Вторжение

      Раз-Два не сразу понимает, из-за чего появляется раздражающее ощущение неправильности. Он устраивается за своим столиком со свежей газетой и крепким кофе. В «Притоне» положенный галдёж, накурено так, что можно вешать топор. Сделав небольшой глоток, он убеждается — с кофе точно всё в порядке. Скользит взглядом по знакомым стенам и лицам, и до него наконец доходит, чего не достаёт привычному утру. Недовольно отгородившись от пустующего места за столиком газетой, он думает, что вполне в состоянии пережить утро без взгляда на Бобовскую ухмылку. У кореша могут быть какие-то свои дела, а завтра он снова нарисуется.       На следующий день он опять подгребает ближе к обеду, когда тусовка уже должна быть в сборе, и, блин, он привык, что его появление становится последним, завершающим аккордом — приветствия, кофе, газета, а дальше день может пройти тихо и бестолково или что-то уже может начаться с телефонного звонка, визита в «Притон» постороннего или свежих новостей, которые где-то слышал Мямля. Раз-Два, похоже, немного зависим от привычек, потому что, оказывается, в цепочке повторяющегося утреннего ритуала необходимых звеньев больше, чем он думал. Из-за одного улыбчивого мудака он чувствует, как ускользает ощущение контроля.       — Где Боб? — интересуется он у проходящего мимо Фреда.       Тот в ответ ехидно щерится:       — У него эти дни, — и в ответ на недоумевающий взгляд поясняет. — А, тебя же не было в прошлый раз. К Красавчику мамка прикатила, так что сейчас его жопа в огне, а сам он пиздец в делах. Сорвался вчера после звонка, наверное, чтобы успеть натянуть непрокуренные шмотки.       Получается, предыдущий её визит Раз-Два пропустил из-за ебучего Ленни Коула, а маман Боба устраивает ему своим визитом тот ещё карнавал на несколько дней. Ничего такого, обычные семейные головняки.       Вернувшись из «Притона», он зачем-то всё-таки отправляет смс: «Как оно?» — и ухмыляется, читая такой же короткий ответ: «Ужасно». Да, любимые мамы могут быть теми ещё занозами в заднице и всегда найдут, как докопаться, даже до его со всех сторон замечательного кореша. «Можешь перекантоваться у меня» — подумав, предлагает политическое убежище Раз-Два, а отправив сообщение, сразу жалеет, потому что Бобски наверняка откажется. Как бы его не вздрючили, тот слишком хороший парень, чтобы сбегать от матери, которую давно не видел.       «Буду через десять минут!». Читает сообщение Раз-Два почему-то с довольной улыбкой.       Когда он открывает дверь запыхавшемуся и совершенно счастливому корешу, ему на секунду кажется, что тот повиснет на нём в благодарном объятии, но Боб, качнувшись вперёд, только улыбается, облизывает губы и взбудоражено уточняет:       — Точно не в напряг?       — Точно. Проходи, рассказывай.       Боб сначала долго отшучивается, пытается отделаться общими фразами, поговорить о чём-то другом и не грузить своими головняками, но Раз-Два непреклонно его спаивает и возвращает беседу к интересующему вопросу. Он слишком много пропустил, и теперь даже Фред знает что-то о его лучшем кореше, чего не знает он, и это немного бесит. Бобски не было два чёртовых дня, и ему наверняка есть, что рассказать. И расслабился он сейчас, наверное, впервые за это время, потому что не обращает внимания на то, что сидящий рядом на диване Раз-Два, которого почти не мучают угрызения совести, намеренно подливает только ему, послушно пьёт, когда тот предлагает очередной нелепый тост, улыбаясь шало, все ещё взбудоражено и радостно.       К концу первой бутылки Бобски наконец перестает уходить от вопросов, откидывается на спинку дивана и с кривой улыбкой рассказывает:       — Если вкратце — её подруга в пятый раз выходит замуж, и до свадьбы ещё гребаная долгая неделя, за которую ей в моей компании надо проведать всех подруг и подруг своих подруг, у каждой из которых ёбаная пропасть незамужних дочерей и племянниц. Её страшно огорчает неустроенность моей дурацкой жизни, и это при том, что она думает, что я механиком работаю.       Раз-Два злорадно давится бухлом, представляя Бобски, которого таскает по невестам беспокойная мамаша.       — Она хоть в курсе, что внуков у неё не будет?       Кореш поджимает губы, устало прикрывает лицо ладонью и съезжает по дивану вниз:       — Сам как думаешь?       Раз-Два снова ухмыляется, а потом понимает, насколько Бобски пьянее него, потому что тот убирает руку с лица и, повернувшись, на полном серьёзе у него интересуется:       — А я что, виноват, что мне больше хочется не этих дочек-племянниц трахать, а тебя?       — Бобски, не зарывайся, — протормозив секунду, одергивает Раз-Два, и тот сначала непонимающе приподнимает брови, а потом удивлённо округляет рот и мотает головой:       — Прости, меня занесло.       — Ладно, похер, — быстро сворачивает неловкую тему Раз-Два и вспоминает, что у него ещё примерно миллион издевательских вопросов. — И как, по гостям Красавчик Боб в белой накрахмаленной рубашке ходит?       Кореш болезненно кривится, подтверждая догадку, рассказывает про мисс и миссис, у которых они уже побывали, съезжает по дивану ближе к нему и говорит все медленней и невнятней, а Раз-Два продолжает вытаскивать из него подробности и всё ещё пытается прийти в себя. Трахать, значит, хочет. Когда Бобски это в первый раз спорол, он думал, тот всё-таки имеет ввиду по-другому. Раз-Два же больше. И девочек у него было немало, он тот ещё трахарь. С другой стороны — Бобски вообще ёбарь легендарный. Блядство.       Он пытается уснуть в своей кровати, оставив залипшего кореша на диване в гостиной, и у него ни хрена не получается, потому что, какого-то хера, ему страшно хочется трахаться или ещё выпить. Дрочить, пока у него гостит друг-гомосек, он не будет принципиально, ни под одеялом, ни в ванной. Остаётся вариант добраться до недопитой бутылки и притупить бухлом желание, а потом в ближайшее время кого-нибудь себе найти для борьбы с недоёбом, чтоб у него больше не было стояков из-за сомнительных разговоров.       Раз-Два крадётся в темноте и слышит с дивана болезненный стон.       — Херово? — тихо интересуется он у Бобса, которого всё-таки неслабо напоил из-за собственного любопытства.       — Я сейчас, по-моему, подохну, — бормочет в подушку кореш.       Раз-Два ухмыляется и сворачивает на кухню за водой и таблеткой.       Обоим не спится, и они снова сидят на диване, Бобски пьет воду, а Раз-Два приканчивает бутылку и чувствует себя немного виноватым. Красавчик обычно не накидывается до зелёных соплей, в этот раз он его сам намеренно подловил, и, наверное, тому давно не было настолько дерьмово, как сейчас. Да, он мудак, зато теперь знает точно больше Фреда и остальных, даже, может быть, чуть больше, чем хотел. А ещё его все ещё мутит от зудящего возбуждения, и это, блин, даже не смешно. Сделав глоток из бутылки, Раз-Два всё-таки спрашивает:       — А ты бы мне дал?       — А? — давится водой кореш.       Блядь, вот ему и правда надо было это сейчас выяснять, пока они в темной комнате на диване сидят в одних трусах? Раз-Два облизывает губы и, не поворачивая головы, уточняет:       — Если бы вдруг, исключительно теоретически, я был бы не против, но сам бы хотел, ты бы дал себя трахнуть?       Боб ставит стакан на столик, двигается ближе и тихо отвечает прямо в горящее ухо замершего Раз-Два:       — Если бы ты был не против, я бы сделал для тебя всё, что ты захочешь, и так, как ты захочешь.       Дыхание Боба влажное и горячее, а сказанное — снова лишняя информация, Раз-Два на хрен не надо ни знать, ни представлять, как могло бы это быть, тем более — заводиться и желать подробностей.       — Если бы, исключительно теоретически, ты сейчас был бы не против, как бы больше хотел для начала — рукой или ртом?       Раз-Два тяжело выдыхает, и, блядь, ведётся на тихий, вкрадчивый голос, обещающий неправильное и точно кайфовое.       — Рукой, — хрипло просит он, потому что сразу об отсосе думать не готов.       Пальцы Боба накрывают пах, и он сипло выдыхает сквозь стиснутые зубы, потому что тот правильно и хорошо сгребает поджавшиеся яйца, трёт стояк и осторожно касается пухлыми мокрыми губами шеи. Горячая ладонь проскальзывает под резинку трусов, сжимает его крепко у основания, ведёт по стволу вверх-вниз неторопливо и обжигающе, и Раз-Два поскуливает, приподнимая задницу, подставляясь ласке и прикрыв глаза, пока к скуле поднимается мокрый ловкий язык, а кожу прихватывают мягкие жадные губы. Он выгибается между ртом и рукой, толкается в кулак, трусы мешают, но Боб не пытается его раздеть, и он за это благодарен.       — Снимешь их сам, если захочешь, — шепчет в шею кореш, прикусывая кожу и продолжая дрочить, и, блядь, Раз-Два сейчас слишком хорошо, чтобы мыслить здраво.       Всхлипнув, он приподнимается над диваном, стягивает трусы на бёдра, и так у Боба больше простора для манёвров, а он зря открыл глаза, потому что даже в темноте видно его скользкую головку, исчезающую в слишком больших для девочки пальцах. Происходящее настолько дико, что ещё больше заводит, он шире разводит бедра, подставляет шею и тихо стонет в такт движениям классной, умелой руки, толкаясь и подрагивая, чувствуя, что скоро накроет.       — Теоретически, — касаются уха горячие губы. — Сейчас бы ты хотел, чтобы я взял в рот?       Вопрос ошпаривает пах, и да, он хочет толкаться в мягкое, горячее и влажное, поэтому согласно скулит и надеется не кончить от предвкушения.       Бобски выпускает его член, перебирается на пол и устраивается между разведённых ног, пока он тяжело дышит, кусает губы и жмурится, надеясь, что происходящее окажется мокрым сном из-за недоёба, потому что в объективной реальности ему никак нельзя хотеть, чтобы на его члене побывали пухлые губы лучшего друга, потому что они могут оказаться такими же умелыми, как рука, и это ему тоже узнавать ни в коем случае нельзя. Кореш тащит его за бёдра ближе, вынуждает съехать и открыться, вылизывает яйца, надевается, скользко забирает его в горячий рот, а Раз-Два воет, наверное, на всю улицу, потому что ртом — намного круче, потому что глубоко и мокро, губы и вёрткий язык — жадные, а Бобс, отсасывая ему, тащится не меньше его самого, ловит его реакцию, сжимает пальцами бёдра, стонет на нём, и, блядь, это пиздец, но сдерживаться он больше не может. Прижимая его к себе, Раз-Два выгибается, подрагивая, кончает в рот лучшего друга долго и с удовольствием, хрипит и ловит воздух, выпускает голову Бобски и чувствует, как тот, проглотив, вылизывает его, а потом упирается взмокшим лбом в бедро и поднимает на него шальной тёмный взгляд.       Да блядь, он сейчас правда просил кореша ему подрочить и отсосать? Он ебанулся?!       — Я отлить, — буркает Раз-Два, и Бобс отодвигается, позволяя встать с дивана и натянуть трусы.       В ванной он долго полощет лицо ледяной водой и неверяще рассматривает своё отражение в зеркале.       Ебанавт озабоченный. Бобски на хер не нужен такой кореш — орущий, что он не гей, и дающий иногда отсосать, только потому что у того так замечательно получается.       Надо завязать с этой хернёй.       Раз-Два взволнованно переводит дыхание и выключает воду.       — Раз-Два, прости, — начинает ждущий его в комнате возбуждённый и страшно виноватый Красавчик Боб.       — Нет уж, это ты меня прости, — приближаясь быстрым шагом, рычит Раз-Два, прижимает его к стене и накрывает пухлые губы своими.       Боб удивлённо выдыхает в его рот, впускает язык, тихо стонет, отвечая на поцелуй, и скользит ладонями по напряжённой спине. Раз-Два одновременно до обосрачки страшно и охуенно хорошо от чувства, что он все правильно решил. Он мнёт отзывчивое тело, вылизывая рот, трётся о крепкий стояк, подрагивая от испуга и предвкушения и, поймав губами новый стон, собирается с духом, отрывается и тихо предлагает:       — Давай. Как ты хотел.              Боб рвано выдыхает, оглядывает его неверяще, и, наверное, ради таких взглядов люди жопы и подставляют.       — Уверен? — всё-таки переспрашивает кореш, и, блядь, говорить об этом Раз-Два точно больше не собирается.       — Уговаривать не буду, — рявкает он. — Ещё хочешь или уже передумал?       — Хочу, — быстро отвечает Боб, пьяно целует и стрёмно сжимает руку на заднице, нетерпеливо отираясь членом, чтобы точно никаких сомнений не осталось.       — Есть смазка? — уточняет кореш, и Раз-Два, похоже, немного переоценил свою решительность, потому что от вопроса слабеют колени.       Коротко кивнув, он тащит Боба в спальню, на каком-то автопилоте достает из ящика и бросает на кровать смазку и гандоны и поворачивается к корешу, тяжело переводя дыхание. Если тот ещё раз спросит про уверенность, он наверное просто даст дёру, поэтому Раз-Два заранее затыкает ему рот поцелуем, прижимается, перемалывая панику в возбуждение, тащит с них обоих по очереди трусы, вздрагивает, когда паха касается горячий напряжённый болт, с удивлением понимает, что трётся о него своим стояком и мычит в мягкие отзывчивые губы. Правильно. Ему эта херня не просто так в башку стукнула, а потому что в самом деле хочется, так что все должно получиться.       Бобски трогает нагло и жадно, как будто он в самом деле ещё может куда-то сбежать, и от понимания того, что страшно обоим, становится проще толкнуть его к кровати, забраться сверху, сжать ногами сильные бедра с короткими волосками, горячо и неправильно вжаться пахом в пах другого мужика. Кореш рвано выдыхает, тащит за задницу к себе на грудь, мокро и балдежно лижет головку, просовывая под него руку. Раз-Два послушно приподнимается, толкается между пухлых губ, цепляется руками за спинку кровати и скулит, пока кореш позволяет трахать его рот и осторожно раскрывает его скользкими пальцами. Спина покрывается испариной, задница сначала пытается испуганно сжаться, от неожиданности он задвигает глубоко и грубо, но Боб только недовольно мычит, продолжая вылизывать его член, подло сгибает пальцы, фиксируя Раз-Два на себе, потому что, блядь, если он ещё двинется, может снова спустить. Подрагивая на напряжённых руках, он больше не толкается, его хер обсасывает горячий рот, а в заднице неторопливо и обстоятельно орудуют беспокойные пальцы. Они гнутся, двигаются внутрь и наружу, раскрывают все больше, потому что Бобски добавляет новые, пока Раз-Два скулит сверху, стараясь не обращать внимания на пошлое хлюпанье и не кончить раньше времени, потому что кореш продолжает отсасывать жадно и старательно. На четырех пальцах Раз-Два срывается на беспомощные всхлипы, потому что просто нельзя одновременно чувствовать горячий мокрый рот спереди и непрекращающееся пугающее, тянущее напряжение в заднице, пусть Бобски его уже просто выебет, как хотел, и завязывает с этим издевательством. Когда кореш выпускает его изо рта, чтобы зубами вскрыть упаковку гандона, Раз-Два нетерпеливо сжимает собой пальцы, и стонет с облегчением, чувствуя как они выскальзывают из растраханной задницы.       — Не торопись, — зачем-то просит Бобски, как будто он похож на человека, готового немедленно запрыгнуть на хер лучшего друга.       Кореш облизывает распухшие губы, тянет его бедра назад, и Раз-Два тяжело переводит дыхание, прежде чем опуститься на горячую головку. Она скользко раздвигает его, и, похоже, все будет проще, чем он думал. Пока Боб пытается его подстраховать, Раз-Два, которого уже заколебали опасения, старается натянуться полностью и обиженно скулит.       — Тихо, — взволнованно шипит кореш и крепче сжимает пальцы на заднице, приподнимая его с себя.       Раз-Два чёртов баран и, походу, обеспечит Боба сегодня самым отстойным трахом в его жизни, а тому есть, с чем сравнивать. Жопа внутри полыхает, пробовать снова — никакого желания, но хер упрямо стоит колом.       — Тихо, — тяжело выдыхает Бобски, поглаживая его большими пальцами.       Корешу сейчас, похоже, пиздец как хочется засадить, и успокаивает он обоих. Раз-Два снова опускается сверху, на этот раз осторожно, растягивает себя скользким и горячим членом, глядя на кусающего губы Боба, и это зрелище стоит саднящей боли в заднице. Хрипя, раскачиваясь на нём, он старается принять глубже, чтобы тот перестал прикусывать стоны, смотрел как помешанный и дальше, сжимал до синяков, тянул на себя жадно и эгоистично, и когда наконец опускается на его бедра, кореш всё-таки срывается на первый всхлип. Бля-адь, если Бобс так же смотрел на каждую свою девку, Раз-Два вообще не понимает, как они выпускали его из койки. Он приподнимается, натягивается на скользкий горячий член, раскачивается, выталкивает из кореша тихие и откровенные стоны, сжимает собой, добиваясь нового всхлипа, перемещает вес на руки, чтобы добавить темпа и трахает себя хером Красавчика Боба, поскуливая от того, что много, горячо, неправильно глубоко, и чуть ли не захлебывается от самодовольства. Кореш выстанывает какое-то проклятье, приподнимает бёдра, сгибает ноги и поддает снизу быстро и обжигающе горячо. Раз-Два больше не может двигаться, только замереть сверху, орать и послушно принимать, пока кореш дерёт его на поскрипывающей кровати.       — Дрочи, — коротко бросает Боб, и до Раз-Два только в этот момент доходит, насколько оба близко.       Опираясь на одну руку, он сжимает себя второй, пытается подстроить её движения под жёсткие толчки снизу, и у него ни хрена не получается. Бобски толкает его в кулак, стонет и трахает так, как будто у него лет сто никого не было, а Раз-Два опять слишком много — на члене, в заднице, и из-за неровного темпа он удивлённо спускает, выжимает себя на грудь кореша, чувствуя внутри последние жёсткие движения, а когда его натягивают и удерживают крепкие руки — стыдные толчки внутри.       Он не успевает отдышаться, когда задницу начинает саднить, шипя, приподнимается, и Боб помогает сняться с члена. Опустившись на бедра искусавшего губы кореша, он рассматривает его со смесью стыда и самодовольства и не до конца верит в то, что только что устроил.       — Раз-Два, — поглаживая его ноги и улыбаясь, хрипло выдыхает Бобс. — Она ещё неделю тут будет. Можно я завтра опять зайду?       Блядь, как будто и так непонятно.       — Да можно, можно, — с показным безразличием кривится он.              Хотя, от походов по барышням Бобски на ближайшие время всё-таки наверное освободят, после того, как он припрется домой все ещё немного бухой, ни хрена не поспавший и с этим вот довольным взглядом всласть наебавшегося мудака.