Талисман команды

Может быть, он согласился слишком поспешно. Беннет подумал об этом только теперь – карабкаясь вверх по промёрзлому склону под настырными порывами ветра с вершины. Ну какой из него разведчик? Скалолаз и того хуже. Бегал бы и дальше между лагерями у подножия, письма с провизией разносил. Нет, дёрнуло попроситься на вылазку. Впрочем, тогда, под пологом палатки, в окружении таких же энтузиастов, это не казалось сложнее повседневных поручений. Побродить вокруг обвала, разорвавшего артерию главной тропы, поискать обход. На Хребте проблемы с дорогами были равносильны погибели, поэтому в критических случаях связь старались восстанавливать как можно скорее. Но сейчас в стане не хватало рабочих рук. В лагеря стекались в основном учёные, теоретики. Искателей приключений суровые земли привлекали куда меньше, чем богатые сокровищами руины, а путешественники и торговцы предпочитали делать крюк через Надгорье, с тех пор как участились случаи бурь и нападений. Иными словами, обвал стал для снабжения настоящей катастрофой. Малочисленная бригада уже взялась его разгребать, но надежды управиться быстро ни у кого не было. Оставалось рассчитывать на обходной путь. Который ещё требовалось найти. Их было с полдюжины – отправить в разведку больше людей было просто невозможно. К тому же, почти никто не соглашался выдвигаться наугад: предсказания погоды сулили метель ближе к вечеру. Последнее время Беннет брался за такую работу. За работу, от которой отказывались, за работу, считавшуюся едва ли выполнимой, за скучную и тяжёлую работу. За всё, что ему поручат, поскольку не смогут найти альтернатив. Как там говорится? Дурная слава накрепко пристаёт? Сколько бы он ни доказывал, что – хоть и с горем пополам, – способен выполнить задание, на него всякий раз косились с сомнением, а положительный ответ предварялся тяжёлым вздохом. Но и теперь дали добро. И вот за спиной у него болтался полупустой рюкзак (фляга, да кулёк с сухарями, да моток бинтов и фонарь в придачу), ноги ныли от напряжения, а глаза слезились из-за снежной пыли. Но нельзя, нельзя было сорваться: наверху, на уступе точно должен был быть костёр. Беннет успел выучить законы этого места. Не законы даже, а так, приметы. Склон крутой, площадка явно просторная – на таких всегда разбивают стоянки и оставляют угли для тех, кто пойдёт следом. Порой даже навесы попадаются. На Хребте путники друг друга берегут. Никакого костра на уступе не было. Площадка и впрямь оказалась просторная, но гладко засыпанная от края до края. Беннет почувствовал привычный узел, скручивающийся в груди. Пришлось стиснуть зубы и бесцельно пройтись туда-обратно, расшвыривая ботинками снег. Пусто. И холодно. …и незнакомо. Узел стянулся в морской. Пора было признать: он заблудился. Но Беннет упрямо дал себе ещё одну попытку. Сейчас отдохнёт немного и оглядится. С высоты наверняка заметит опознавательные знаки, выберет направление и вернётся в лагерь. Недалеко же (вроде), он и метки себе оставлял. Сбросив рюкзак, Беннет опустился сверху и подтянул колени. Выставил руки перед собой. Пухленький огонёк заплясал в ладонях, и от него заледеневшая кожа лица пошла иголочками. Это, конечно, не то же самое, что костёр. Эх, ему бы фею – переносную, во флакончике. Тогда можно вообще о морозе не думать, времени на остановки не тратить, гораздо быстрее с поручениями справляться. Белая крошка облепила голенища ботинок, запорошила рукава куртки, белая крошка засыпала стёкла защитных очков. Всё покрылось этой крошкой, как сахарной пудрой. Беннет невольно облизнул губы. Когда он ел последний раз? Перед отправлением? А сейчас… Темнело, значит, прошло не меньше трёх часов. Темнело! Беннет вскочил на ноги с колотящимся от тревоги сердцем. Ещё внизу, под уступом, казалось, что день в самом разгаре. Видимо, расчёт был неверным. Сумерки уже бурлили в низине снежной пеной, в этом скалистом котле тонули всякие ориентиры. Давя в себе отчаяние, Беннет полез за пазуху. Это ещё не буря, дальние пики видно, а по ним можно прикинуть, в какой стороне лагерь. Потёртая карта затрепыхалась на ветру, как пойманный за крыло мотылёк. Старая, не слишком верная, какую удалось раздобыть. Впрочем, горы-то вечные, кое в чём и на старые карты можно положиться. Беннет развернул мятый лист одним углом, другим. Нет, не сходилось. Эти зубья вдалеке – к северу от тропы или к юго-востоку? Два их там или три? Непонятное пятно то проступало, то терялось на фоне грязно-серой мешанины неба с землёй. Пришлось спустить очки, чтобы разглядеть хоть что-нибудь за белёсой мглой. Но стоило Беннету разжать одну руку, как порыв ветра ударил в спину с такой силой, что край карты выскользнул из пальцев. Бумажный мотылёк вырвался на свободу, взвился над уступом и, конвульсивно дёргаясь, понёсся над обрывом. У Беннета чуть не подкосились ноги. Как бы в насмешку над ним, в вышине пронзительно закричала какая-то птица. * * * Пригоршня пламени больше не грела, да и путь освещала едва-едва. Беннет брёл сквозь перелесок наугад, моля всех Архонтов, чтобы интуиция не подвела его хотя бы сейчас. Снег набился в ботинки до самых щиколоток, ноги болели так, словно обратились в ледышки и теперь крошились на каждом шагу. Глаза жгло, и незаметные слёзы замерзали на щеках быстрее, чем он решался вынуть руку из кармана, чтобы их стереть. А вокруг сизое с чёрным сплеталось в бесконечное, плотное, непроходимое полотно. Беннет судорожно вспоминал, что ему рассказывали о выживании холодными ночами. Вариант лечь и сдаться не принимался. Нечего, и не из таких передряг выбирались. В конце концов, Глаз Бога ему достался огненный (и никогда ещё он не радовался этому так сильно), а значит, если постарается, он сможет развести костёр… Костёр. Мелькнул вдалеке миражом, искрой отчаянного бреда. Сердце ёкнуло в ответ на этот всполох. Не спеша давать себе напрасную надежду, Беннет робко шагнул в сторону, чтобы стволы открыли обзор. И янтарная звёздочка, путеводная звёздочка замерцала вновь, больше не угасая. Беннет даже дышать перестал, словно боясь, что может ненароком задуть спасительное пламя. Нетвёрдым шагом он двинулся на свет, не разбирая дороги. От нахлынувшего облегчения его снова заколотило, терзавший тело мороз показался особенно свирепым. Предвкушение тепла разогнало кровь. Вот уже сквозь дымку сбитого дыхания проступили очертания лагеря – большого лагеря, целого, считай, становища. Между громоздкими шатрами (не палатками даже!) лениво расхаживали многочисленные фигуры, кто-то сидел у огня, кто-то таскал тюки, кто-то возился с оружием. Вскоре стало слышно голоса, разрозненные, приглушённые, упоительно спокойные. Опасность была там, за пределами расчищенной опушки, позёмкой ползала по скалам, хрустела хребтами деревьев, стонала от злости в ущельях. А здесь правили люди, правила жизнь. Здесь было тепло, и тесно, и надёжно. Только у самого края чащи Беннет замедлил шаг, ощутив смутную тревогу. Как будто невидимая рука ухватила его за воротник и дёрнула назад. Он даже не понял сперва, что его насторожило. А потом разглядел в руках хозяев лагеря стволы. Иноземные, вычурные – ни с чем не спутаешь. И вместо лиц в отсветах костра блестели гладкие маски. У кого-то они были сдвинуты, но густая тень падала из-под их краёв. Сомнений не было. Место принадлежало не мирным путешественникам. Ядовитая тоска охватила Беннета, и потянуло разрыдаться по-настоящему, а не от холода. Последняя безрассудная мысль – а может, всё-таки пустят погреться? – утонула в отрезвляющем ледяном осознании. К лагерю идти было нельзя. Даже попадаться на глаза было нельзя. Про Фатуи много говорили, много разного говорили. Хорошего – мало. Кто знал наверняка, что из слухов оказалось бы правдой? Проверять на себе не хотелось. Взгляд одного из дозорных скользнул прямо по зарослям, отделявшим их друг от друга, и сердце Беннета чуть не остановилось. Обошлось. Не заметили. Медленно-медленно, цедя вдохи сквозь зубы по глотку, он двинулся назад. Хрустевший под подошвой снег казался худшим из врагов, тело вдруг сделалось неподъёмным и неповоротливым, а ещё каким-то особенно материальным, особенно ярким на монохромном фоне. Будто его подожгли, и теперь он искрился и грохотал, как фейерверк. …искры и грохот разбили землю под ногами, разбили воздух в осколки, разбили голову в мелкое крошево. Крик застрял в горле, Беннет рухнул не то вниз, не то вверх и обо что-то ударился лбом. Звон, дробящий барабанные перепонки, пропустил сквозь себя отрывистое «кто» и «буду стрелять» и затопил всё окончательно. Только когда плывущие фигуры замаячили совсем близко, Беннет опомнился. Он хотел вскочить на ноги, но вышло лишь шатко подняться, хватаясь за дерево. Мёрзлая кора стесала ладони, и боль перебила боль: он пришёл в себя. Рефлекторный порыв – бежать! – повлёк его прочь. Прочь, прочь, прочь, от ловушек, от щелчков спусковых крючков, от запаха гари, от масок и голосов. Затеряться в лесу – чтоб не нашли, чтоб отстали и бросили погоню, чтоб забыли и не вспоминали. Беннет не понимал, куда бежит, и это, должно быть, его и подводило. Тёмные фигуры возникали то тут, то там, преграждали путь, целились из ружей. Загоняли его, как на охоте. Что-то полыхнуло совсем рядом – Беннет отпрянул, попятился, теряя равновесие. В глазах зарябило, он остановился, боясь оступиться… И тупой удар обрушился ему на затылок. Он осел на землю мягко, безвольно. Стоявший над ним застрельщик опустил мушкет. В тишине безликие преследователи окружили его тесным кольцом. * * * Мир склеился обратно быстро. Пёстрые лоскуты стянулись над головой шатром, утопающим в полумраке. Полог простирался куда хватало глаз, заменял собой небо, стены, тяжело придавливал книзу. Впрочем, нет, книзу придавливало что-то другое, пушистое и тёмное, лишённое замысловатых узоров. Несмотря на целующий в губы мороз, в шерстяном коконе было тепло. Беннет слабо пошевелился. Лежал он в какой-то дурацкой позе, неудобной страшно: уткнувшись лицом в подстилку и сведя руки за спиной. Ещё и затылок саднил невесть отчего, и он рефлекторно потянулся его ощупать – но только дёрнулся в тугой хватке. Боль шершаво полоснула по запястью, и Беннет догадался: верёвки. Кусочки мысленной мозаики наконец встали на свои места (уж лучше б не вставали!), и тошнота из мнимой от головокружения перешла в ощутимую от ужаса. В ту же минуту завеса в дальнем конце распахнулась. Прежде чем вжаться обратно в подстилку, Беннет успел всмотреться в силуэт. Крепкий и рослый, он казался каменным големом, а не человеком. Не хотелось попасться ему на глаза. Одеяло, как назло, зашуршало слишком громко, и пришелец обернулся. Слабая надежда, что он не станет проверять, в сознании ли пленник, угасла, когда шаги зазвучали совсем рядом. – Очухался, нет? – раздался грубый голос, и Беннета потянули за плечо вверх. Видимо, застрельщика не слишком волновало его состояние. – Вставай, вставай, нечего! Носок сапога небрежно ткнулся под рёбра. Больше незнакомец не церемонился: поставил его на ноги и, едва дав поймать равновесие, поволок прочь из палатки. Стоило шагнуть на снег, и острозубый ветер мгновенно вцепился в лицо и шею, когтями заскрёб под курткой. Беннет поёжился, рефлекторно подался назад, но его силой протащили по тропинке и толкнули в направлении костра. Конвоир встал у него за спиной, отрезав путь к отступлению, и пригнул за шею, не сбавляя шага. – Ты смотри, а! – донеслось со стороны. – Кто очнулся! Что, лазутчик этот? Дайте-ка глянуть! Солдаты один за другим начали стекаться к ним, покидая насиженные места. За масками Беннет не мог разглядеть их лиц, но голоса и блеск в глазах выдавали общее любопытство. Не настороженное даже – праздное. Точно пришли поглядеть на попавшуюся в сети зверушку. Кто был повыше, даже склонялись навстречу, уперев руки в колени. В сформировавшемся кругу Беннету стало окончательно не по себе. Слишком их оказалось много, и слишком близко, и слишком шумно… Кое у кого посверкивали ружья, от одного вида которых мороз полз по коже. Со звонким щелчком одно из них упёрлось Беннету в грудь. Стоявший впереди других застрельщик призывно вскинул голову и бросил: – Очень надеюсь, что ты не немой. Будешь отвечать на вопросы. И учти: решишь вилять – курок спущу, не раздумывая. – Я не… н-не буду… то есть… – забормотал Беннет, напряжённо переводя взгляд то на ружьё, то на солдата. – Ага, болтать можешь, – перебил его тот и больно ткнул стволом. – Говорить по существу. Ты кто такой? Мушка колола даже сквозь ткань. Беннет с трудом сглотнул вставший в горле ком и нетвёрдым голосом отозвался: – Я, ну… из Гильдии. Из Мондштадта, п-приключенец… – Имя, – отчеканил застрельщик. Тот поднял на него отчаянный взгляд и заговорил громче, быстрее, сбиваясь через слово: – Беннет. Я Беннет, глава отряда… отряда искателей приключений… я… П-послушайте, я не собирался вам мешать и… Я просто… – Просто вокруг лагеря шлялся, – оборвал его солдат. – Очень убедительно. Что же это приключенец здесь забыл? Тропа отсюда не близко, а Гильдия кроме хоженых мест никуда не суётся. Его палец плавно соскользнул на спусковой крючок, и Беннет почувствовал, как слабеют ноги. Глаза слезились то ли от холода, то ли от страха, и фокусировать взгляд получалось с трудом. Гладкие овалы масок дрожали и расплывались, выделить из этой многоликой массы кого-то одного не выходило. Потому Беннет продолжал затравленно озираться и обращаться ко всем разом. – П-пожалуйста, подождите… выслушайте… я… так вышло… Там, на Тропе, случился обвал, путь перекрыло. Н-нас отправили искать обход… восстановить связь… – Чёрт побери, ты несёшь полнейшую чушь, – прикрикнул застрельщик и вдруг вскинул ружьё, ударив Беннета по подбородку так, чтобы задрать ему голову. – До Тропы отсюда пилять и пилять, никакой обход так далеко тянуться не может. Что тебя сюда случайно занесло, я не верю. А вот что ты мондштадтский шпион – верю охотно. Только сведения об этом лагере ты своим нанимателям не передашь, разве что они по косточкам догадаются. – Н-не надо! – воскликнул Беннет, и голос его оборвался. – Не надо, я… правда, я не шпион, просто… заблудился. – О, вот как! И из всех мест выбрел прямо к нам. Удивительная удача! Да уж, удача… Беннет не выдержал, всхлипнул, косясь на ружейный ствол. Руки застрельщика сжимали орудие крепко, решительно. Переубедишь такого, как же... – Да ты посмотри на него, – сказал вдруг кто-то. – Он же сопляк. Какой из него шпион? Сам подумай… – Много ты понимаешь, – проворчал застрельщик. – Если каждого, у кого на роже не написано, отпускать, то можно о миссии вообще забыть – перебьют ближайшей же ночью. – Этот не перебьёт, – возразили ему. – У него в рюкзаке ни еды, ни карты – про оружие и говорить нечего. Пускать – не пустим. Но и патроны попусту тратить… Аргумент был весомый. Застрельщик помедлил немного и наконец опустил ружьё. – Хрен с тобой, – бросил он, смерив Беннета взглядом. – Пока живи. Но если рыпнешься – одной пулей не отделаешься. Лично насмерть забью. Хватка ослабла. Беннет даже пошатнулся, но устоял, через силу подавив желание осесть на землю. Вместе со жгучим облегчением по телу разлилась боль – от плеча до запястий. Но это была знакомая боль, выносимая боль. От такой не умирают. За спиной завозились – тот застрельщик, что вёл его на допрос, взрезал верёвки. Сперва такая небрежность удивила Беннета: только что дулом тыкали, угрожали за шаг влево, шаг вправо по стенке размазать, а теперь развязывают. Но, оглядевшись, он понял, что едва ли, предоставленный самому себе, стал хоть немного свободнее. Что он сделает этими своими руками против оружия, против взрывчатых ловушек, в которые уже успел угодить? Да и куда ему бежать, тем более в ночь? Каким же потерянным он, должно быть, выглядел. Солдаты разбрелись, и теперь его окружал только морозный сумрак, разбавляемый отблесками костра и разбросанными вдалеке друг от друга факелами. Лагерь и впрямь оказался огромным, куда больше тех, какие сооружали экспедиционные группы. И, наверное, он был здесь давно. Может быть, мелкие стоянки на берегу у подножия и вдоль Тропы были осколками этого ядра. Может быть, и это был осколок, а настоящая база Фатуи раскинулась где-то дальше. Где-то в глуши, куда не могла добраться Гильдия с её устаревшим снаряжением, и вечной нехваткой рук, и более важными операциями… – Эй, что стоишь как отщепенец? – окликнули вдруг Беннета со стороны костра. – Иди сюда! Или замёрзнуть насмерть решил? Замерзать насмерть Беннет не решил, но и приближаться к тем, кто минуту назад грозился расправой, не казалось разумной идеей. Однако сидевшие на поваленном бревне солдаты призывно сдвинулись в стороны, освобождая место между собой, и тёплый пляшущий свет за их силуэтами сломил остатки сопротивления. Беннет несмело подошёл к компании. – Садись, садись, – поторопил его один в мушкетёрском мундире. За маской не было видно ничего, кроме глаз, но голос его звучал дружелюбно. Даже по-свойски как-то. Прочие фатуи тоже глядели на пленника со спокойным интересом. Это было… почти знакомо. На Беннета так же смотрели случайные попутчики, к кому он прибивался во время путешествий. Стоило ли говорить, что это совершенно не вязалось с натурой тех, в чей лагерь он попал? – Голодный, небось? – спросил мушкетёр. – Ты уж прости, мы твои манатки пошуровали. Ну, так, для профилактики, сам понимаешь. А у тебя там полторы хлебные корки, да, собственно, и всё. На вот. Он сунул ему лепёшку, ещё тёплую, сочащуюся мясным соком. И от запаха у Беннета всё внутри свело. Он был голоден. До спазмов в животе, до головокружения. «Полторы корки» он берёг на обратную дорогу, заставляя себя отвлекаться от навязчивых мыслей по пути. А теперь его грел костёр, его грел мягкий хлеб, и на мгновение ему даже стало плевать, кто сидел рядом с ним. И всё-таки первый кусок он проглотил через силу. Застрельщики искоса поглядывали на него, и от этого становилось неуютно. Но, пожалуй, только от этого. – Ты откуда взялся-то такой? – спросил солдат, сидевший чуть поодаль. – Правда, что ли, приключенец? Беннет угукнул. – Странная история. Мы, знаешь ли, лагерь разбивали из расчёта – просто так не обнаружишь. – Да у меня это… – он утёр губы и невесело хмыкнул, – особенность такая у меня. Неприятности находить. – Вот уж спасибо! – застрельщики захохотали, и Беннета даже кольнула совесть. С другой стороны, кому, как не им, знать о собственной репутации? – Ты сказал, что из Гильдии, – напомнил мушкетёр. – Насколько знаю, одиночек там не жалуют. Где ж твой отряд, приключенец? Недожёванный кусок встал поперёк горла. Беннет невольно сжал пальцы, потупил взгляд. Совсем недавно. Это ведь случилось совсем недавно. Может, будь они до сих пор вместе, ничего бы этого не произошло? Или нет, хуже – кого он обманывал? – все бы скопом угодили в руки Фатуи, и тогда им ни за что не удалось бы уйти живыми. Хорошо, что Беннет один… – Они, эм… они… – Погибли, что ль? – договорил за него мушкетёр, понизив голос. Беннет замотал головой: – Нет-нет! Они живы… они в безопасности… Не пошли на Хребет, так что я сам… – Во чудной, – усмехнулся кто-то. – Сам на Хребет! – И что, не страшно? – мушкетёр наклонился к Беннету, лукаво щуря глаза в разрезе маски. – С твоей-то этой... особенностью. Едва тебя на тот свет не отправили. Тот передёрнул плечами. Страшно ли? Конечно, страшно. Даже сейчас, свободный от пут и отогревшийся, он не мог расслабиться окончательно. Время от времени он поднимал глаза и украдкой рассматривал сидящих. Их было чуть больше десятка; они что-то пили, изредка морщась, закусывали, курили, передавали друг другу кульки со съестным. Если бы не форма, их никак нельзя было бы отличить от группы исследователей. Было странно видеть Фатуи так близко – и при этом почти не замечать разницы. По рассказам выходило, что они были больше существа мифические, от человеческого неизмеримо далёкие. Говорили и что они не спят неделями, и что силу черпают от проклятий, и что оружие у них из зачарованной стали. Беннет подозревал, что эти байки пересказывали больше для красного словца, и всё-таки от пёстрых шатров с эмблемами всегда веяло какой-то суеверной опасностью. – А и отправили бы, – раздался над ухом низкий голос, и тяжёлый хлопок по спине заставил Беннета подскочить. Возвышавшийся над ним солдат нагнулся, чтобы отобрать у товарища флягу. Скрывавшую крепкое тело тёмно-фиолетовую куртку Беннет уже видел на других – на тех, кто орудовал неправдоподобного размера молотами. Если этот был из них, тогда неудивительно, что кулаки у него сами казались с этот молот. – Нечего провизию за зря переводить. Приказа пленных брать не поступало, – продолжил солдат, сделав добрый глоток. Из открытого горлышка так пахнуло спиртным, что Беннет изумился, как вообще что-то столь крепкое можно было в себя вливать. – Так мы и не на фронте, – заметил другой, у чьих ног лежал золотистый посох заклинателей. – Тем паче. На фронте от пленных польза есть. А от этого заморыша какая польза? – молотобоец тряхнул Беннета за плечо и придирчиво вгляделся ему в лицо. – Ну, только что физией вышел. Кто-то прыснул, и нехорошее что-то послышалось в этом смехе. – Вот тебе и польза, – хмыкнул заклинатель. – В низину ещё не скоро спустимся. Да и до города ближайшего… Мушкетёр протянул руку и вдруг ухватил Беннета за подбородок, развернул к себе. Палец его мазнул по приоткрытым губам, стряхивая крошку. А потом зачем-то прошёлся ещё раз, медленнее. – Да хорошенький, – заключил солдат. – Ну его, стрелять – мяса на нас всё равно маловато будет, а подкармливать и за красивые глаза можно. Беннет сперва решил, что ослышался. А потом взмолился всем Архонтам, чтобы это оказалось глупой шуткой. Вернее, он и думал всегда, что это глупая городская шутка – очередные россказни, чтобы пугать малышню. Одни из самых популярных, конечно, но всё же… Должно быть, недоверчивый ужас промелькнул в его глазах, потому что мушкетёр довольно осклабился. – Что, думаешь, мы правда твоих дружков-путешественников жрём? – спросил он и припечатал: – Ну так правильно думаешь. Многие у вас без вести пропадают? А мы не брезгуем, времена сейчас не те, чтоб брезговать. – Так это… слухи же это всё… – пробормотал Беннет, однако косясь на остатки мясной лепёшки и смутно чувствуя подступающую тошноту. – Ну, мы-то конкретно, может, людей не всегда едим, – подал голос заклинатель. – Мы же не Цицины. А вот им без человечины никак, у них на этом вся магия завязана. Он сказал это так серьёзно, без тени насмешки, что сомнения против воли начали развеиваться. Да и прочие солдаты ни слова не добавили, и улыбок, предвещающих взрыв хохота, не последовало. Беннету стало нехорошо. – Да ладно, такого-то на лепёшку едва хватит, – мушкетёр придвинулся ближе и демонстративно провёл от колена вверх по его бедру размашистым бесцеремонным жестом. – Кости сплошные. На что другое, пожалуй, сгодишься, а так… – Я… – Беннету наконец удалось совладать с голосом, и он выдавил: – Я м-много умею чего… по работе, в смысле. Денег у меня нет, правда, но помочь могу. Дрова, там, собрать… починить что-нибудь, приладить… В-вам если нужно что… – Гляди-ка, смекаешь, – ещё один молотобоец подступил к нему, загородив своей массивной фигурой весь костёр. – За еду и кров действительно отработать придётся. Но с починкой всякой мы и сами справимся. Уже несколько рук лежали у Беннета на плечах, на коленях. Кто-то тянулся к застёжкам на груди, чьи-то пальцы взъерошивали волосы на затылке с явным намерением вцепиться, если он дёрнется. Это было странно и страшно, и он слабо понимал, что от него хотели. Постепенно все солдаты обступали его кругом, и те, что подошли позже, лезли хватать за подбородок, вертеть туда-сюда. Маски не могли скрыть хищных взглядов, а в резких изломах ухмылок чувствовалось что-то кровожадное. – Н-не надо, – прошептал Беннет, пытаясь выцепить взглядом кого-нибудь одного. Что «не надо», он и сам не знал. Но когда чужие ладони влезли под куртку, легли на ремень и задрали рубашку, вырваться заставил уже инстинкт. – Нет! Не трогайте! – забормотал Беннет, забившись в многорукой хватке. – Пожалуйста, давайте… давайте договоримся! Я п-помогать буду, честно, я что угодно… Не надо! Он вскрикнул, пнул кого-то наугад, но его тут же скрутили крепче прежнего, и кулак в волосах всё-таки сжался до боли. – Помалкивай давай, приключенец, – шикнул мушкетёр, оказавшийся ближе всех. – А то ведь и без языка оставить можем. Нужен ты нам больно болтливый. – Вот-вот, – прохрипел над ухом молотобоец. – Смирно сиди. Меньше возиться с тобой будем, быстрее закончим. И Беннет полыхнул. Сила вырвалась сама, он и понять ничего не успел – очнулся уже на земле, отброшенный ударной волной. В том месте, где он сидел, бревно обуглилось, а шарахнувшиеся в сторону застрельщики, ругаясь, гасили на себе пламя. Он вскочил. Под пронизывающими взглядами попятился назад, скользя на утоптанном снегу. Лопатки натолкнулись на что-то твёрдое, Беннет отшатнулся и в высокой фигуре узнал того, кто был его конвоиром. – Ты что это делаешь, гадёныш? – процедил солдат. Беннет вскинул руку, готовясь ударить снова, но в то же мгновение на него обрушился шквал ледяной воды. Холод пробил, словно выстрел – и только мгновение спустя, падая к ногам застрельщика, он понял, что это и был выстрел. Кто-то метил ему в затылок, удачно подбил и… и парализовал до кончиков пальцев. Хруст снега за спиной, несколько пар сапог в поле плывущего зрения. Его за шиворот потянули вверх, закинули на руки. Небрежно, как мешок муки. Злобно перешучиваясь, поволокли куда-то. К палатке. «Не на морозе же трахать». В груди у Беннета заныло, он даже дышать забыл, поглощённый животным ужасом. Надо было вырваться во что бы то ни стало, надо было бежать, пусть в ночь, пусть лесом… но что он мог? Его швырнули в ворох одеял, и он ударился о подпорку шатра. Оцепенение начало спадать, но ему не дали даже подняться – перевернули на спину, обступили со всех сторон, чтобы прижать за руки книзу. В полумраке различить скопище фигур было ещё труднее. Между телами, в ворохе курток и сбившихся шкур становилось удушающе жарко. Десяток ладоней шарил по груди и бёдрам; рубашку закатали под самое горло, ремень вытащили – и кто-то стянул им же его запястья, перекинув через врытый в землю столб. Когда взялись за брюки, Беннет не выдержал, снова подал голос. – Не надо! Я же не… н-не сделал ничего… я… – Ты не сделал? – ядовито прошипел один из солдат. – Если б не защита, ты бы мне полхари снёс! За такое тебе бы руки отрубить по-хорошему, да больно возни много, только вечер портить. Больше его не слушали. Мучители действовали слажено, пугающе расторопно – с таким невозможно было сражаться, невозможно было договориться. Кажется, Беннет и сам не замечал, как продолжал повторять что-то протестующее. Пока силился свести колени вопреки подхватившим под бёдра рукам, пока порывался вывернуться, уйти от проникновения смазанных слюной пальцев… – Хватит!.. – последнее, что ему удалось произнести. Стоило ему запрокинуть голову, задыхаясь от боли, как кто-то сдавил его горло и протолкнул в глотку тряпичный кляп. Ладонь вцепилась ему в волосы, заставив прижаться к земле. На мгновение боль внизу живота притупилась – и тут же сменилась новой, разрывающей, нестерпимой. В него толкнулись раз, другой, сиплый голос после тяжёлой тишины точно ударил пощёчиной: – Походу, целенький. Его что готовь, что не готовь… – Ничего, ночь длинная, – хохотнул кто-то. И толчки возобновились. Грубые, ритмичные, они вытесняли собой всю прочую боль: от синяков, от ломающей хватки. Поперёк талии его обхватили не руки – лапы, и насильник рывком выпрямился, так, чтобы земли Беннет касался только лопатками. Тело его обмякло, точно тряпичное, и точно тряпичную куклу, его терзали и тянули навстречу. Ему шептали – «расслабься», – но он не понимал, расслаблен он или напряжён. Не понимал, как давно это началось. Не понимал, сколько продолжается. А потом всё кончилось. Его обожгло, и стало ещё хуже, чем он мог себе представить. Он ещё слышал свой приглушённый голос, ещё чувствовал отвратительное тепло чужого тела, но дышать стало легче. На мгновение. Кто-то снова устроился между его ног, и, хотя боль была ожидаема, справиться это не помогло. Сколько их было? Сначала один, потом ещё один, потом… Кто-то всё глумливо предлагал сделать это вдвоём, и Беннет боялся до одури. А после перестал бояться. Что-то в нём треснуло, и когда его перевернули на живот, не трудясь удерживать на месте, он даже не стал дёргаться. Перекрученный ремень туго стянул запястья, должно быть, до алых полос. До алых полос ногти впивались в кожу. До алых полос щёки изъели слёзы. Кляп вытащили. Беннет не заметил, в какой момент: просто по языку вдруг полоснул солоноватый привкус, и чьи-то пальцы вошли по костяшки. Два или три, неважно, потому что затем его заставили приподняться на локтях и принять куда больше. Хуже всего было чувствовать движения одновременно – аритмичные, но одинаково остервенелые. Сглатывать не выходило, и вязкое, влажное текло по подбородку, крупными каплями летело под руки, на постель. Под ним всё уже было вязким и влажным. Воздух вокруг был вязким и влажным. И когда в него снова излились с обеих сторон, он едва вздрогнул, не чувствуя больше разницы. Беннет упал лицом во всклокоченный мех. Должно быть, ему развязали руки – хотя он не знал наверняка: онемевшие пальцы не двигались. Сверху рухнуло одеяло, тяжёлое, неподъёмное. Вместе с ним рухнул как будто и остальной мир. Стало темно и тихо. Только когда его собственное дыхание унялось, он смог разобрать шорохи вокруг. Солдаты укладывались, разбредались по палаткам; снаружи тянуло табаком и было слышно, как хрустел снег под ленивой поступью. О пленнике, казалось, забыли, точно его и вовсе не существовало. Никто не пытался выкопать его из-под одеяла, никто не окликал, да и между собой о нём не говорили. Не говорили, впрочем, вообще – просто неспешно готовились ко сну. Кошмар окончился так же быстро, как начался. А может, ничего и не было? Может, Беннет так и лежал здесь всё время без сознания, и в голову ему лезли дурные сны? …хорошо бы, чтобы это был дурной сон.