Венское Рождество 2021

В этом году какая-то особенно снежная зима в Австрии. Снежинки размеров с ладонь кружатся в прохладном прозрачном воздухе и с тихим хрустом ложатся на заваленные дороги. Тёплым светом фонарей заливает опустевшие улицы Вены поздним вечером этого ужасного дня. Такой же была зима в тот год 25 лет назад, когда мы встретились с тобой впервые. В ту зиму, когда мы стали близки, шёл такой же снег, и, выходя из дома, мы проваливались в снег по самое колено. Олени так оголодали, увязая в снегу, что подходили к самой дороге, а Рекс сходил с ума от того, что его приходилось брать на поводок на прогулке, чтобы не бросался на них. Та зима, что отобрала тебя у меня, была холодной и дождливой. Наш дом тогда осиротел и опустел. Я не мог находиться тогда рядом с Рексом. В твоём доме и при этом — без тебя. Я будто увяз тогда в своих мыслях и разбитых вдребезги чувствах будто олень в снегу. Запертая на локдаун страна утопает в снегу. Рождественскими огоньками подмигивают окна. Ты не любил Рождество, на которое не попадало дежурство в отделении, когда можно было сидеть у окна на лежанке Рекса, трепать за ухом ленивого и сонного после целого дня на ногах пса. Вздыхать и мечтать… Удары колокола тонут в этом глухом пушистом снегу. Город, те, кто задержался сегодня на работе, кого не выгнали на удалёнку, кто остался на улице в этот праздничный день, подтягиваются к костёлу, в котором мы однажды сидели всю ночь после сложного дела и совсем-совсем не говорили ни о чём. Держались за руки. Ты смотрел в окно, я — на алтарь. Но по сути, в тот момент мы были ближе, чем когда бы то ни было… — Бёк? Мне казалось тогда, никто и никогда больше не позовёт меня по имени именно так. Я не буду проклинать своё длиннющее имя и удобную короткую фамилию. Я не буду прислушиваться к интонациям в коротком обращении и не язвить, а улыбаться уголками губ и ждать прикосновения тёплых пальцев к линии роста волос. — Ты где? И от звонков поздней ночью я быстро отвык. И перестал смотреть оцепенело на дребезжащую трубку только через год. — Ты полицейский или где? Сам найдёшь! Я ненавижу телефоны. Снег и колокольный бой. Мне больно от тёплого света обледенёлых фонарей. Я не могу не вспоминать каждый день, проведённый в отделении убийств Венской полиции. И мысленно быть каждую секунду с тобой… 25 лет. 25 лет, это целая жизнь. Это целая жизнь даже для большого города, что уж тут говорить о человеке. Хоть и нашедшем потом в чьих-то руках иную форму покоя, не не забывшем ничего… Мы уехали из Вены 19 лет назад. И вернулись вчера. Здесь не изменилось ничего, что не изменилось бы в Зальцбурге или Нью-Йорке, где мы так долго зализывали раны, что почти забыли, как живут здесь, с Старом Мире… А снег продолжает идти. Эта зима на удивление снежная в Австрии в этом году. Будто вымерший по велению локдауна город превращается в рождественскую сказку, медленно погружаясь в глубокий пушистый снег, смягчающий мерцание праздничных огоньков. В забегаловке недалеко от костёла, с которым связано так многое в той истории, которая закончилась 23 года тому назад, тепло, а в панорамное окно открывается прекрасный вид на ту часть города, в которой мы когда-то так любили гулять в редкие выходные… — Извините, — слышу за спиной, и сердце, казалось, оледеневшее, покрытое толстым слоем снега, сжимается теплом, — Вы не видели здесь моего друга? Он невысокий, худощавый, у него светло-рыжие волосы, большие ярко-голубые глаза, скорее всего, он может быть одет в длинный кожаный пиджак и потёртые синие брюки. Ему около тридцати, и у него очаровательная лукавая улыбка… Не видели, нет? Я хочу что-то ответить, развернувшись к Алексу всем корпусом, но забываю все слова и ехидства, когда вижу у него на руках крохотного щенка. — Это аляскинский кли-кляй, — присев рядом, Алекс тянется за поцелуем, но он не получит его пока не объяснится. И он понимает это. — Я подумал, раз мы покупаем жильё в Вене, у нас должна быть собака. Крупную мы не потянем, — это правда, едва переехав в Нью-Йорк я получаю ранение, последствие которого лечу и по сей день. Не говоря уже о пробитой когда-то голове. — Кли-кляй будет не больше крупного шпица, а по мозгам и характеру даст фору любому немцу! Щенку, похоже, становится жарко под пальто Брантнера. Вывалившись на стойку, он озирается, а затем деловито семенит к моей булочке с колбасой. — Хочешь, назовём его Рекс? Я знаю, наверно, я должен согласиться, но… Под этим снегом, в этом городе, где, куда не иди, вспоминаешь былые расследования и подвиги, счастье и горе, победы и поражения, в городе, где эта история началась 25 лет тому назад, она должна закончиться рано или поздно. Без крови. Без слёз. — Не хочу, — отобрав у малыша кусок своей колбасы, смотрю на снег и от души благодарю за эту жизнь тебя, Рихард Мозер. — Мне нравится собачье имя Сокко*. Идёт?