Капли чернил

      Обычно Джордж крайне аккуратен, чётко выводит линии, просчитывает каждое движение, чтобы чернила не оставили лишнего следа — но под французским напором теряет всю собранность.       Когда чужое тепло вжимает в стол.       Когда горячее дыхание обжигает ухо.       Когда язык пробует на вкус выбившеюся прядь.       — Превосходная работа, капитан, — Жильбер знает, как выбить землю из-под чужих ног, — Как и всегда, — отступает, хлопнув по плечу.       Непозволительно задержав соскользнувшую ладонь на напряжённой широкой спине.       — Француз, — и ругательство и беспомощный стон, Вашингтон оборачивается, — Проклятье, — скалится, крепче стискивая кулаки.       — Чёртов француз, — посмеиваясь поправляет Лафайет. Он внимательно наблюдает, всматривается в лицо Джорджа, отмечая то, что жар смущения слишком заметен. Разгорелся, как щенок после первой удачной охоты — разошёлся.       Дышит, шумно выдыхая через нос.       Не отвечает, только щетинится.       — Капитан, — склонив голову набок, зовёт Жильбер — он не одобрял методов de mentorat покойного генерала Брэддока, поэтому позволил Вашингтону подойти по своей воли.       Тень чужого влияния вросла слишком глубоко, чтобы, распустив короткий поводок убраться прочь от простой ласки.       Переучивать гончих сложно, особенно, если раньше их держали на правах офицерских комнатных собачек.       — Дьявол, — Джордж бросается, ловит лацканы мундира Лафайет и рывком притягивает к себе.       Грубо сталкивая губы — рычит в поцелуй.       За сохранность лица Жильбер не тревожится, смеётся вовремя одёргивая за волосы. Накручивая на пальцы тонкую косичку, вынуждая беспомощно откинуть голову, почти по привычке, открыв линию шеи.       Шейный платок сбит, давно стянут.       — Тише, — приходится повернуть запястье, — Хороший мальчик, — повторяет Лафайет, приспускает, чувствуя, как заключённые в перчатки руки срываются к ремням формы, — Нет, — только, чтобы натянуть сильнее.       Напомнить.       — Ваше Превосходительство, — цепляясь прошипел Вашингтон.       — Назад, — ладонь выскальзывает, задевая ухо прежде, чем кулаком упереться в грудь.       — Сэр, — дважды.       — Это приказ, — ещё раз, мягче.       — Да, Ваше Превосходительство, — тяжело сглотнув, Джордж отшагнул — переступил, покачиваясь на каблуках.       — Легче, — советует Жильбер, выставляет перед собой кисть — в приглашении.       Должен догадаться. Дотянуться.       — Я, — едва слышно задыхается Вашингтон, мотает головой, как споткнувшийся жеребёнок.       Опасается ловушки, но наступает, напряжённо склонившись, утыкаясь влажным лбом в ладонь.       Пульсирует обнажённым сердцем. От невесомых поглаживаний и вовсе расходится дрожью. Давит нечитаемым взглядом — то ли собирается укусить, то ли вырвавшись поцеловать, то ли упасть на колени.       Не знает, как успокоиться.       Беснуется — вот-вот взорвется.       — И что же мне с тобой делать, — выдыхает Лафайет, кончиками пальцев щёлкает по выразительному носу.       Переносит хватку на плечо.       Не уступает, его не разжалобить — кивком приглашает в объятия. Так сдержит.       Крепко-крепко.       До тех пор, пока уходящий рокочущий рык не стихнет, пока удары по спине не затихнут в пойманных складках мундира, пока Джордж не вырвется покидая его и палатку.       Пока он не поймёт, что любящая никогда рука не причинит вред — то, что есть разница между лаской и плетью.       Подыгрывать, и подражать призракам Жильбер не собирается.       В мучительной тишине Вашингтон соглашается.