– Музыка творит чудеса, правда?

Ночные репетиции на трезвую голову — дело сомнительное. — Всё, Юр, я больше не могу, — громко выдохнул Личадеев, отложил аккордеон подальше и начал качаться на стуле, неодобрительно косясь на скрипача напротив. — Отдохни. Или чаю выпей, — безразлично ответил тот, старательно записывая что-то на листке, облокотившись о спинку дивана. — Спасибо за совет, Юрочка, — съязвил Паша. Но Юру послушался. Заваривая пакетик подаренного на зимних праздниках душистого чая, аккордеонист вновь почувствовал то, что витало в воздухе уже не первый день. И не первую неделю. Даже не первый месяц. Гадкая, противная тишина, а вместе с ней непонятный холод и безразличие. Неужели они действительно отдалились друг от друга? Паша не хотел играть роль Шерлока, но вместе с тем желание разобраться со своими мыслями и мыслями товарища по несчастью не сдавало позиций. Отчасти планы были выполнены — в своей голове он порядок более-менее навёл. Правда, от этого легче не стало. Всё становилось понятнее после их первого поцелуя на сцене. У Личадеева тогда ноги подкашивались, что уж говорить о чувствах. Юра держался не лучше — до последней песни сбивался даже на самых простых партиях, хоть и выглядел уверенно. Поклонники это вряд ли заметили, в отличие от Личадеева; благодаря многочисленным репетициям, на которых целыми ночами они пропадали только вдвоем, незначительные ошибки всплывали сразу. Паша надеялся, что всё взаимно. Он даже и не задумывался насчёт их особых взаимоотношений, считал, что они развиваются постепенно, неспеша. Стабильность является спутником успеха, ведь так? С этим, кстати, проблем не возникало — Музыченко на концертах всячески взаимодействовал с Личадеевым регулярно, а позже и Паша начал навёрстывать упущенное. Создалось впечатление, что каждый из них чего-то ждал. Ждал, что обыденная репетиция станет особенной, и кто-нибудь из них, наконец, хотя бы сделает первый шаг к осознанию того, что целоваться и выражать восхищение друг другом можно не только в присутствии фанатов, друзей или нацеленной камеры для влога, но и просто… наедине? Что можно любить наедине. Все — начиная поклонниками и заканчивая самими музыкантами — будто понимали подтекст происходящего, но молчали, затаив дыхание, чтобы не спугнуть что-то робкое и нежное. И когда оба уже, несговариваясь, готовы были признать, что, чёрт возьми, любят друг друга, со стороны Музыченко резко повеяло холодными ветрами. Где они свернули не туда? Какую ошибку допустили? Может, Юра испугался последствий для себя и Личадеева? Такой страх вполне оправдан, небезопасно всё это по всем-и-так-понятным-причинам. Но как Музыченко уже может предпринимать какие-либо действия, если они ещё банально не поговорили? — Подойди сюда, пожалуйста, — раздался тихий голос с дивана. Надо же, Юра уже и по имени звать не удосуживается! Паша отставил кружку с нетронутым чаем, встал и неспеша подошёл к дивану со скрипачём, глядя на него сверху вниз и скрещивая руки на груди. Юра ещё что-то дописывал. Ноты, кажется. Паша всегда поражался этому невероятному таланту Музыченко — сочиняя основу композиции уже в голове, тот переносил в материальный мир лишь обозначения звуков — нот. Поставив многоточие, Юра взял в руки скрипку и поднялся с дивана, оказываясь напротив Личадеева и заглядывая тому в глаза. Близко. Аккордеонист вопросительно выгнул бровь. — Послушай, Паша. Просто послушай. Тёмно-карие глаза всматривались в светло-голубые. Личадеев сделал пару шагов назад, чтобы скрипачу было удобнее играть. Музыченко, положив перед собой листок, аккуратно уложил скрипку под подбородок и поднял смычок. — Пашка… — теплота в голосе совершенно не соответствовала происходящей обстановке. — В общем… Я… Вдох. Выдох. Смычок резко опустился на жёсткие струны и начал беспокойную игру. Несколько нот повторялись одна за другой. Юра не отводит взгляд от Паши. Паша не отводит взгляд от Юры. Это не было похоже на типичную алкохардкорную мелодию из их репертуара. Или на мелодию, которую играют на концерте, а ещё ставят первой в новом студийном альбоме. Это что-то другое. Музыченко наигрывал и наигрывал одно и то же, будто не решаясь двинуть мелодию дальше. Всматривался своими печальными глазами, словно ждал чего-то. И Паша медленно наклонился, не прерывая зрительного контакта, взял в руки аккордеон, встал и мазнул по клавишам первый аккорд. Тот, что шёл из сердца. Карие глаза немедля среагировали. Мотив стремительно начал развиваться. Строгая скрипка стала смешиваться с ненавязчивым аккордеоном. Так же, как и глаза Пашки стали растворяться в Юриных. Оба импровизировали так, будто знали эту мелодию лучше своего репертуара, а перед глазами проносились все те моменты жизни, каждый из которых имел свою важную роль. Первое знакомство. Первая вечеринка. Первая ссора. Первый спектакль. Первый концерт. Первый поцелуй. Скрипка плавно затухает, предоставляя возможность высказаться аккордеону, забрать главную роль и изложить то, что беспокоит обоих уже долгое время. Паша понимает. Он не начинает играть сложные партии, свои умения он покажет на концерте. Напротив, Личадеев перебирает клавиши вдумчиво и внимательно. Юра не отводит взгляд от Паши. Паша не отводит взгляд от Юры. Музыка даётся легче, чем слова, да и выразить она может намного больше. Как раз идеально подходит для описания чего-то такого, что очень похоже на робкое и нежное, и на то, что происходит между двумя молодыми людьми наперекор замыслам общества и духовным скрепам. Музыченко, после душевной партии Паши, вновь вступает в игру, но продолжает более плавно и размеренно. Теперь очередь Личадеева задавать вопросы. Под относительно спокойную скрипку он тянет меха с переодичной скоростью, иногда со всей силы разводя их и издавая то, что его волновало больше всего. Юра в ответ на это возвращается к прежнему ритму. Ритму всей мелодии. Юра не отводит взгляд от Паши. Паша не отводит взгляд от Юры. Опорные листки с нотами давно улетели на пол из-за лёгкого сквозняка и собственной ненадобности. Прошла минута, вторая… Для музыки время играет ключевую роль, но молодые люди даже не задумываются об этом. Сейчас, когда они полностью поглощены процессом, могут, если нужно, играть и час, и два, и день. Важно не оборвать всё на главном моменте. Музыченко вновь сменяет ритм на более плавный, а Паша тянет аккордеон в такт. Унисон. Они играют в унисон. Мелодия повторяется и становится духовно близкой для обоих. К третьей минуте, придя к относительно спокойному ритму, карие и голубые глаза, несговариваясь, решают замедлить темп и приходят к абсолютно новому витку в их мелодии. От переполняющих чувств вновь подкашиваются ноги (похлеще, чем тогда), и они начинают медленно ходить по кругу, не отводя взгляд друг от друга. Каждый начинает играть своё медленное лирическое ответвление, но и те нежно переплетаются между собой, будто именно так и было задумано. Юра не отводит взгляд от Паши. Паша не отводит взгляд от Юры. Постепенно переливы аккордеона и мелькания скрипки доходят до кульминации. Главной части мелодии. Ответственный момент, который не получится искренне сыграть, если опираться на заранее вызубренные комбинации. Либо сейчас, либо никогда. Оба понимают это. Личадеев, предварительно закрутив мелодию, с надеждой обрывает несколько звуков. В одну секунду наступает тишина. Но скрипка сразу подхватывает и доводит их до логического конца. Так же и наоборот: когда Юра начинает едва касаться смычком струн, Паша незамедлительно выводит мотив на новый уровень. Они дополняют друг друга. Они достигли самого главного — гармонии. Они чувствуют друг друга. Мелодия вновь возвращается к тому, с чего начинала. Но теперь игра скрипки кажется не строгой, а чёткой и размеренной, и аккордеон идеально попадает в негласный ритм. Конечная точка, окончательно переплетающая звуки инструментов и сердец, заканчивает этот романс. Романс любви. Юра не отводит взгляд от Паши. Паша не отводит взгляд от Юры. Личадеев, ещё заворожённый, как и Музыченко, необыкновенной магией музыки, снимает с себя аккордеон и кладёт его на стол, продолжая утопать в омуте чёрных глаз, которые смотрели в ответ. Юра кладет скрипку сверху и подходит вплотную, счастливо улыбаясь и мигая глазами. Его авантюра удалась на славу. — Какой же ты у меня красивый, Пашка. А ещё умный и талантливый. — Благодарю, — Паша, понимая, к чему Юра подводит, ухмыляется, даже не смущаясь. — Музыка творит чудеса, правда? И, словно в подтверждение своих слов, Юра указательным пальцем притягивает пониже к себе подбородок Личадеева и, не раздумывая, мягко целует, привычно запуская вторую руку в мягкие волосы. А тот незамедлительно отвечает, укладывает руку на щетинистую щёку и умиротворённо прикрывает глаза. Хоть и целовались они далеко не впервые, оба чувствовали необыкновенное волнение, ведь теперь всё было по-настоящему. Это не концертная страсть в перемешку с огромным выбросом адреналина. Это любовь. Нужно ещё обсудить много-много бытовых условностей, на которых заканчиваются даже полномочия музыки. Но у них впереди ещё вся ночь, отведённая для репетиции, а также рекордно большой всероссийский тур, да и в принципе — целая жизнь. На последок, слегка прикусив нижнюю губу Музыченко, Личадеев мягко отстраняется. Рук с плеч не убирает, а начинает шептать, улыбаясь: — Пойдём альбом писать, пока мелодию не забыли.