Да ты и двух дней не продержишься!

— Да ты, ёбаный извращенец, и двух дней без секса не протянешь! Эта ссора началась ужасно глупо: Ханме стоило всего лишь начать заигрывать с Кисаки, пока тот в плохом настроении. А тому только этого и не хватало чтобы эффект был как от зажжённой спички, случайно брошенной прямо в канистру с бензином. И тогда понеслось: я не в настроении, не лезь ко мне, а Шуджи всё равно лезет, делает жалостливый вид, строит щенячьи глазки — короче говоря, умело, пусть и не специально, капает на нервы своему парню. — Да ну? — уже и Ханма вспылил, ведь брошенная сгоряча фраза его на самом деле задела, — Да я могу хоть целый, блять, месяц держаться! И что плохого в том, что я хочу быть с то- Его перебил заливистый хохот Кисаки, очевидно не поверившего в чужие слова. — Месяц без секса и дрочки ты ЯВНО не выдержишь, — произнёс он, — Силёнок не хватит! — Ха! Спорим, выдержу. — Спорим. И именно с этого начался личный ад Шуджи Ханмы: он бы с лёгкостью мог по-тихому передёрнуть в туалете, например, пока Кисаки нет рядом, но за слова свои отвечал и держался, справляясь даже с утренним стояком, который, как оказалось, был наверное наименьшей проблемой в этой ситуации. Он держался. Первую неделю. Потом становилось сложнее, потому что Кисаки часто, — сволочь эдакая, не забыл их спор, — намеренно лез к парню, возбуждал, умело водя руками по чужому торсу (хотя иногда хватало даже одного поцелуя в губы, чтобы Шуджи поплыл), а затем тут же отстранялся, делая вид безразличный настолько, что Ханме становилось больно не только от возбуждения, сводящего низ живота, но и от горячей обиды. Однако он продолжал это терпеть, точно так же делал вид, что ему абсолютно на это плевать — это же всего лишь поцелуй, всего лишь прикосновения к его телу, с чего бы ему с этого возбуждаться? Тело, правда, считало иначе и требовало близости прямо здесь и сейчас. И такие ситуации повторялись чуть ли не каждый вечер после того, как парни возвращались с работы. В один момент Ханма даже понадеялся что Кисаки сжалился: уж больно искренне он целовался, активнее лапал чужое тело, кусал губы и смотрел из-под полуопущенных ресниц с таким желанием. Но стоило Шуджи потянуться за ещё одним поцелуем, как парень усмехнулся и слез с его колен, а потом ушёл заниматься своими делами как ни в чём не бывало, оставляя своего возлюбленного с болезненным возбуждением. Следующую неделю было точно так же: Кисаки продолжал лезть к Ханме, кружил ему голову, садистски наблюдал за тем как тот шумно втягивает воздух через нос и кусает собственные губы (которые, к слову, за две недели стали ужасно потресканными и искусанными донельзя — только после этого Тетта немного сжалился и снизошёл до того, чтобы подарить парню гигиеническую помаду), а потом снова уходил, напоследок кидая на Шуджи довольный и какой-то злодейский взгляд. Последнюю, третью неделю, Ханма провёл как в каком-то сне: всё запоминалось крайне смутно и он даже ловил себя на том, что Кисаки-то действительно был прав, когда говорил, что он не протянет столько времени. Точнее, протянет, куда денется, но это стоило ему невероятных усилий. И вот, долгожданный день истины ровно спустя месяц после их глупой ссоры. Ханма весь день был как не в себе, всё елозил, помнил же что прошёл ровно месяц и он действительно продержался, действительно смог, не проиграл, не проспорил. «Главное чтобы это всё не оказалось зря», — повторял он в голове, глядя на время в телефоне, отсчитывая чуть ли не минуты до конца рабочего дня, пусть и оставалось несколько часов. Коллеги Ханмы не понимали, что с ним происходит: он, будучи и так не очень спокойным человеком, за это время стал ещё более буйным, то и дело срывался, раз десять за день убегал покурить чтобы хоть немного нервы успокоить. В итоге сошлись на том, что у него сейчас просто какая-нибудь чёрная полоса в жизни началась, какие-нибудь семейные обстоятельства. Они не были не правы, впрочем. Завидев на часах ровно восемь вечера, Шуджи тут же сорвался ехать домой, даже не попрощавшись ни с кем из коллег. Сегодня как раз Кисаки должен был быть дома и чёрт знает, помнит ли он вообще до сих пор об их споре, считал ли он так же дни до этого или вообще плевать хотел на это всё. Воображение рисовало самые развратные картины, но ему нужно было ещё держать себя в руках: светить стояком в брюках в общественном транспорте такая себе идея: даже такой человек как Ханма провалился бы под землю от стыда. Приехав, он едва ли не бежал до дома, и на пороге собственной квартиры появился в до нелепого растрёпанном виде, что не могло утаиться от Кисаки, который, заметив парня, только усмехнулся, поприветствовал лёгким поцелуем и вернулся к своим делам на компьютере: кажется, он что-то составлял в Экселе. Ханма же первым делом побежал в ванную, вымыл руки, умыл лицо ледяной водой и зачесал волосы, пытаясь вернуть себе божеский вид. Угомонив нервы, он взглянул на себя в зеркало и медленно глубоко вздохнул, будто собираясь с силами. Затем он вышел, переоделся, пытаясь сделать вид, что совсем не задумался и определённо не думал об этом глупом споре весь день напролёт, чтобы невзначай напомнить Тетте: — Месяц прошёл. — Я знаю, — спокойно и не отвлекаясь от работы ответил Тетта. Ханма замолчал, медленно теряя терпение. Кисаки, казалось, было абсолютно наплевать. Но, к счастью, Шуджи к подобному практически привык и знал, что ему просто следует быть настойчивее… хотя он так и думал каждый раз, в том числе и в день их ссоры месяц назад. Сложно различить, хочет ли твой парень секса или на самом деле нет, когда он в обоих случаях ведёт себя практически одинаково, пока не дойдет до «активного согласия». — Я продержался, — напомнил Шуджи, встав сзади парня и положив руки ему на плечи. В ответ тот снова повёл себя практически безразлично: — Я заметил. Молодец, возьми с полки пирожок. Ханма тихо фыркнул, абсолютно не замечая, что Кисаки только делает вид, что работает, а на самом деле занимается какой-то бессмыслицей, прекрасно зная, к чему клонит Шуджи. Он солжёт, если скажет, что не ждал этого весь месяц тоже. Ведь поначалу это было, конечно, забавно: издеваться над парнем так же, как он сам делал это обычно, а потом видеть как тот мучается и пытается успокоиться без мастурбации и прочих ласк, а потом ему это… не то чтобы наскучило, скорее, самому стало невмоготу. Тетта никогда не скажет об этом вслух, но за это время ему неоднократно снились крайне горячие сны (на этот месяц Ханма был благополучно переведён спать на диван, чтобы не лез лишний раз), последствия от которых были очевидны утром. Всё чаще он задумывался, что ему и самому на самом-то деле не хватает этой близости, ещё чаще он ловил себя на том что хочет снова почувствовать Ханму внутри себя, но держался, как и сейчас делая вид, что ему всё равно на этот спор, ставший испытанием не только для Шуджи, но для них обоих. И сейчас хотелось сорваться, развернуться лицом к парню, притянуть его за рубашку к себе и дать ему взять его прямо на этом столе и прямо сейчас, но он стоически выдерживал эти мысли и тихо, глубоко дышал, пялясь в монитор. Ханма же тем временем наклонился к Кисаки и легонько, будто спрашивая разрешения, поцеловал в шею, а Тетта от такого простого жеста ощутил целую волну мурашек пробежавших по спине едва ли не от затылка до самого копчика. Ему определённо этого не хватало, — и кого тут ещё стоило назвать извращенцем?.. Кисаки слегка запрокинул голову вбок, как будто по привычке открываясь к дальнейшим поцелуям в шею, но затем опомнился и, тихо кашлянув, опустил голову и снова перевёл внимание на экран. Пусть Ханма продолжает его добиваться. И Шуджи этот намёк распознал, тихо усмехнувшись: он уже знал, что если Кисаки молчит и не говорит «нет», он, скорее всего, не против. А значит, можно аккуратно продолжать прощупывать почву, пока тот не покажет своё согласие более открыто. Ханма не смог придумать ничего лучше, чем продолжать зацеловывать чужую шею и плечи, и, как ни странно, он не прогадал: Кисаки это нравилось. Это можно было понять по тому, как его ровное до этого дыхание сбивалось и становилось всё более судорожным. В конце концов, своего Ханма таки добился: Кисаки свернул программу на компьютере и развернулся в кресле к парню, взглянул на него снизу вверх, — сидя он был ещё ниже чем обычно, ему приходилось едва ли не голову запрокидывать. А затем он сделал то, что ему хотелось сделать всё это время: встав, притянул к себе Шуджи за воротник и жадно впился в чужие губы с привкусом сигарет. Ханма тут же охотно ответил на поцелуй, и, чтобы не нагибаться, приподнял парня под бёдра. Кисаки обхватил чужое тело ногами, совсем не парясь о том, что это может быть странно как минимум со стороны, но какая к чёрту разница, если дома только они двое? Он снова поймал себя на том, что ему катастрофически не хватало прикосновений Ханмы всё это время, раз уж его руки на своих бёдрах казались чем-то едва ли не волшебным. — Я хочу тебя, — полуосознанно шепнул Кисаки, после того как отстранился от поцелуя на каких-то несколько секунд чтобы затем снова заткнуть его ещё одним, не менее горячим поцелуем, пока тот не успел что-либо сказать. Услышанные Ханмой слова не могли не заставить того практически подкоситься, ощутив резкую слабость в коленях, но он умело удержал равновесие как минимум для того, чтобы не уронить Кисаки. Да и если уж падать, то лучше на кровать, не правда ли? Только вместо того чтобы упасть, Ханма предпочёл медленно сесть на кровать, запуская руки, ещё немного холодные после улицы, под чужую футболку. Кисаки не сдержал тихое довольное мычание, — он вообще сегодня планировал не сдерживаться, — выгнул спину, не отстраняясь от поцелуя и подаваясь ближе к Ханме и этим прикосновениям. А ведь это был всего лишь месяц, кто знает, что произойдёт с ними если им по какой-либо причине, например, из-за работы, придётся разлучиться на полгода, на год? На несколько лет? Кисаки был более чем уверен, что за такой период они бы оба друг без друга свихнулись бы. Ханма, может быть, попытался бы развлекаться с «девочками на ночь», да и то бы вряд ли помогло. Печальные мысли сами по себе вылетели из головы, когда Тетта оказался уже не на чужих коленях, а лежащим на спине. Шуджи нависал над ним и медленно расстёгивал свою рубашку; Кисаки подглядывал, как шустрые длинные пальцы расправляются с пуговицами и почему-то даже эта картина заставила его закусить губы в предвкушении, что Ханма конечно же заметил и тихо усмехнулся. Что-что, а издеваться над Кисаки и тешить долгими прелюдиями он очевидно не хотел: слишком уж долго и мучительно он ждал этого момента. Дождался, наконец. Расправившись со своей одеждой, парень принялся за одежду Кисаки и тот охотно дал ему себя раздеть. Взглянув на тело Кисаки, Шуджи тихо выдохнул от восторга, будто они и вправду не виделись несколько лет: грудь парня была обрамлена аккуратной портупеей без лишних деталей на ней, но тем не менее безумно сексуальной и невероятно подходящей Кисаки. — Когда ты успел её купить? — спросил Ханма на выдохе, восторженно глядя на парня. — Сегодня, — честно ответил Тетта, усмехаясь, — Я знал, что ты потеряешь голову, как только мы начнём целоваться, вот и подготовился заранее. — Говнюк, — Шуджи тихо рассмеялся и прильнул к губам возлюбленного, целуя уже не так жадно и горячо как прежде, а нежнее и чувственнее, будто пытаясь выразить свой восторг немного иным языком. Ханма тоже подготовился: ещё с утра, пока Кисаки спал, положил в прикроватную тумбочку всё необходимое, то есть смазку и пачку презервативов, зная, что сегодня ему они точно понадобятся. Не прогадал ведь. Избавившись от одежды окончательно, Ханма не смог удержаться и принялся покрывать поцелуями практически всё тело парня. Тетта и не был особо против, наоборот, он снова буквально таял от поцелуев, блаженно прикрывал глаза, тихо выдыхая и открываясь для Шуджи полностью. Тому это нравилось не меньше, поскольку выразить иначе душащую его нежность сейчас просто не получалось, слова на ум никак не шли, только действия, прикосновения, поцелуи. Хотя кое-как придумав, он всё же смог произнести простое и короткое: — Какой же ты… ахуенный. Кисаки улыбнулся, по прежнему не открывая глаза; хотел было как-то ответить, но был вскоре прерван внезапным прикосновением к сейчас чувствительной донельзя внутренней стороне бедра и вместо ответа только резко втянул воздух и медленно выдохнул. А Ханма, кажется, открыл в себе новую способность: разговаривать во время прелюдий. — Ты ждал меня, — вкрадчивым шёпотом произносил он, прекрасно догадываясь, как это действует на его парня, — Мой… — только тут он запнулся, пытаясь подобрать какое-нибудь слово помимо «ахуенный». В итоге решил сказать куда проще и понятнее: — Мой Тетта. Ханма нехотя отстранился от возлюбленного только ради того чтобы потянуться к тумбочке и достать из неё презерватив и смазку. Кисаки наблюдал за этим молча и искренне радовался, что не снял с себя очки, потому что раньше он это всегда делал, а теперь мог видеть всё что делает Ханма и… в какой-то степени это было ужасно возбуждающе. Может быть просто потому что он умудрился настолько соскучиться, а может быть всё дело было в сосредоточенном выражении лица Шуджи, в его на удивление красивом теле сейчас, в его движениях. Хотя вполне возможно, что причина была и в том, и в другом. Так или иначе, Кисаки долго задумываться не смог, потому что Ханма уже смазал свои пальцы и наклонился вновь, чтобы медленно ввести один: как бы ему ни хотелось сейчас поторопиться, нужно было же сначала подготовить Кисаки. Но прежде, чем Ханма это сделал, парень его остановил: — Не надо. Шуджи непонимающе замер. Неужели передумал? Неужели снова «не даст», прогонит прочь? Но всё же было так хорошо? — Я уже… — Кисаки внезапно смутился, потому что говорить вслух оказалось сложнее, чем он думал. Как жаль, что люди не обладают телепатией, — Я подготовился, пока ждал тебя. Ханма медленно и облегчённо выдохнул, широко улыбнувшись. Он хотел было смутить Тетту ещё больше, задать вопрос, мол, давай, расскажи как развлекался пока я на работе с ума сходил, но в итоге сдержался и поспешил подготовить, скорее, себя самого: уже привычным движением надеть презерватив и раскатать по члену лубрикант. А затем спросить одним только взглядом: «Готов?». Кисаки кивнул и дал Ханме приподнять его за бёдра для удобства, а затем, ощутив как тот в него медленно входит, максимально расслабился и тихо улыбнулся от осознания того, что Шуджи даже сейчас о нём заботится, хоть сам наверняка хочет резко войти и грубо трахать, пока не останется сил. — Эээй, я не фарфоровая кукла, чтобы настолько бережно обращаться. Я не сломаюсь, если ты будешь немного жёстче, — наконец сказал Кисаки, поняв, что ему становится скучно от настолько медленного «развития событий». — Ни слова больше, — Ханма усмехнулся и, обхватив бёдра чуть покрепче, быстрым движением вошёл полностью, заставив этим Тетту резко втянуть воздух и усмехнуться: больно, конечно, но от этого только приятнее. Кисаки вспомнил, что где-то когда-то услышал фразу о том, что «секс — это блюдо, а боль — острый перец, который делает его вкуснее», и вспомнив о ней сейчас, он был согласен как никогда. Только главное не переборщить, потому что так же как и с едой, если добавить слишком много перца есть будет невозможно. Но сейчас это блюдо было идеально, как если бы его готовили лучшие шеф-повара. Тем более, происходящее сейчас нельзя было описать никаким другим словом, кроме как «правильно». Как будто бы так и должно быть: Кисаки кусал губы, сжимал в руках простынь, сжимал пальцы на ногах и безбожно стонал от каждого толчка, а Ханма двигался грубо, но при этом с капелькой заботы, всё ещё следя за тем, чтобы не переступить черту и не испортить это «блюдо». Однако Кисаки будто только и ждал, когда же Ханма сделает что-то ещё, но быстро понял что сам он никогда не догадается или из принципа будет всё так же долбиться. — Положи руки… мне на шею, — произнёс Кисаки, тяжело дыша, — Пожалуйста. Ханма зачем-то замедлился, непонимающе взглянул на своего парня, но просьбу его исполнил. По чужому взгляду через очки он всё же догадался, чего требует Кисаки, но всё же из принципа хотел, чтобы парень его умолял, уж больно ему нравилось, как он произносит просьбы быть жёстче, как называет его «господином» или ещё как угодно, лишь бы получить желаемое. К счастью, это Тетта прекрасно знал, да и с каждым разом ему и самому нравилось одними только словами заставлять Шуджи терять голову: — Шуджи, пожалуйста, я хочу чтобы ты душил меня, пока жёстко и безбожно трахаешь, — произнёс он медленно, смакуя каждый слог полушёпотом, — Прошу тебя, Шуджи, сделай это. Ханма усмехнулся и сжал свои руки на чужой шее, контролируя силу: не хотелось бы, чтобы его парень откинулся прямо во время процесса. И, держа парня за шею, начал снова быстро двигать бёдрами вперёд и назад, заставляя того пытаться безуспешно глотать воздух. Их обоих эта ситуация более чем устраивала. Кисаки — потому что давно хотел попробовать, что такое асфиксия, а Ханма — потому что сполна получил своё. А главное — потому что у обоих друг от друга крышу сносит и была бы возможность они бы, наверное, слились воедино и не расцеплялись, пока не надоедят друг другу окончательно. И даже в таком состоянии Кисаки хватило воздуха, чтобы произнести: — Ещё, Шуджи, я хочу ещё! И Шуджи с превеликим удовольствием был готов дать ему ещё. Он был готов отдать ему себя целиком, если потребуется, и как же его пьянил тот факт, что Тетта был готов на то же самое. Но ещё несколько движений и Ханма резко останавливается, напрягается всем телом и сдавливает чужую шею немного сильнее — кончает в презерватив и только потом расслабляется, с неприятно пошлым звуком «выходя» из Кисаки, который, как оказалось, кончил на пару секунд позже. Ханма убирает руки от шеи и не успевает даже толком отстраниться, как Кисаки резко тянет его к себе и впивается в губы, ещё даже не отдышавшись. Затем отстраняется и произносит: — Шуджи, я же попросил ещё… не поверю, что тебе этого хватило, — Тетта улыбается лукаво, становясь на самого себя не похожим. Ханма был определённо не против этого, на самом деле, и только поменяв презерватив он падает на спину рядом с парнем, тянет его к себе и зовёт сесть, что тот с удовольствием и делает. Шуджи входит во второй раз и тихо выдыхает, уложив татуированные ладони на ягодицы парня и слегка раздвинув их. Кисаки запрокидывает голову назад и ведёт себя так, будто не кончил пару минут назад, на удивление бодрый и готовый так кувыркаться хоть всю ночь напролёт. Он точно так же втягивает воздух, когда Ханма оттягивает резинку портупеи зубами и та с тихим шлепком бьёт где-то по шее; стонет, когда его парень место удара портупеей целует и ради контраста сильно кусает. Затем кусает ещё раз уже ближе к ключицам, оставляет несколько ярких укусов на шее, полностью игнорируя то, как Тетта скачет на нём вверх-вниз. Создавалось впечатление, будто Ханма такими темпами планирует съесть всю его шею, но Тетте было настолько откровенно наплевать, что он даже не ловил себя на мысли о том, что ему нечем будет прятать или как-то перекрывать количество укусов и засосов на своей шее. Это вообще сейчас не проблема, да и казалось, что проблем у него вообще никаких больше не было: только он и Шуджи, слитые вместе в жарких объятиях, поцелуях и движениях, заставляющих дрожать, кусать губы, терпеть огромное возбуждение внизу живота, которое со временем не проходило, а только усугублялось и заставляло желать большего, хотеть перепробовать каждую позу Камасутры вместе, пока не останется сил чтобы даже дышать. Ногти Кисаки впивались в спину Шуджи, горячее дыхание приятно обжигало его шею и заставляло покрываться мурашками и самозабвенно стонать, а затем продолжать кусать шею Тетты и наслаждаться обилием следов на ней. Будто вот оно, самое весомое подтверждение, что Кисаки принадлежит только ему, Шуджи Ханме, и никому больше — одна только эта мысль его не могла не радовать и вызывать ещё больший прилив чувств к парню. Оба снова кончили и на этот раз действительно остановились, чтобы перевести дыхание. Шея Кисаки побаливала от укусов, задница и поясница тоже ныла, но он был безумно доволен. Очки едва держались на кончике носа, а волосы торчали во все стороны; Ханма был уверен, что сейчас он сам выглядит ничуть не приличнее, раскрасневшийся до кончиков ушей, но невероятно счастливый. — Хах, — Шуджи первым нарушил молчание тихим смешком, как только успокоился, — Знаешь, я ужасно по тебе соскучился. В ответ Кисаки тоже усмехнулся, утыкаясь носом в чужое плечо: — Я знаю. Потому что я тоже. Они сидели в объятиях друг друга, полностью игнорируя боль в своих телах. Почему-то очень сильно хотелось поговорить, особенно Ханме, который в целом был любителем поболтать лишний раз. Особенно после секса. Он даже не думал о том, что его член всё ещё был внутри Кисаки, да и как-то мало его это заботило. Наоборот, это ощущалось, опять, правильно. — Я думал, что я свихнусь за этот месяц. Ты был прав, я реально ёбаный извращенец. — Правда что ли? — Кисаки снова улыбнулся, не поднимая головы с чужого плеча. Его пальцы сами по себе водили непонятные узоры на исцарапанной спине Ханмы, — В таком случае, я ничем не лучше. — Ну да, — Ханма тихо рассмеялся, нежно обнимая возлюбленного. — Ты думал, что свихнёшься, а я реально кукухой летел. — По тебе и не скажешь. — Потому что я предпочёл об этом не говорить, — негромко произнёс Тетта, ощутив внезапное желание поговорить по душам, посекретничать и в принципе говорить откровеннее, — На самом деле, мне в какой-то момент стали сниться… ну… влажные сны с тобой. Так что мне тоже тебя не хватало, не думай, что ты один там страдал, а я такой был весь из себя безразличный. — Ах ты актёр ебаный! Парни вместе рассмеялись и только сейчас «рассоединились», вспомнив, что было бы неплохо привести себя в порядок. Кисаки едва стоял на ногах, ещё подрагивающих от недавних «развлечений», но заметив краем глаза спину Шуджи и думать забыл о слабости ног. Потому что спина его была бессовестно исполосана следами царапин, что выглядело, на самом деле… горячо. Подойдя к нему, Кисаки поцеловал исцарапанную спину и тихо извинился за то, что оставил столько следов. Ханма, повернувшись, только взглянул на него с лёгким удивлением и тепло усмехнулся: — Шутишь? Да мы с тобой квиты! — В смысле?.. — Кисаки, надев наконец обратно домашние штаны, дошёл до ванной и посмотрел на себя в зеркало. И в правду, у него вся шея была усыпана укусами и засосами, так что, получается, они действительно квиты, — Ну… справедливо. Ханма заглянул в ванную и снова оценил плоды своих стараний, довольно усмехнувшись: — А тебе идёт. — Да блять, мне ещё с этим как-то на работе появляться, — произнёс он в ответ, расстёгивая портупею. Ханма ему охотно помог её снять, добавляя: — Не ссы, я завтра тебе водолазку куплю, если так боишься что кто-то увидит, что ты мой. — Я не-… ладно. Только черную, чтоб смотрелось нормально! — Ага, чтобы я, заехав к тебе на работу, еле держался чтоб не выебать тебя прямо в офисе? — Можно и такую, — фыркнул Тетта, но его напускная раздражительность исчезла ровно в тот момент, как он увидел в отражении Ханму целующего его плечо. Ну не мог он злиться сейчас совсем, и Шуджи прекрасно об этом догадывался, — Тц, сволочь. Иди сюда. Кисаки повернулся к Шуджи и снова поцеловал его в губы, за секунду до поцелуя увидев, насколько они у него были искусанные и опухшие от поцелуев. Оставалось надеяться, что Ханма разберётся с этим как-нибудь. Отстранившись, Кисаки улыбнулся и произнёс: — А теперь кыш, мне нужно в душ! — Да бля, мне же тоже! — Ханма состроил жалобный взгляд, но Кисаки был непробиваем и, выставив парня за дверь, закрылся в ванной, оставив его в коридоре. Шуджи сейчас тоже просто был не в силах злиться на него, и поэтому только тихо цыкнул языком и вернулся в комнату. Чтобы хоть как-то себя занять, отвлечься, он решил убраться в спальне. К счастью, Кисаки привык мыться быстро, так что вернулся в комнату уже когда Ханма поменял постельное бельё и выбросил использованные презервативы. Шуджи мылся дольше, чем Тетта, но не так долго как обычно, хотя бы потому что хотелось поскорее лечь спать, сжимая любимого в своих объятиях. Что он и сделал, как только вышел из ванной, укутанный в полотенце: Кисаки в это время уже лежал на кровати и заметно боролся с сонливостью, читая книгу. — Ты что, ждал меня? — негромко спросил Шуджи, ложась в кровать голым, — Я польщён. — Да иди ты, — Кисаки сделал вид, что точно не ждал, когда же Ханма выйдет из душа и убрал книгу на ту же тумбочку, а затем погасил свет, снял очки и дал парню себя обнять. Он даже и не знал, что соскучился не только по сексу с Ханмой, но и по тому, как тот его обнимает, когда спит. Тихо поцеловав парня в щёку, Тетта устроился поудобнее, прижался к нагому телу и сам не заметил, как провалился в сон. *************** Наутро Кисаки проснулся на удивление разбитым. Как минимум, дело было в том, что у него ужасно всё болело, особенно поясница, так что он не нашёлся сил даже чтобы встать с кровати и приготовить завтрак. Ханма, как назло, ещё и не выпускал из своих объятий и лежал, тихо дыша в шею парня со спины. — Дай встать, — произнёс Кисаки, пытаясь вырваться из этой мёртвой хватки, но Ханма буквально повалил его назад за запястье: — Угомонись, я уже заказал нам завтрак из ресторана. Курьер будет через полчаса. — Засранец, — Кисаки фыркнул, но назад всё-таки лёг и расслабился, позволяя парню его прижать к себе. Курьер действительно приехал вовремя, и Ханма, укутавшись в махровый халат, купленный им когда-то спонтанно, забрал еду и принёс в спальню. Тетта попытался сесть, но тут же зашипел от боли в заднице и лёг обратно. Ханма понял всё сразу и поставил пакет с едой на стол, а сам помог возлюбленному сесть поудобнее и так, чтобы не было слишком больно. Поразительно, что ему вообще это удалось. Затем он принёс поднос и переставил еду на кровать, чтобы Кисаки было удобнее есть, — Что, ещё с ложечки меня покорми, как немощного. — Ну если настаиваешь, то без проблем. Кисаки взглянул на парня, приподняв одну бровь, а тот видимо воспринял эту шутку всерьёз и действительно начал кормить его завтраком. Только Тетта хотел возмутиться, как Шуджи перебил его одной фразой: — Могу я позаботиться о своём парне или нет? С этим уж никак не поспоришь. Ханма, если что-то решил сделать, то его не по силе остановить даже Кисаки, так что пришлось поддаваться и давать ему кормить себя завтраком. С едой оба расправились довольно быстро и, когда Ханма пошёл выкидывать пакет, Кисаки буркнул: — Спасибо, Шуджи. — Ой, ты что-то сказал? — спросил он, прекрасно все услышав. — Нет, тебе послышалось. — Я тоже тебя люблю, ага. Ханма ушёл на кухню, довольный, а Кисаки тихо вздохнул и закрыл лицо руками, то ли от смущения, то ли от негодования, то ли и от того и от другого одновременно.