Burning Youth

      Сгорающая юность.       Фраза, которая нарисовалась на ключице Феликса в самое первое утро после того, как он переехал из Сиднея в Пусан. Он не знал, что она могла значить, и что же должно случиться с человеком (он был слишком шокирован для слова «соулмейт»), чтобы его спасло это странное, не имеющее смысла словосочетание.       На интернет-форумах писали, что иногда на ключицах появляются настолько банальные слова или фразы, что найти с их помощью родственную душу кажется абсолютно невозможным. Что-то вроде «Привет», «Давай» или «Свари мне кофе» — самые простые и обыденные для людей вещи, которые произносятся изо дня в день. Которые едва ли можно представить чем-то, что спасёт кому-то жизнь.       Феликс всегда верил в худшее и не сомневался, что тоже окажется в числе этих неудачников. Что ему придется скитаться в поисках своего дорогого человека примерно вечность, цепляясь за крохотные надежды найти свет в пустоте серых лиц.       — Бесконечно малая функция характеризуется значениями, при абсолютной величине которых каждое последующее число становится меньше предыдущих, — профессор читает лекцию запредельно медленно, создавая самоиллюзию того, что хоть кто-то в этой аудитории его слушает. Под его рубашкой виднеется короткое «Останься» — неоригинально, наивно, достаточно просто для того, чтобы сделать все сложным.       Феликс думает, что превзошел его в невезучести. Ведь его фраза наоборот кажется настолько глупой и дикой, что сам шанс произнести ее стремится к нулю.       Бесконечно малая функция.       Вечерние пары заканчиваются аспирином, затекшей спиной и тремя листами задач по замечательным пределам. Духота опустошает легкие, и Феликс почти плывет по мосту, надеясь, что восточный ветер не снесет его прямо в залив.       То, что кто-то собирается спрыгнуть, он едва замечает.       Этот парнишка одет явно не по погоде: огромная черная толстовка, шапочка-бини и торчащие из-под нее проводные наушники. Он смотрит, как волны разбиваются о пилон, и во взгляде этом читается каменная решимость — он будто и сам не знает, чего ждет.       Возможно, пока закончится его любимый трек.       Или, возможно, Феликса.       Тот подходит к нему осторожно, боясь спугнуть или самому случайно грохнуться в воду. Его замечают мгновенно.       — Не найдется зажигалки? — незнакомец будто задаёт риторический вопрос. Он не отводит взгляд и продолжает пялиться вниз; Феликс без вопросов ему прикуривает.       Он завороженно смотрит на то, как сигарета начинает тлеть меж его тонких пальцев, которые кажутся теплыми и невероятно нежными. Было бы просто кощунственно отправить их на корм рыбам: пускай хладнокровные существа ищут себе что-то другое. За иоктосекунду Феликс решает, что эти руки он ни за что не отдаст ни небу, ни морям; именно об этом замирании дыхания он столько раз читал на форумах.       Даже если он ошибся. Даже если это ничего не значит, он все равно хочет его спасти. Чисто по-человечески. Никто не должен угасать молодым.       — Сгорающая юность, — выпаливает Феликс по-английски, и парень недоуменно хмурит брови от этих слов.       Он выглядит, как мечта.       — Я же только затянулся, — огорченно выдыхает он, смотря на едва дымящийся кончик сигареты. Внезапно он переходит на английский. — Такие слова надо говорить, когда все догорело, а не когда пламя только начинает разгораться.       Феликс пытается читать между строк — ничего не выходит. Поэтому он следует зову момента: забирает у него полускуренный бычок и бросает его в залив.       У него нет объяснений подобной выходке. У него вообще ничего нет. Он просто пытается угнаться за бесконечно малой функцией.       — А так?       Парень в чёрном смотрит на воду, долго и тщательно о чём-то размышляя, а потом… улыбается. Сложно понять: он передумал убивать себя, или это влияние ударной дозы никотина? В любом случае, он улыбается и протягивает Феликсу руку.       — Крис.       Черт, эти невыносимо нежные пальцы.       Кристофер Бан любит музыку, вино и мечтать. Он постоянно делится с Феликсом вторым наушником, когда они вместе топают в австралийский бар или гуляют по ночной набережной. Он любит фантазировать о том, как однажды его пригласят на прослушивание в бойбэнд, и о толпах поклонников, ожидающих его где-то в ближайшем будущем. Он любит пиццу с сырным бортиком и острый, как бритва, рамён.       А еще он любит Феликса.       Спустя месяц сгорающей юности они первый раз взялись за руки, а ещё через два дня впервые поцеловались. Феликс буквально впаивал жизнь в его губы на заднем сидении подержанного авто, а Крис охотно впитывал его в себя, не веря тому, что дорвался до кого-то столь чистого и прелестного.       Они зависели друг от друга, как гром и молния, были никем по одиночке и целым миром в плену долгих объятий. Крис посвящал ему все свои песни, а Феликс снимал его выступления на старую камеру; выходило стремно и ужасно нелепо, но они все равно загружали эти видео на сайт агентства, после чего жарко целовались на диване.       О надписи на ключице младшего никто из них не заговаривал. Да и не было в этом нужды, ведь они оба точно знали, что созданы друг для друга — все остальное не имело никакого значения. Крис был уверен, что его монохромный мир обрел краски, когда Феликс ворвался в его жизнь с неожиданной фразой. Феликсу же казалось, что его бесконечно малая функция обернулась бесконечно большой.       — Глубже, — просит он, скидывая руки с постели и подаваясь немного вверх, пока Крис толкается в него с более крупной амплитудой. — Вот черт… мне нужны твои руки.       — Они всегда тут для тебя, — вздергивает бровями старший, проводя ладонью дорожку от впалого живота к его рту, заставляя вобрать внутрь свои влажные пальцы. — Сгорающая юность. Словно метафора того, как ты плавишься в моих руках.       Феликс не отвечает и послушно облизывает подушечки — потому что сходит от них с ума, как сходит с ума от самого Кристофера и его абсолютно идеального тела. Старший ускоряется, пряча лицо в его шее, и их тела трутся друг о друга так стремительно, что на них вот-вот появятся мозоли.       — Боже, — Крис прикусывает точеную ключицу. Его голос повышается на две октавы. — Я должен тебе кое-что сказать…       — Подожди, — сразу прерывает его Феликс на издыхании, когда чувствует, как тепло разливается у него внутри. Он томно стонет в чужой рот. — Боже… это было невероятно.       — Согласен, — Крис поднимается на локтях и позволяет младшему поправить свою непослушную челку.       Феликс улыбается.       — Представляешь, чего бы ты лишился, если бы спрыгнул с моста?       Крис смотрит на него с непониманием на лице.       — Что? Я не собирался с него прыгать. Я часто смотрю на воду, когда пытаюсь придумать мелодию. И в тот раз тоже.       Феликс не понимает, что он имеет в виду. Ведь его спасла эта фраза на ключице! Иначе как бы они нашли друг друга среди пустоты серых лиц? Наверное, Крис что-то недопонял из всей этой ситуации.       Тишина становится свинцовой.       — Эм… я хотел сказать, что меня позвали на прослушивание, — улыбается Крис, коротко чмокая целованные губы. — Через месяц поезд в Сеул, и я забронировал нам два билета. Ты же поедешь со мной, Ликси?       Феликс без раздумий соглашается, и они занимаются любовью снова. Он чувствует себя на седьмом небе от счастья, но эйфория эта тянется ровно до того момента, как возможные последствия начинают вырисовываться на стыке желаний и объективной реальности.       Крис проводит много времени за домашним компьютером, сводя и разводя свои новые треки — радостно предвкушает, как будет презентовать результаты своего труда тамошним продюсерам, которые определенно позволят ему к ним присоединиться. Сперва Феликс чувствует гордость и восторг, но очень скоро ему становится мало внимания от Криса, а его бесконечная болтовня о музыке и вовсе начинает раздражать. Неужели это то, что ждёт их в Сеуле? Бесконечная работа старшего и его собственное одиночество? Феликс чувствует себя не в своей тарелке.       Дополнительное масло в огонь подливает мама Кристофера, с которой он решает познакомить Феликса за неделю до отправления в Сеул. Когда тот представляет ей своего парня, она реагирует странно — как будто ей неприятно даже сидеть с ним за одним столом. После крайне неловкого ужина Феликс моет руки и случайно подслушивает, как она твердит Крису о том, что пора перестать заниматься глупостями, и что корейская компания выпрет его в ту же секунду, как узнает, что их айдол, продюсер и сонграйтер — открытый гей. Этот разговор заканчивается истерикой и захлопнутой наглухо дверью; по возвращении в квартиру Феликса Крис трахает его с таким остервенением, что едва не оставляет на нем синяки. Феликс пытается его успокоить, пытается найти хоть какие-то причины не переживать, но у него самого в голове творится полная вакханалия.       Ещё и эта чертова фраза.       Если Крис не собирался прыгать, то от чего спас его Феликс? Спас ли он его вообще? Может, они и не соулмейты вовсе? Феликс не мог перестать думать обо всем этом до самого последнего дня перед поездкой. Слишком много трудностей для того, что должно быть необъятно легко. А когда кажется, что что-то не так, скорее всего, так и есть.       Он слушает свою последнюю лекцию по высшей математике и пытается сфокусироваться на бесконечно малых функциях, но в голове его только мысли о том, что он может испортить Крису карьеру ещё на этапе зародыша. Из-за Феликса его жизнь уже и так начала катиться в никуда: он поссорился с мамой, ушел из дома, не может нормально работать и, возможно, действительно вылетит из числа стажеров, если кто-то увидит их вместе. Феликс искренне любит его и не может допустить, чтобы эта любовь все разрушила. Он будто вязнет в трясине.       — Извините, кёсуним, — вдруг прерывает он лекцию. — Могу ли я задать один вопрос?       Профессор, удивлённый и взволнованный, что кто-то наконец-то заинтересовался его предметом, кивает и смотрит с ожиданием.       — Конечно, Феликс-щи.       — Всегда ли бесконечно малая функция бесконечно мала? Бывают ли исключения?       Это вопрос жизни и смерти. Вопрос, который определяет законы движения планет. На него Феликс поставил буквально все.       Профессор пожимает плечами.       — Бесконечно малая функция бесконечно мала только в какой-то конкретной точке, мистер Ли, — улыбается он. — А исключений в математике нет. Есть условия.       Возможно, теперь Феликс понимает, что ему надо сделать.       Они стоят на железнодорожной станции, ожидая своей очереди посадки, когда события последних двух месяцев проносятся у Феликса перед глазами, как пленочная лента. Время тянется, словно липкая патока. Его вот-вот стошнит.       — Наконец-то мы уедем отсюда, — говорит Крис, с томительным волнением смотря на вагоны. Они увезут его в город мечты, где сбудутся все его самые заветные желания.       Феликс чувствует, как желудочный сок становится ядом для его организма. Как его тело пронзает адски невыносимыми судорогами, что разливаются прямо вниз по артериям — и как его единственный антидот, единственный жизненный компас собирается быть уничтоженным его же руками.       Когда приходит их очередь заходить, Феликс отпускает ладонь Кристофера и отходит назад.       — Ликси? — непонимающе смотрит старший, стоя на ступеньках. — Поезд сейчас отправится, нам нужно поторопиться.       Феликс долго молчит, после чего принимает, пожалуй, самое сложное решение в своей жизни.       Он достаёт из кармана зажигалку. Ту самую, которую дал Крису в день их встречи на мосту. И молниеносно подносит ее к своему билету в Сеул.       Не исключения, а условия. Бесконечно малая функция.       — Сгорающая юность, — горько улыбается Феликс, пока остатки билета превращаются в пепел на его ладонях. Слёзы предательски начинают валиться из глаз, и сквозь их пелену он не видит, каким становится лицо Криса перед тем, как поезд трогается с места.       — Ликси, нет! Не бросай меня! Я не смогу жить без тебя! — навзрыд кричит Крис из уходящего прочь состава, сопротивляясь попыткам кондуктора увести его внутрь.       Феликс бежит прочь с платформы, смахивая слезы и стараясь не заорать от того, как кровоточит его сердце в груди другого человека.       Сможет. Он сможет все.       Но только если Феликса больше не будет в его жизни.       Он плетётся по мосту и думает обо всем на свете: о дожде, что хлещет ему в лицо, о бесконечно малых функциях и о том, как через несколько лет он увидит по телевизору его — его в окружении исполнившейся мечты и тысяч поклонников, о которых он грезил с самого детства. Он будет там, где всегда должен был быть, и впервые за свою жизнь Феликс, который всегда верил в худшее, хочет надеяться, что он будет по-настоящему счастлив.       Потому что спасти — не всегда означает «сберечь».       Потому что иногда для того, чтобы спасти, нужно сделать немыслимо больно.