета переключилось на старомодность повешений и вымученных неискренних поздравлений для Лео. Его величество упивалось победой над побежденным, и, если бы это заметил Орсо, то кубарем скатился бы с эшафота – от дикого, сбивающего с ног хохота. Савин догнал короткий глухой звук, с каким на землю шлепается мешок картошки. Однако Савин уже не пронять; она успела накинуть легкую скуку и вклиниться в аристократские дебаты о воспитании. – Мой личный, – короткий нажим и пауза, – опыт показал, что если о чем-то не нужно беспокоиться, так это о благонадежности гувернеров. Ни самое лучшее образование, ни даже королевские рекомендации не удержат их от прыжка в постель нанимателя. И если ребенок прознает об этом предательстве, то выбить копящуюся в нем желчь вам не помогут никакие деньги. Особенно если учесть, что их никто из нас по-настоящему не заслуживает. Необдуманный круговой удар заставил кипеть от возмущения не только лордов. Прибившиеся к ним приближенные Лео успешно парировали атаку, припомнив старые слухи о королеве Терезе. Стирийская шлюха, вылепленная из алебастра и солнца, была желанной для многих, но Савин вдруг захотелось услышать от нее нечто… семейное. Возможно, она боялась сообщать той о судьбе Орсо. Жалела о несбывшихся надеждах править с ним же. Или пыталась выкарабкаться из собственной шкуры, чтобы хоть на секунду почувствовать себя правительницей по праву, а не по выбору отца-калеки? «Вот именно поэтому ты, как никто, заслуживаешь участи Орсо». Она сердито выдохнула, мотнула головой и подлила масла в огонь, припомнив «старую подругу, что пробовалась во фрейлины к королеве». Звучало все это до невозможности абсурдно, но по-другому выбить подавленность Савин не в праве. В отца плевались за его спиной, высмеивая увечья, и если вовремя не упрятать свои – придется давиться по утрам овсянкой. К тому же, беззубые десны наверняка украсят только ее супруга. *** К воспоминаниям не привыкнуть, но Савин – дочь бывшего архилектора. Не научиться держать в узде слабость, по меньшей мере, глупо. Она почти не морщится, готовя очередную понюшку. Она занюхивает быстро, со свистом, прикладывает к груди Гарода и смотрит, как шустро доит кормилицу Арди. Савин впустую щурится, взглядом нашаривает чужую, полную молока грудь. У кормилицы жесткие потемневшие соски, с левого капает кровь. Арди не знает меры в питье – вся идет в бабушку. С Гародом проще, но Савин впервые не до него. Она укачивает его машинально, гладит по светлым волосам и всматривается – в зареванные глаза. В них можно увидеть целый мир, но здесь и сейчас Савин нужно другое. Она целует Гарода в лоб: неловко, смазано, задев зубами. По тонкой коже мгновенно расцветает краснеющая полоса, Савин проводит по ней пальцем и ласково дергает за светлый завиток. Она помнит другие пряди, более жесткие и напомаженные, но, черт возьми, дайте ей просто покормить сына! Воспоминания она потащит позже. – Присмотри за ними, – позднее бросает кормилице, высвобождается, с задумчивостью мнет сосок. На пальцы попадают последние белесые капли, и Савин мрачно бьет ими подушку, словно пытаясь пробить. От подступающей тошноты спасает очередная понюшка, от прорезающего кровь страха – шаги вперед. Савин с кривым подобием величественности выталкивает себя из детской и двигается к гостевому крылу. Говорят, в одной из угловых комнат спал Логен Девятипалый. Для Савин в этом имени нет ничего, кроме ошметков воспоминаний отца-калеки, ее потряхивает от другого. По слухам, проснувшийся ночью Логен был вынужден сражаться с едоком. Савин не знает подробностей, с нее хватает более чем подробно разорванной головы Сульфура. Она старалась быть деловой даже в личном и сформулировала задачи для Зури: минимум шума, крови и представлять только похожий на желаемое результат. Зури, поколебавшись, сделала скидку на целый ряд условностей. Она бесстрастно торговалась, изящно не замечая смятения Савин, – воистину, незаслуженное милосердие. – Не правда ли, хорошая погода для прелюбодеяния? Орсо одаривает ее насмешливой улыбкой и поднимает бокал с вином. На его пухлых, обнажающих белые зубы губах поблескивают темные, наверняка сладкие капли. Все хорошо, подводит голос: тембр дрожит, слова застревают меж зубов, точно мелкие кости. Орсо должен поморщиться – прядь нарочито небрежно скроет лоб – и безразлично потянуться за зубочисткой; Рабик огреха не замечает. Идеально выстроенный самообман обрушивается мгновенно. Савин капризно топает ногой и ей же пинает воздух. Трехслойный лазурный бант неприглядно дергается, одна из лент выбивается, чтоб злобно загнаться под каблук. Савин не позволяет себе утопать в роскоши, но отказаться от замысловатой обуви не в силах: у королевы-регента есть право на небольшой каприз. Большой – вручает бокал, и Савин давится ужасом, переходящим в тупое интуитивное возбуждение: насколько был сладок вкус плоти Орсо? Рабик ответов не дает, следует негласному уговору, старается, подчиняет себе манеры Орсо. Он действует мягко, порционно, вылепливает черты лишь с одобрения Савин. Гаруну подобную хитрость не осилить, а хитроглазый Рабик упорствует в мелочах. Савин не хочет знать, но, черт ее дери во все щели, она сама отказалась «подготавливать труп». *** От мертвого Орсо разило, как и от прочих тел. Запавший рот перемежался первыми темными пятнами; зелено-синие и фиолетовые сдавили запястья, ключицы и ступни. Одежду по просьбе Савин не снимали, Зури почтительно распутывала волосы. Свалявшиеся колтуны под темными пальцами смотрелись особенно жалко; по голой шее Савин стекал ледяной пот. Она держалась на расстоянии, старая вылепить на лице равнодушие, но каждая мышца сдавала с потрохами. Губы кривились от подступающих слез, все расплывалось. Не стянутые корсетом ребра, казалось, грозили покромсать внутренности, рука невольно хваталась за вырез. Простой и грубый на ощупь, лен – призванный умаслить дар с вальбекских мануфактур – с легкостью разойдется, если рвануть-таки ребра наружу. Савин не превращала светское общество в клубок змей, но вырастила опаснейшую в своем сердце. Ее травили виной и стыдом – за сострадание Орсо. Тот мог давно избавиться от Савин, швырнуть ей под ноги свое презрение, отправить на рудники в Инглию или набраться мужества, чтоб вздернуть ее. Уползший в тень отец-калека взвалил на Орсо не только развал Союза; на мягкие, когда-то покатые плечи легла безысходность. Вот только Орсо держал оборону до последнего. Он умудрился обмануть честностью, взойдя на эшафот ради… Савин, наверно, впервые в жизни вымаливала прощения за эгоизм. Орсо поверил в придуманный для него образ, без тени сомнений прижег ростки амбиций, сплюнул обиды. Он нарастил достоинство и мудрость на ярком полнокровном мираже, но не заметил приближающейся бури. – В Гуркхуле, должно быть, жарко? – бесстрастно спросила Савин, поджав пересохшие губы. – Я слышала, там часто … – Короткая исступленная пауза; кисть Орсо со свистом соскользнула вниз, на грязных обломанных ногтях были заметны трещины. – В песках люди просто теряются. – Людей из жизни выманивает собственная глупость. – Зури отозвалась не глядя; ею всецело овладел Орсо. – Во всяком случае, так говорил мой наставник по писаниям. Ее тон смягчился; из-под мятого ворота вынырнули светлые пряди. Зури прошлась по ним пальцами, задумчиво задержавшись на шее. Савин не сразу поняла, что закричала; ее пронзило глупейшей ревностью и надеждой. Ведь Орсо по силам обмануть смерть! На его лице – заледеневшем, исхудавшем – прыщи, царапины и темно-синие пятна смотрелись гротескно, словно Суорбрек от мира художников схватился пьяным за кисть и не нашел холста. На левом ухе запеклась кровь, по шее расползлись едва заметные разводы. Все это казалось таким насмешливым, дешевым, ненастоящим, но жизнь слишком уродлива, чтобы казаться театром. Ни на одной сцене Союза не разыграть поставленный Савин спектакль. Зури позволила ей прокричаться, прежде чем собрать волосы Орсо в хвост. Грубая синяя лента – не с мануфактуры Союза, Савин могла поклясться, – опережала темные пальцы. Ткань едва слышно потрескивала, в глаза точно швырнули горящие угли. Савин, зажмурившись, отступила. Растерла до зуда веки, прикрыла свободной ладонью грудь. Ей показалось, вдоль синих нитей искрила магия – и, чертовы хохочущие Судьбы, кто в здравом уме пугается куска ткани? Тому, кто взялся попирать законы магии, пусть и чужими, уже умелыми руками, тревожиться нужно о другом. – Оставьте нас, леди Савин, – негромко сказала Зури, распрямившись. Открытый высокий лоб блестел от напряженья, под разлетающимися к вискам бровями сбивались тени. – Процесс подготовки тела не самый приятный на вид. Бросать Орсо – снова! – Савин отчаянно не хотела. Сердце сжалось с такой болью, что легче родить еще пятерых, чем устоять на месте. Ей словно серпом подсекли поджилки, а в поясницу загнали кол. Глаза будто толкнула изнутри подскочившая рвота, по ребрам застучал жар. На долю секунды Савин уверилась, что ее позвоночник вспыхнул; обуглившийся хребет ведь сделает ее калекой подс атть отцу и мужу? Но ей показалось. Чадила сама сущность Савин. Все то, что тщательно скрывалось париками, пудрой, материнством и деловитостью, прогрызло наконец путь наружу, чтобы сунуться в пекло. Изголодавшийся, обгрызший собственный хвост зверь намеренно сжигал лапы и распалял злобу. Хотя честнее было сравниваться с дерьмом: его скопилось достаточно, чтобы залить целый Север. Ну, и шальной каприз, не более, плеснуть остатки в лицо супругу. Случайно, за обедом, вместо опостылевших приличий. – Зачем? – Савин отреагировала запоздало, шевельнув бровью. – Я думала, что вам чужда брезгливость. – Разумеется. Улыбка Зури до невозможности приветлива, в темных глазах нет ни намека на угрозу. Однако у Савин выбилась из-под ног почва; дыхание резко сошло на нет. Страх резко вкрутился в череп, ударил с такой силой, что боль разлилась до самых пяток. Непроизвольно поджались пальцы ног, качнулись тонкие каблуки. Савин резко, отчаянно бросилась взглядом к Орсо. Рубашка снова задралась – на впавшем животе; виднелись редкие светлые волоски. На обращенных к потолку ладонях поблескивала вода, рассредоточившиеся, точно на поле боя, капли сулили нечто зловещее. Савин была продвинутой женщиной во многих смыслах, но столкновение с законами магии заставило отпрянуть. Рудиментарный отголосок былого величия серьезно подточил дельцов вроде нее. Раздутые займами торговцы отныне торговались не за товар, а за возможность выжить. Изобретатели блуждали со своими патентами в потемках, и дотянуться до них без денег сумел, наверно, только бы сам Байяз. Какими средствами можно наполнить казну, Савин не знала, но справиться с зияющей дырой в ее новой жизни решила за счет магии. Второй Закон – какие бессмысленные буквы, если родиться после войны великих магов, – давно был нарушен, и Савин просто поддерживала тех, кто извлек выгоду. Это – вполне деловой подход. – Леди Савин, прошу вас, – настойчиво произнесла Зури. – Что ты собираешься с ним делать? Хрипота обуздала голос, и тот оцарапал глотку. Савин закашлялась, закрылась локтями, будто смягчая удар. – Если ты хочешь узнать человека получше, попробуй на вкус его кровь. Во всяком случае, так говорил мой наставник. Савин сглотнула, стараясь не думать, что проржавшие канавки на железном столе имели практичную цель. – Я обещаю, останки мы вернем в достойном состоянии, – негромко сказала Зури. Она не уточняла, зачем, за что снискала немую благодарность. Брезгливость сошла с едоков, точно змеиная кожа. Но не с Савин. Она решительно отказывалась вникать в суть магии и ее запретов. Первый, второй, сто десятый… Ей все безразлично, ей просто нужен был Орсо – милосердный, всепрощающий. Живой. *** Рабик растягивает губы в улыбке; неестественно белые зубы ослепляют. Савин едва не вздрагивает от вида крупных резцов: те кажутся напичканными мышцами, не эмалью. – С моей стороны весьма неучтиво вести разговор стоя. – На место Рабика вскарабкивается Орсо, и желтые глаза заливает мягкость. – Особенно если мой собеседник – столь прелестная дама в не менее прелестной обуви. Он жестом указывает на кресло; контрабандный стирийский бархат – чудовищное неуважение к короне. Лео точно не сдержится, если прознает. Столь мстительная злоба к былым излишествам уродует его похуже протеза. Последний, во всяком случае, не видно под штанами. Но Савин боится Лео не больше, чем навозных мух, поэтому в комнате, где спал Логен Девятипалый, не продохнуть от роскоши. Халат из сулджукского шелка – почти тот самый, что любил Орсо, – прямое тому доказательство. Савин чуть запоздало отвечает Орсо – напряженному, готовому атаковать, точно псу, – улыбкой и обустраивается в кресле. Окаменевшая спина подводит, расслабляется, на вмиг ослабших плечах расцветают бледные узоры. Горячие пальцы проходятся по ней с подобием заботы, подносят к лицу коробочку с пылью. – Ты не должна править за двоих, Савин, – с легким укором говорит Орсо, дотрагивается до ее щеки. Уверенно, бескомпромиссно, и в то же время боясь разбить. Савин не сдерживает ухмылку: без пудры на лице ей до фарфоровой куклы не дотянуть. Наружу она пускает душевную кровь: шумно вдыхает пыль и давится всхлипом. Свободная кисть исступленно бьется о бархатный подлокотник. – А что мне остается? Необходимый ход, чтобы унять сводящую низ живота судорогу. Чувство вины пытается обглодать сердце, а похоть подстрекает покончить с чертовыми реверансами. Они же не на светском приеме! Парадный мундир Орсо расшивали золоченой нитью, чуть ниже красовались словно выплавленные из солнца аксельбанты. Тугие, крепко переплетенные шнуры годились не только для представительности; ночами Орсо хлестал ими Савин до красноты по заднице. – У людей есть нехорошая привычка домогаться до того, чего у них нет. Сглотнуть насмешливое «братец», нет, быстро выхватить его бокал и подавиться; от хрусталя мерзотно несет железом. Позволив себе застыть на пару мгновений, Савин смахивает проступившие слезы и косится на Орсо с вызовом. В ней накопилось столько дерьма, что здесь самообладанию не справиться; его и не ждут, напротив – гонят. Савин подмывает докопаться до Рабика, но что-то подсказывает: не стоит. Разорванной надвое ее голова будет смотреться не лучше, чем у Сульфура. – Возможно, мне стоит порадоваться, что не жалею об утраченном? В мягкой усмешке Орсо сквозит горечь, и та сочится болью – родной, впитавшейся со слезами в подушку! – Савин. Тоска надрывает сердце мгновенно, в голову точно влетает валун. Савин дергается, цепляет глазом тяжелую портретную раму. Джезаль Первый уделывает ее по всем фронтам: поджарый, прямой как железный прут, в глазах – пожар. Смотреть на него и не плеваться без крепкой выпивки Савин не может. Ее воротит от малодушия, доставшегося по наследству. Венценосный отец позволил вести себя, точно барана, вот только поводок затянули на шее Орсо. Никто не возражал, все выглядело чертовски верным, вот только: «Старый король заслуживал болтаться в этой петле на пару с ублюдочной дочкой». – Говоря откровенно, ты не потерял ничего из того, что тебе было дорого, – хмурится Савин. – Я был бы счастлив с тобой согласиться, но единственная женщина, которую я любил, смолола меня в муку, ответив отказом, – просто говорит Орсо, не позволяя увянуть насмешке. – Возможно, я бы нашел силы собраться и выпечь из себя настоящего короля, а не ту беспомощную марионетку, которой вы перебрасывались, точно из скуки. – Но? Савин опасливо давит, поддается ближе; ей жизненно важно вонзить в сердце правду. – Я умер в тот день, когда узнал о ее помолвке. Орсо не подводит, заставляет вцепиться в кресло и злостно бить каблуком по полу. – Звучит, конечно, совершенно не героично, но если держать свой бокал наполненным, то можно вполне прилично разыграть жизнь. Я ведь неплохо в этом преуспевал, не так ли? Хвати ей духу послушаться матери, Орсо бы вынес отказ намного легче и – ведь оно так могло быть, правда? – не позволил Лео выбраться из-под юбки губернаторши-матери. Орсо нашел бы обходной путь для их общего счастья, проведя к себе Савин так нежно и быстро, что о родстве она б не вспомнила. Слишком много сослагательного наклонения для той, кто сделал шаг навстречу лишь однажды. Комната вдруг кажется отвратительной, средоточием былых условностей. В лепнине на стенах легко читается узор из веток и птиц; у изголовья кровати покоится пустая клетка. Канарейки чирикали не так, как хотелось Савин, и та велела отдать их «да кому угодно». Высокие окна прикрыты черным бархатом, нашитые на портьеры буквы теряются в складках. Прицениваться к интерьеру ей дольше не позволяют. Орсо опускается на колени, чтобы, поймав ее за подбородок, заставить смотреть на себя. Смирение парадоксально отточило лицо Орсо. Или же просто согнало сытость? Хотя, скорее всего, проглядывают черты Рабика, которые с поистине южным изяществом чаруют высокородных дам. Особо скучные заседания Совета Савин скрашивает подсчетом любовниц Рабика; пока что число визитов к ней в два раза выше. Она не требует верности и благородства, прекрасно зная о сроке их годности. Она блюдет их сделку разумно, и Орсо возвращается к ней по первому зову, пусть и порой с застывшей на подбородке и шее кровью. «Сколько же из него выхлебал Рабик, чтобы играть в беспокойство о моем благополучии?» Савин догадывается, что Орсо хоронили в закрытом гробу по крайне запретным причинам. Зури наверняка воспользовалась их сделкой, чтобы обеспечить Рабику пищей. Невыносимо сложно мириться с тем, что Орсо разделали, точно ягненка, и рассовали по банкам. Савин догадывается: для полного сходства Рабик блюдет королевскую диету, напитывая плоть одним конкретным видом крови. – Ты выглядел счастливым до самого конца, – обессилено шепчет, врет, душит саму себя Савин; слезы беззастенчиво капают на манжет Орсо. Он не носил такие рубашки при жизни, отшучивался, что светлые тона делали его похожим на поросенка. – Как будто тебя все устраивало. – А почему нет? Я все-таки исхитрился не застрять в отцовском кресле на мучительно скучные годы. Савин, не сдерживаясь, бьет его по плечам, груди, пытается заехать по уху; обида клокочет в горле, мешая дышать. Сбившееся мокрое дыхание, зажмуренные до боли глаза и мягкие руки, схватившие за щиколотки. Орсо принимает ее чувства, опустив голову. Он не боится, прячет глаза из милосердия. Наконец Савин отпускает. Взрывная смесь из обиды и гнева напоминает одержимость, но лучше оправдаться усталостью. Править на пару с таким, как Лео, немногим лучше, чем эксплуатировать детский труд; второй Вальбек столкнет ее в грязь, тут без сомнений. Орсо подносит ей пыль на ладони, гладит по волосам, пока она елозит носом по коже. В обличие Орсо Рабик не пахнет; ноздри щекочет лишь сладковатая пыль. У Савин есть нюх на все, детей по ночам она различает по запахам: от Гарода чаще пахнет духами и алкоголем – отметины посещения бабушкой. Запомнить Орсо по запаху разложения – несправедливо. Не вспоминать о детях в его присутствии – не по-матерински. Желать им другого отца – не так уж плохо. Савин хватает Орсо за руку и чуть ли не с яростью сжимает ей левую грудь. По телу проходится холодок, мягкие губы касаются выреза платья. У Савин грудь набухает сильнее обычного, она вцепляется в волосы Орсо, гладит их сумбурно, путаясь в прядях. Он с нежностью вылизывает ложбинку, прежде чем приложиться к соскам. Ласкает по очереди, высасывая молоко с жадностью. Его лицо спокойно, язык вылизывает ареолы, проходится по ветвистым растяжкам, прежде чем снова начать доить ее. И Савин – о, как ей мерзко, стыдно и хорошо! – со стонами подставляется, гнется в спине, точно резиновая, призывно расставляет ноги, уверенная, что течет всеми щелями. Орсо доводит ее до полубезумия, не задрав платья. Она разочарованно стонет, сама обнажает ногу; одну без спроса закидывает ему на плечо. Орсо насмешливо играет бровями, прикладывается к удобно оставленному бокалу и, облизнувшись, оттягивает ее трусы. Когда-то он говорил, что Савин на вкус как недозревшее яблоко, сейчас же – обходится только пальцами. Савин призывно мычит, двигает тазом навстречу, за что получает шлепок по бедру. Она притворно шипит, что-то бормочет, пробует стянуть платье, но Орсо не позволяет: вцепляется в хлопок зубами и тянет обратно. В глазах его загораются искры. Немного мимо, слишком жестко для Орсо. Но Савин позволяет совать в себя пальцы, сжимая влажные, слегка капающие соски. Ее имеют вполне прилично, можно стонать и прогибаться. По сиплому дыханию снизу можно представить, как брал бы ее настоящий Рабик. – Я не хотела... – Савин впивается взглядом в светлую гриву, выискивает знакомую мягкость во взгляде. – Я не хотела, чтобы ты был моим братом. Орсо высвобождает пальцы, задумчиво их облизывает и стягивает с волос знакомую синюю ленту. Распущенные волосы падают на лицо, плечи, шею; под ними вспыхивает задорная ухмылка. Савин падает в кресло пропотевшей, ее трясет от перспектив: она до ужаса хочет и не хочет Орсо, перед глазами смеется в подпитии мать, родной отец с какой-то грустью пытается объясниться, а Орсо прячется за королеву Терезу, и лица их сплетаются в одно обольстительно прекрасное ничто… Она в отчаянии проходится ногтями по бедру, пытается поймать Орсо, но он – в разы умнее; вновь собирает волосы и преспокойно прикладывается к бокалу. – Я был бы рад сказать тебе что-нибудь утешающее, моя дорогая Савин. Но много ли толку в словах висельника? Он усмехается с неподдельной горечью, и Савин понимает: как женщину он взять ее без разрешения просто не сможет. Но если она позволит – он измотает ее по полной, и лучше бы на виду у всех. Однако Савин предупреждающе хлещет себя по щекам и, снова всмотревшись в доброжелательную покорность Орсо, сдается. Нет, признает: слепого обожания брата желает только она одна. Единственный, с кем рядом она казалась себе немного человечнее, был вздернут с месяц назад. Савин бесстрастно улыбается, позволяет ему завязать бант на туфле и отворачивается к окну. Орсо пристраивается на подлокотнике и, одарив поцелуем в макушку, терзает ее невыразимо долгой легендой о магических распрях. В комнате, в которой, по слухам, спал Логен Девятипалый, а Савин дан Брок вылизывал едок с лицом Орсо, все кажется ненормальным. Как будто мир за ее пределами лучше. – Как бы я хотела просто финансировать твои героические походы. Савин выдавливает слова с мясом и кровью, пытается нашарить теплую руку Орсо, но, обернувшись, замечает лишь приоткрытую дверь с заляпанной кровью ручкой.