Шёпот чувственный, захват рук крепкий. И играть не для кого уже, и взоры радовать не требуется; а ты стоишь рядом, дыханием мочку уха опаляя, мурашки посылая табуном по телу. Глаза невольно закрываю, обхватывая твои руки поверх моей талии, прижимаясь ещё ближе, ещё плотнее к тебе. Плоть к плоти.
— Саша, — ответить не в силах, ресницы лишь подрагивают; ногтями за твои руки цепляюсь, пытаясь удержаться на плаву. Дрожь в коленях унимаю, борьбу между сердцем и разумом остановить желаю, отдаваясь в плен рук твоих.
А дальше мы уходим. Уходим под покровом вечера, загадочно друг другу улыбаясь; и всё случается в моей уютной квартире, под тиканье настенных часов и блёклое освещение от настенного бра. Назад не свернуть, назад дороги нет. Лишь руки твои чертовски горячие и стоны наши, в одно сливающиеся.
Глупость, слабая воля, отрада плотская — можно назвать, как угодно. Да только растворяемся в ней без остатка. А после лежим рядом, взглядом друг друга пронзая, ошибку нашу пытаясь оправдать. Его измену, мою слабость женскую пред чувствами своими.
Отворачиваюсь от тебя, не в силах больше в глазах твоих тонуть, а ты к себе тянешь, носом в мои волосы зарываясь и тянешь сладко, томно:
— Сашенька…
Как же много сказать хочется, и как же много не нужно вовсе говорить. Как же кричать хочется, в мольбе внутренней падая без сил. Как же сложно с другой тебя делить. Только делить и не приходилось. Никогда моим ведь не был вовсе. Иллюзия, слабость девичья захлестнула, без права выбора оставила.
Слишком откровенно носом моего касаешься, губами практически впиваясь в мои, дыхание смешиваешь, одним целым делая наши тела. И руки твои словно приросли к телу моему, то и дело к себе прижимают, обжигая похлеще кипятка.
— Без тебя мне ничего не надо, — Тяну эту фразу, в тебя впиваясь каждой струной души. И вправду ведь не надо: всё пустое, бутафорное, блёклое. Один ты из себя являешь солнца свет, теплоту распространяешь по всей моей сущности, трепетать заставляешь. С тобой я чувствую, с тобой я живу. И вот, сейчас касаясь взглядом Кати, я тоже чувствую. Чувствую покалывание в районе сердца, горечь комом в горле вставшую, пелену слёз на глазах ощущаю. Руку к сердцу прижимаю и почти до хрипоты в голосе слова песни на свет являю. Улыбаюсь ещё шире, закрывая этой улыбкой всё, что болью в сердце сидит. С силами собираюсь, чтобы отыграть этот концерт филигранно, чтобы сомнений ни у кого не осталось, что наш творческий союз и дальше будет существовать. Чтобы никто не понял, как больно, как трудно. Поём друг другу, словно глазами разговаривая. Моя небольшая ладонь по привычке в твоём цепком захвате, а взгляд по твоему лицу скачет, безвольно заставляя в губы всматриваться... вспоминаю тепло той ночи, запах тела родного, поцелуи ленивые, по телу мелкой дорожкой разбросанные.— Сашка, солнце, —
Убирает мелкие пряди с моего лба, проводя пальцем по моим скулам. Не выдерживаю расстояния ничтожного между нами, к груди припадаю, запахом его окутанная.
— Андрюша...
По телу озноб проходит, заставляя ещё плотнее к нему прижаться, губами венку на шее затронуть, да вдохнуть поглубже, оставляя эту ночь в памяти, как одно из самых главных чудес в моей жизни.
Одеялом окутывает ещё сильнее, в макушку целуя.
— Андрей, мы совершили ошибку.
— Это моя самая правильная ошибка.
Мы с тобой — две половинки из снов, что сыграли сказку про любовь. Ты — слишком хороший актёр, Андрей. Тебе верят все наши зрители, верят в эту любовь между нами, утаённую от глаз пытливых. И я верю порой, забывая о реальности горькой. Верю безоговорочно, в руки твои покорно направляясь; ночь ту вспоминая, волосы твои, которые на затылке удерживала, когда моё тело поцелуями осыпал.— Мм, как вкусно пахнет — блины?
— Они самые, —
А к телу рубашка его льнёт приятно, фактически платьем мне становясь. Чувствую его своей спиной, ощущаю, как поцелуй невесомый в шею впивается, а я от стона удержаться не в силах.
— Солнце…
На столе стоит тарелка со свежеиспечёнными блинами, а в пиале — абрикосовое варенье. Наше любимое. Касается губами моих припухлых губ, взгляд на варенье переводя. Как ребёнок на палец подхватывает сладкую каплю, к моим губам подносит, попробовать заставляя. И столько в этом сладострастия. Взвыть хочется, что всё это происходит сейчас со мной, с Александрой Каштановой — с той девушкой, что осуждала связи мимолётные. Громче всех кричала, что не будет такого вовсе. А сейчас стою подле него, от желания сгорая. Насмешка судьбы во всем её величии
Обхватывает мою талию слишком резко, лицо на уровне моего уха располагая, губами касаясь мочки. Невыносимый негодник. Прямо здесь, перед зрителями, в ритме концерта заставляет сердце к ногам падать. Еле слышно шепчет, дыханием опаляя: — Сашенька, — Непозволительно близко находится, лёгким поцелуем щёку затрагивая, сам жест в волосах своих прячет. И я расслабляюсь на финальных аккордах песни, лицо на его груди располагая, в блаженстве глаза прикрываю. Лишь стук сердца его в голове отдаётся, да ожог от руки на талии отпечатывается. Заканчиваем концерт «Сансарой». Образуя между собой слишком большое расстояние, заставляя, несмотря на духоту в помещении, ощущать холод. Холод без его согревающих рук. Финальные строки, задержка во взглядах, лёгкие улыбки и его руки, готовые принять меня к себе. Оградить от всего шума, насмешек, перешёптываний. Он — моя защита. Моя опора. Обхватываю его тело, как спасательную шлюпку, пряча лицо в его груди; ощущаю слёзы, подступившие к горлу. С ним я всегда такая: маленькая девочка Саша, та самая девочка, которой, как никогда, нужна его забота и поддержка. С силой заставляю себя открыть глаза, отстраняясь от его согревающего тела. Не в силах удержаться роняю скупую слезу. Сложно расставаться на неопределённое время, вручать его в руки другой: отпустить — почти как прыгнуть в пропасть. В пропасть душевной боли, истерзанной души. За кулисами поздравления, подарки, объятья воодушевляющие, восклицания радостные. Сквозь бесконечные поздравления коллег пытаюсь найти его фигуру, которую потеряла из вида. Сейчас мне слишком душно: душно так, что головокружение отдаёт неприятным осадком моему в целом сконфуженному состоянию. Хватаю с вешалки пальто, выбегая на задний двор. Машина на месте — не ушёл ещё. Тут. Наверняка с ней. Запрокидываю голову к небу, наблюдая за небольшой россыпью звёзд. Разгорячённое тело охлаждается, принося за собой малоприятный бонус в виде гусиной кожи. Пальто свисает почти до земли, так и не найдя место на моём продрогшем теле; губы сушит, а глаза вновь начинает щипать. Каштанова, какая ты стала сентиментальная. Становится противно от самой себя. — Солнце, нельзя так себя не любить, простудишься. Забирает из моих рук пальто, накидывая на мои подрагивающие плечи, скрещивая руки на моей груди. Становится тепло. И вовсе не от пальто. — Нам не стоит тут так стоять — Катя может увидеть. — Тебя это сейчас и вправду заботит, милая? Проводит носом дорожку по моей шее, оставляя возле уха влажный трепетный поцелуй. Оттолкнуть сил нет: нет булатности характера, нет стыда. Есть он и я. И наша чёртова химия. — Этой ночью я не хочу тебя отпускать, Саш... — Чёрт бы тебя побрал, Нестеренко. Это в корень неправильно! — Но чертовски желанно, — Прикусывает мочку уха, заставляя шумно выдохнуть — это неизбежно, Саш. Он прав. В очередной раз этот мальчишка прав. Отрицать очевидное бессмысленно. — Пусть таких ночей будет больше, прошу, — приглушаю голос, наклоняя свою голову к его сердцу — иначе я не выдержу. — Это слишком, Андрей... — Просто верь мне, у нас впереди целая вечность. Обхватываю его ладонь, следуя к его машине. Сейчас всё слишком непонятно, слишком просто и сложно одновременно. Мы застряли, запутались, заигрались. Стёрли всю мораль, все предубеждения. Перешли эту черту, растворяясь друг в друге. И никто не знает, что будет завтра. Но сегодня я выбираю быть счастливой. Счастливой рядом с ним.