Дорогой Давид

Я переехал на Калинина весной, сняв небольшую квартирку на время развода, примерно тогда же пришла и первая открытка. А может, она давно уже лежала в ящике. Затесалась между бесплатной газетой с рекламой средств от подагры и пестрым буклетом с суши. Ни то, ни другое я не употребляю, поэтому потрепанную карточку с нерусскими буквами обнаружил не сразу. Поначалу и прочитать не смог, вроде буквы знакомые, немецкий я учил в школе, но написаны так, что не поймешь: то ли это одна закорючка, то ли другая, то ли вообще Паркинсон постарался. На лицевой стороне — красивая фотография Мариенплац, украшенной к Рождеству. Долго же шла, на дворе март! В послании было примерно следующее, насколько смог перевести: «Дорогой Давид, много поздравлений из Мюнхена! Мы проводим Рождество с родственниками моего мужа. Я желаю, чтобы ты имел крепкое здоровье, мы давно не говорили. С горячими пожеланиями, Ульрих» Обратного адреса этот Ульрих не оставил. Я перечитал открытку дважды, и только на третий дошло, ошибки быть не может: «meines Mannes» однозначно сообщало, что отправитель женат на мужчине. Отвратительно! Сам я родился почти в середине прошлого века, и подобного не принимаю, это все нездорово. Тем более, знать не знаю, кто этот Давид и что за немцы ему пишут, посему выкинул карточку сразу же и забыл о ней почти на месяц, пока не пришла вторая.    На тот момент я уже получил развод и занимался продажей общей собственности. Юлька настояла — если б я продал только свою долю, денег бы меньше выручили. Мало того, она еще потребовала, чтобы Матвею организовали отдельное жилье. Я спорить хотел, но передумал. Лучше куплю ему однушку глубоко в Кировском, пусть выживает как хочет. Сам виноват.   «Дорогой Давид, — обращались не ко мне с новой карточки с видом на мельницу и поле тюльпанов. — Приветствие из Амстердама! Мы с Отто на каникулах в Нидерландах. Желаем скорее получить вести от вас с Алексом». Ха, на каникулах они, педики семейные. Даже забавно: сразу представил себе двух седеющих бюргеров в футболках-поло и с маленькой карманной собачкой под мышкой и чуть не подавился. Поглядел бы я на Матвея лет так через тридцать, будет ли он все еще размахивать своим радужным флагом и кричать мне: «Папа, это нормально, я не больной»? Вторая открытка, как бы красива она ни была, тоже отправилась в мусорное ведро.   Но теперь бюргеры почему-то вертелись в уме. От собственницы, рассчитываясь за новый месяц аренды, я узнал о предыдущем жильце, точнее, жильцах. Два молодых парня, чуть старше моего Матвея, о котором я теперь старался думать реже, лет пять жили тут до меня.   — А чего съехали? — решил я спросить. Мысль о том, что эти двое тоже педики и занимались тут грязными вещами, очень раздражала. — Наркоманы, извращенцы какие-нибудь?    — Что вы! Хорошие! — возразила собственница. — Тихие, чистоплотные, никогда никто не жаловался. А после Нового года Сашенька приезжает, ключ привозит. Срочно пришлось съехать. На нем лица не было.    — А второй? Давид который.    — Давидик, да, рукастый! Санузел мне починил, такой молодой, красивый был! Умер он, царство небесное.   Я даже поначалу подумал, что плохо расслышал.   — На Калинина?   — Да нет же, в больнице. Саша сказал, избили сильно. Ждал, пока в сознание придет.   Потом женщина ударилась в воспоминания о покойном муже, рассказывая, как они с этим Давидом были схожи. Вежливо выслушав, я спросил у нее номер второго, Александра, но там трубку не взяли, так что я не вспоминал об этом ровно до следующей открытки.    На дворе стояла середина июня. Моя ситуация в семье уже казалась чем-то нереальным. Будто я всегда жил один, и этих тридцати лет брака совсем не было. Особенно, видя сына и бывшую жену только по необходимости, которая возникла лишь несколько раз. Смотрел на них и не понимал, почему Юлька встала на сторону Матвея и вдруг так резко все оборвала. И не жалко ей ради прихоти взрослого, казалось бы, уже мужика, страдать подобной ерундой? Неужто она понять не может, как тяжело видеть, что ребенок, ради которого мы в девяностые загибались от калыма, чтобы всем обеспечить, никогда теперь не создаст свою семью, не станет отцом, а просто под другого мужика подложится?! Если я не способен это понять, значит, по ее словам, я совсем не тот человек, которого она любила. Было б что понимать.   Еще этот Ульрих со своим голубком подлили масла на мое пепелище. «Дорогой Давид, мы с Отто хотим пригласить вас в гости на Октоберфест. Твой профиль в посткроссинг все еще активен, но ты не прочитал мои сообщения. Я пишу адрес на случай, если ты его потерял». Выкинуть карточку с готическим замком теперь рука не поднималась. Правда, получать чужие послания тоже больше не хотелось. Так что я почесал на почту. Но, купив открытки и марки, застопорился: что написать? Ходил, обдумывая, два дня, а на третий не выдержал и позвонил Александру снова. Забавная ситуация: я упорно игнорировал пропущенные от Матвея, но сам уже пятый раз набирал номер другого, незнакомого человека. Тоже педика. С этой проблемой, как и с семейной, требовалось побыстрее разобраться.   — Я по поводу ситуации с Давидом, — сказал я после короткого приветствия, когда наконец ответили. — Я новый арендатор на Калинина.   — Понятно, — глухо отозвался голос в трубке. — И чего вы хотите?   — Туда приходят открытки от каких-то немцев. Мне они не нужны. Могу передать их вам или, если хотите, сам отвечу, чтобы больше не писали. Правда, не знаю, как лучше: придется сообщить, что Давид умер, чтобы не выглядело слишком грубо.   Не знаю, почему, но память о покойных у нас в семье всегда было принято уважать, особенно после того, как сам я два года назад проводил отца, а до этого от тромба скончалась бывшая теща.   — Кто вам это сказал?! — выдохнул голос. — Что он умер.   — Так собственница же, она ваш телефон и дала.    — Давид не умер, — упрямо возразили мне.    У Александра я был в тот же вечер — его квартира, адрес которой он прислал сообщением, находилась в новом микрорайоне, в муравейнике, но зато явно больше по площади, чем старая однушка на Калинина. Дверь открыл молодой человек с очень усталым лицом.    — Это его дурацкое хобби, — тихо пояснил Александр, пропуская меня в комнату. — Посткроссинг. Не удержался и отправил открыточку родственникам, так братья город и вычислили, по штампу. А потом нашли нас как-то, может, через знакомых. Они его калечить не хотели, просто обратно в деревню увезти, на какой-то девушке женить, чтобы семью не позорил. Но в итоге подрались. Черепно-мозговая, сочетанная. Неделю был в коме. Додь, к тебе гости!   В кресле сидел парень, как видно, Давид. Одна рука была согнута под странным углом. Когда он посмотрел на меня, повернув голову и улыбнувшись, я заметил, что у него еще и косоглазие. И вообще он двигался нездорово.   — Здравствуйте, — кивнув, я протянул открытку, уже успевшую нагреться в ладони.   Давид что-то промямлил.   — Он говорит плохо, но все понимает. На реабилитацию вот коплю, кредит пока не дали. Бесплатную от соцзащиты он уже прошел, но помогла она только отчасти.   — А вы ему кто? — я снова посмотрел на Александра. В присутствии Давида лицо у него как будто посветлело.    — Семья, — вздохнул он, улыбнувшись. — Другой у него больше нет. По документам я теперь его попечитель, бегаю оформляю все что нужно. А еще душ, готовка, упражнения, прогулки.    — Я сам, — вклинился Давид, дернув головой и одним уголком губ.   — Конечно, сам, Додь! Он ходит, но только с тростью. А вот с речью пока сложнее. Надо логопеда хорошего.   На Давида было страшно смотреть — наверное, Александр уже успел привыкнуть к нему такому. А я в уме все время проводил параллель с моим Матвеем, и по спине полз неприятный холодок. Нет, они совсем не похожи, но было что-то в этом неправильное. Такое, на фоне чего даже ориентация теряла значимость. И внутренний голос хотелось заткнуть как можно скорее. Решив перевести неприятную для меня тему, я рассказал Давиду об открытках, припомнив, что там сообщалось, и извинившись, что выбросил две предыдущих.   — Если хотите, я могу ответить на нее, — предложил я больше из вежливости.   — Я сам, — снова подал голос Давид. — Я за…забыл.   — Давид не вспоминал, а я не торопил, — невесело усмехнулся Александр. — Спасибо, что напомнили.   — Может, это поможет?   — Ага. Конечно.   Из их квартиры я ушел полностью разбитым и опустошенным, купил зачем-то бутылку водки, но выпил только стопку, а потом вызвал такси и поехал в бывшую квартиру, где до продажи все еще жили Юлька с Матвеем. Юлька, видимо, была еще на работе, а Матвей переписывал на кухне какие-то лекции — обеденный стол, как обычно, завален учебниками, ругай не ругай его. Вкусно пахло жареной картошкой по моему, кстати, рецепту, и я снова ощутил себя дома.   — Пап?..   Я полгода его не обнимал, а он был такой же, как и раньше — родной. Ничего не изменилось. Наверное, только я. Что-то внутри надломилось в тот день, когда я отдал ту открытку.   Квартиру мы все-таки продали и купили Матвею однушку в центре, а сами переехали в Кировский — не страшно, пенсия почти на носу. Сто тысяч от продажи я отправил банковским переводом Александру, пришлось созвониться снова. Он долго упирался, но я в конце концов уговорил. А Давида навещать не стал, тяжело было. Поэтому достал открытку, купленную тогда для немцев, нашел в сообщениях их с Александром адрес, подписал ее и просто кинул в голубой почтовый ящик. Надеюсь, до него дойдет мое послание, потому что его до меня — дошло.   «Дорогой Давид! Спасибо тебе и Александру, что вернули меня к сыну. Я многое для себя понял. Желаю скорейшего выздоровления. Сергей»